Хроники коронавируса 37

inkogniton — 18.04.2020 — Коронавирус Чадо старается помогать как только может -- начала убирать комнату, старается играть с дитятей (но только после того, как заканчивает все свои дела), одевает ее на прогулку, раздевает ее когда возвращаемся с прогулки, сервирует стол к обеду и ужину, и делает много всего другого, помимо самой главной своей обязанности -- учиться. Я вспоминаю себя в ее возрасте. Я жила совсем в другой обстановке. Через пару месяцев после моего рождения, мою бабушку по линии отца полностью парализовало. Она могла моргать, могла говорить, могла есть и немного шевелить одной рукой. Больше ничего. Она жила далеко от нас, в крохотном собственном доме, и когда папе об этом сообщили, ему также сообщили, что даже при самом лучшем уходе, она будет жить еще год, может быть два. Но оставаться одна в этом доме она не может никак. Мы тогда жили в крохотной двухкомнатной квартире в Иркутске, папа дописывал диссертацию, мама уже руководила лабораторией. Это событие полностью изменило нашу жизнь. Папа немедленно начал искать новую работу -- ту, в приложение к которой, полагалась большая квартира, чтобы мы могли забрать к себе бабушку. Так мы оказались в Баку. Нам дали просторную четырехкомнатную квартиру, папа бросил диссертацию буквально на последнем аккорде, мама ушла из лаборатории, и мы переехали. Бабушка лежала в отдельной комнате, папа же за ней ухаживал. До сегодняшнего дня мама удивляется одному и тому же: когда мы с братом были младенцами, стоило нам только пискнуть, как мама немедленно просыпалась и мчалась проверить что случилось. Папа же продолжал спокойно спать и не слышал ничего.

Когда же привезли бабушку, ситуация полностью изменилась -- теперь мама спала и ничего не слышала, папа же просыпался от самого тихого ее вздоха и бежал к ней. Она прожила с нами девять с половиной лет -- все эти годы папа ухаживал за ней, купал ее, кормил ее с ложечки, давал лекарства, приводил на дом врачей, которые, все до одного, удивлялись, что она всё еще жива. Больше всех в нашем доме бабушка любила меня. Только мамины слова о том, что я сплю, могли повлиять на нее, чтобы она перестала кричать и стонать. Как только она слышала, что я сплю, она немедленно замолкала. У меня не было никакого выбора -- мне пришлось очень рано повзрослеть и стать самостоятельной. Несколько последних лет жизни она соглашалась есть только если ее кормила я. Я садилась рядом с кроватью, держа в руках тарелку, протягивала ложку и уговаривала, как могла: бабушка, пожалуйста, открой рот, это очень вкусно, пожалуйста. Она ласково смотрела на меня, открывала рот, я давала ей ложку еды, после уговаривала опять: бабушка, пожалуйста, проглоти, ну пожалуйста. Ни из чьих других рук она есть не соглашалась. До сегодняшнего дня моя мама утверждает, что это я, лично своими руками, подарила ей, как минимум, пять лет жизни.

Я приносила ей валидол, я кормила и поила ее с ложечки, я читала ей книги. Я редко приводила в дом друзей, чтобы ей не мешать. Она называла меня любочка, любовь моя, и больше никак. Она хотела, чтобы меня назвали в честь папиного отца, который погиб сразу после начала войны, и поначалу обижалась, что ее не послушались, но потом смирилась. Она больше никогда не вышла замуж, но жила с удовольствием, воспитывала детей, и у нее, по рассказам, были потрясающий кулинарный талант и прекрасное чувство юмора. Когда я пошла в музыкальную школу мне рассказали, что пианино -- это подарок от нее. Она попросила взять сколько можно из ее пенсии и купить мне пианино. Но я, честно говоря, не понимала что это значит -- она лежала, никуда не выходила, папа купил пианино, грузчики и папа принесли его в дом, так что же это значит -- подарила бабушка? Детство жестоко -- я помогала как могла, я старалась изо всех сил, я делала всё, что я могла, но я никогда не любила ее так, как любила свою вторую бабушку, которая играла со мной, сидела со мной, рассказывала мне бесконечные истории, покупала мне конфеты и баловала меня как только могла. Но я очень любила папу и маму, очень. И потому никогда не только не говорила, но даже не показывала вида, что меня что-то не устраивает. Впрочем, меня действительно всё устраивало -- это была моя жизнь и никакой другой жизни я не знала. Один раз мы попросили папиного брата приехать на месяц, чтобы мы, все вместе, смогли уехать в отпуск. Мы уехали на целый месяц и это было удивительно -- не было бабушки, никого не надо было кормить, папе не надо было вечером бежать, чтобы ее искупать, маме не нужно было менять постельное белье, ничего этого не было. Папин брат тогда очень устал и облегченно вздохнул когда мы вернулись. Больше, до самой ее смерти, мы никогда никуда вместе не уезжали.

Мамой восторгались многие знакомые, а мама пожимала плечами -- что я, я ничего не сделала, вот он -- он за ней ухаживает, он делает всё на свете! Но ей, конечно, было тяжело. Поначалу она ушла на совсем неинтересную для нее работу и плакала чуть не каждый день целых три года. Потом же папа не выдержал и сказал ей увольняться оттуда, и срочно искать новую работу -- чтобы ей было хорошо, чтобы ей было интересно, чтобы она больше не плакала. Мама нашла работу в часе езды от дома. Она уезжала в шесть утра, а возвращалась около восьми вечера. Папа же продолжал работать рядом с домом и каждый день прибегал на обед, чтобы заниматься бабушкой -- разговаривал с ней, поправлял ей постель, выносил утку, грел обед. Отдавал мне тарелку, чтобы я ее покормила, сам же быстро что-то ел и убегал опять на работу. Я же была дома с бабушкой -- сама делала уроки, сама немного убирала дом, сама давала ей лекарства -- я точно знала какие и когда надо дать, и неотступно следовала расписанию, так как мне объяснили, что это очень важно. При всем при этом, я считаю, что у меня было невероятно счастливое, веселое и прекрасное детство -- мы все дружили, смеялись, общались, смотрели по вечерам телевизор, а в выходные закручивали какие-то банки с какими-то консервами. Была обычная, но очень счастливая жизнь. Просто самостоятельность ко мне пришла, наверное, раньше, чем ко многим. Но тогда я этого не знала. Бабушка умерла когда мне было девять с половиной лет. Тогда я в первый и, кажется, в последний раз в жизни видела плачущего папу. Он стоял над ней и плакал. После ее похорон мы выбросили кровать, выбросили всё ее постельное белье, выбросили почти всё, что было в той, бабушкиной, комнате. Поставили туда обычную мебель и началась какая-то совсем другая жизнь, которая, поначалу, была очень непривычной. Комната же навсегда осталась бабушкиной комнатой.

У чада совсем другая жизнь, в ней нет ничего этого -- в ней всё есть, а то, чего нет, появляется, если ей действительно нужно. Впрочем, с моей точки зрения, ее хочу уже достаточно хороший повод для многого. Но, тем не менее, чадо невероятно самостоятельная и очень взрослая. И это немного удивительно, ведь буквально вчера она была совсем ребенком. Теперь же я вспоминаю о том, что она ребенок только в двух случаях: когда ей в очередной раз хочется играть в прятки или что-то подобное, и когда она вдруг падает или ударяется и тогда горько-горько плачет. Становится красной, захлебывается, жалуется и бежит к нам, чтобы мы ее пожалели, обняли, поцеловали место ушиба и погладили -- тогда, по ее словам, становится сразу значительно легче. Значительно. В эти моменты я вдруг вспоминаю что она всё еще ребенок, и это очень странно, мне приходится несколько раз перестраиваться, чтобы осознать это до конца.

Вчера видела самолет в небе. Он пролетал не столь низко, чтобы показалось, что до него рукой подать, но и не столь высоко, чтобы оставался инверсионный след. Он медленно пролетел над нашей стеклянной крышей, и исчез, словно его и не было. На улице очень мало машин, оттого особенно громко звучат звуки карет скорой помощи, которых, кажется, стало значительно больше в последнее время. Впрочем, может мне только кажется. Чадо задумчиво смотрела на очередную проезжающую карету скорой помощи и внезапно очень по-взрослому заметила: я надеюсь, что там, куда она едет, на самом деле всё хорошо.

Вчера после обеда в воздухе остро запахло дождем и, буквально через полчаса после появления запаха, пошел дождь -- настоящий весенний дождь. Он всё шел и шел, не переставая, и было невероятно здорово смотреть как по стеклам сбегают капли дождя, вдыхать запах мокрой травы и смотреть на умытые дождем одуванчики. Небо стало серым, на его фоне особенно белыми показались свеже-покрашенные фасады соседских домов. Все цвета внезапно стали значительно ярче, словно художник прошел с невидимой кисточкой и подкрасил всё вокруг.

Вчера я работала практически целый день, почти не отрываясь. Предоставила дитяти полную свободу громить всё, что только душа пожелает, сама же нырнула в работу и не выныривала пока дитя активно не требовала моего внимания. Тогда я отвлекалась, мы обсуждали что ее заботит, я немного читала ей, играла с ней, но ничего не приводила в порядок, ныряя обратно как только получалось. Обычно к полднику я уже успеваю убрать всё, что дитя успевает разгромить, и когда Ыкл появляется в гостиной, там уже никаких следов от предыдущего разгрома. Вчера же я решила, что всё это потом, совсем потом, сидела и не отвлекалась сколько могла. К полднику Ыкл появился в гостиной, ошарашенно посмотрел на царящий беспорядок и присвистнул, обращаясь к дитяти: слушай, какая ты молодец, сегодня ты особенно постаралась, я такого, кажется, вообще никогда не видел! Я же немедленно обернулась и ехидно заметила, что так гостиная выглядит каждый день, просто к тому времени, что он в ней опять появляется, я уже успеваю всё привести в порядок. Ловкость рук и никакого мошенства, -- еще ехиднее заметила я. Ыкл продолжал осматривать размеры погрома, я же опять погрузилась в работу, решив, что всё это подождет. Они немного поиграли, после он пошел работать дальше, я же оглянулась только для того, чтобы удостовериться, что разгром меньше не стал, вздохнула, сцепила зубы и решила не отвлекаться. Встала через час и начала собирать всё, что дитя разгромила за эти пару часов. После ликвидации нашествия бегемотов, гостиная приняла человеческий вид и только мелкие клочки бумаги посреди ковра напоминали о том, что здесь было всего час назад. Я убрала и их, и больше не осталось ни одного доказательства. Хорошо, что в этот раз он всё видел своими глазами, а то мне начало казаться, что он считает, что я преувеличиваю масштабы, когда об этом рассказываю.

Но убирала я всё, как и во все последние пятницы, вполсилы -- сегодня счастливый день! Сегодня приходит госпожа уборщица и я смогу только работать, а убирать буду вовсе не я. Поскольку свои обязанности, как то: всё постирать и разложить, я выполнила в этот раз очень быстро и эффективно, теперь можно только работать. Еще гулять, обедать, болтать и время от времени наслаждаться звуками, запахами и видами.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив