Одна судьба

inkogniton — 10.05.2020 Сегодня мне не хочется писать хроники, всё внутри меня сопротивляется. Наверное потому, что сейчас всего лишь карантин и это неудобно, это ограничивает свободу, это, в какой-то степени, отражается на гражданских правах, вернее на попрание этих прав. И на эту тему можно говорить много и долго, но сегодня мне не хочется. Сегодня я помещу один из своих старых текстов об одном человеке и его судьбе. А обо всем остальном потом. Простите те, кто уже читал этот текст.


Израиль Исаакович Гуревич был видным красивым парнем. Высокий, широкоплечий, голубоглазый блондин. Какой там Израиль -- настоящий Джон. Или Жан. Наверное, можно было бы сказать Иван, если бы не таило это имя нечто такое неуловимо простое. Израиль прекрасно танцевал, пел -- координация была просто отменная. С такой внешностью и такими природными данными, должен был стать актёром -- все прочили замечательную судьбу. Выросший в небольшом провинциальном городке, прекрасно говорящий по-немецки, улыбающийся и жизнерадостный Израиль, отправился покорять Москву. Москва, как ни странно, покорилась сразу -- Израиль поступил в театральный институт: на актерское отделение. Невеста ждала возвращения в городе детства. И тут началась война. Студенты -- все мальчишки, только закончившие первый курс, не знавшие в этой жизни ничего -- все, стройной шеренгой, отправились на фронт.

В первом же бою Израиль был тяжело ранен. Не успев понюхать пороха, не успев повоевать за родину, не успев повзрослеть, он нашел себя, когда очнулся, в немецком концлагере. Отношение немцев ко всем, носящим имя Израиль, было известно. И так родился Игорь Батькович Гуров. Он прекрасно говорил по-немецки - судьба его была решена. Он стал переводчиком.

В восьмидесятых годах приезжали французы, сидевшие с ним в одном лагере. Приезжали благодарить. За то, что своей улыбкой, своей жизнерадостностью, своей твердой уверенностью, спас им жизнь. Что не предавал, что не дрожал за себя -- что поддерживал тогда, когда больше никто поддерживать не мог. Привезли книгу, посвященную ему. Плакали и благодарили. Но это в восьмидесятых.

А тогда, в разгар войны, Израиль Гуревич стал Игорем Гуровым. Да и кто бы мог подумать, что он Израиль? Высокий, широкоплечий, голубоглазый блондин. Истинный Джон -- вернее, Игорь. Чем ближе продвигались советские войска, тем дальше отодвигали концлагеря. Именно поэтому, освобождали их из Западной Германии. Освобождали американские войска. Американцы поместили их в лагерь для освобожденных военнопленных. Это трудно назвать курортом, даже с натяжкой. Но их подлечили, откормили, одели и обули. Выходили они оттуда, насколько это возможно, здоровые, сытые, одетые, обутые. Более того, каждому был вручен чемоданчик -- в нем была сменная одежда, бельё, дополнительная пара обуви. Освободители хотели предоставить освобожденным право выбора. Посему их построили на плацу и прозвучало:

- Кто хочет остаться на западе -- шаг вперёд!

Шаг вперёд сделал только один. Все хотели домой, на родину. В Советский Союз. К родителям и невестам. Игорь тоже хотел, он не делал шага вперёд. Он всего лишь хотел домой. Он не сломался, не потерял жизнерадостности -- он хотел домой. Жизнь начиналась заново. Всех, не сделавших шага вперёд, передали советским оккупационным властям. В советской зоне оккупации всё стало предельно ясно. У них отобрали чемоданчики, отобрали подаренную американцами одежду, переодели в хб/бу. Хб/бу -- застиранные, заштопанные гимнастерки. Снятые с раненых, а иногда и с убитых. Погрузили в товарный поезд и отправили на восток. Мечты попасть домой рухнули. Они все носили каинову печать, все были предателями. Они посмели выжить тогда, когда выжить просто не имели права. А это значит, что выживали они подлостью и предательством. Определили на лесоповал -- их: всех тех, кто последние несколько лет, содержался в условиях, приближенных к содержанию скота.

Но и тут фортуна внезапно улыбнулась. Это потом стало понятно, что это не улыбка, а злая усмешка. Но это потом. Каким-то образом узнали, что Игорь поступал в театральный. В Москве. И поступил. И закончил первый курс. И вот, пожалуйста -- хромовые, начищенные до блеска, сапоги, отутюженная гимнастерка, сверкающая бляха на ремне -- концерты для зеков и мирного населения Северного Урала. Ансамбль песни и пляски ездил по леспромхозам и радовал население. Ох, до чего же Игорь был хорош -- жизнерадостный, красивый, в хромовых, начищенных до блеска, сапогах. Война кончилась всего лишь год или два назад, как же необходимы были эти ансамбли. Танцоры в своих хромовых сапогах вызывали зависть -- они казались устроенными и счастливыми. Таким и показался Игорь человеку, сидящему в зале -- тому, который пройдя всю войну, вернулся на свой родной завод, тому, у которого не было этих хромовых сапог, этой отутюженной гимнастерки. Тот, который встал во время выступления и, указывая пальцем на Игоря, громко и отчетливо произнес -- "этот человек -- предатель!"

Гений всея земли советской не питал слабости ни к судам, ни к следствиям. Из зала Игоря уводил конвой. Он получил дополнительные десять лет. Отбывать их был направлен в шахту -- в Воркуту.

Его спросили через много лет:

-- Чем немецкий концлагерь отличался от советского?

Он задумался... усмехнулся

-- Немецкий был чище.

И трубил бы он от звонка до звонка. И ждали бы родители с невестой все десять лет. Но фортуна барышня капризная. Улыбнулась ещё раз -- умер гений всея земли советской. Сергей Смирнов опубликовал свою знаменитую "Брестскую крепость" и занялся извлечением из лагерей всех тех, кто был несправедливо помечен клеймом "предателя". Родители и невеста вышли на Сергея Смирнова, который сделал всё от него зависящее. Игоря выпустили.

Можно возвращаться домой. Но -- тебе тридцать пять, а жизненного опыта меньше, чем у десятиклассника. Тебе тридцать пять, а у тебя нет ни профессии, ни дома -- ничего. Тебе тридцать пять, из которых почти семнадцать ты провел в застенках. В застенках разной национальности, но одинаковой сути. Тебе тридцать пять, а соседский подросток знает о жизни в разы больше тебя. Но ты жизнелюбив, жизнерадостен и никогда не теряешь надежду. Ты не веришь в чудо -- ты веришь в себя. Игорь поступил на вечернее отделение инженерно-строительного института. Устроился работать чернорабочим на стройку. Закончил институт. Получил должность инженера на этой самой стройке. Получил небольшую квартиру. Женился на той, которая столько лет ждала и верила. Можно вздохнуть и начать жить -- всё страшное позади -- хуже уже быть не может.

Жалко, что так не думала фортуна. Снятие, устранение от власти, Хрущева. Затягивание гаек. Немедленно всплыло предательское прошлое. За этим -- снятие с должности, изгнание из квартиры. У всего есть положительный момент -- в этот раз не посадили.

Тяжелые несколько лет. В какую-то из годовщин победы над Германией, кто-то наверху решил, что с него достаточно. Потихоньку отстали -- дали небольшую квартиру, восстановили на работе. Нет, не инженером. Нельзя сразу инженером: ты поработай, милок, некоторое время чернорабочим, а там поглядим.

Он работал. И доработался до инженера. А потом уже и до начальника треста. Правда, всегда удивлялся, когда им восхищались -- а что такого сделал? И смеялся -- заразительно смеялся. Всегда носил с собой фотоаппарат -- чтобы помнить все мгновения -- ведь живем один раз, а прекрасного так много. И не понимал, почему о нем пишут статьи в Израиле, Франции. Он просто жил. Смеясь. Не отчаиваясь. Никогда не отчаиваясь. Зная, что всё в жизни можно преодолеть -- если ты жив.

Я помню дядю Игоря. Одно из самых светлых детских воспоминаний -- человек, который всегда смеялся. Всегда.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив