Модылевский Анатолий Борисович. Главный инженер на заводе ЖБИ 2

jlm_taurus — 24.05.2023 Давая согласие на поездку, рассудил: на заводе я новый работник, пока грехов нет, почему не поехать, авось помогут заводу чем-то; сама судьба подкинула мне эту возможность решить основную заводскую проблему, и у меня хватило ума не упустить представившуюся возможность. В Москве остановился у брата Эрика и рано утром отправился в министерство, которое располагалось в переулке между зданием Военторга и Домом дружбы народов; сразу вошел в кабинет к первому заместителю министра, бывшему начальнику Краснодарского объединения; спокойный и тактичный, этот большой начальник доброжелательно отнёсся ко мне; я показал документы по перерасходу зарплаты, которые он, не глядя, отложил в сторону и велел рассказать о делах на заводе; внимательно, не перебивая, выслушал подробный доклад, полистал мои «Оргтехмероприятия», все 25 страниц; в заключение сказал: «Дела неважные, завизируйте в двух отделах и у одного замминистра и зайдите ко мне».

Первым делом я зашёл к замминистру за визой; это был пожилой человек, и я обратил внимание на его глаза – голубые, как лёд, от которых ничего не ускользало, и в которых ничего нельзя было прочитать; меня удивила быстрая подпись его, который даже не расспросил о делах на заводе. Почему? Но об этом скажу ниже. В течение получаса я у всех начальников управлений получил визы, затем первый замминистра утвердил документы на списание перерасхода и спросил, сколько надо денег для реализации «Оргтехмероприятий»; я с ходу ответил: «Для начала миллион рублей»; это были очень большие деньги, но я подумал – пусть решают; также велел он зайти к главному механику министерства и представить перечень потребных заводу механизмов; в приемной я быстро составил заявку из 18 пунктов (в голове всегда это было), отпечатал и зашёл к главному механику, симпатичному человеку, который очень благожелательно принял меня и без вопросов оставил заявку у себя.

У меня сложилось впечатление, что руководители министерства прекрасно знали то, чего я, как новый человек, знать не мог, т.е. каким образом завод довели до ужасного состояния; уже к полудню все дела были окончены (обошлось, слава Богу, без рыбы), я отметил в канцелярии недельную командировку и – свободен; хорошо пообщался с семьей брата, посетил всесоюзную строительную выставку, Большой театр, ВДНХ и другие интересные места – «Никогда не упускай случая – он представляется не каждый день».

Вы думаете, что завод не может работать без директора? Может! По возвращении из Москвы в Ростов доложил Чижикову, он похвалил меня, а я подумал: если это испытание, то, видимо, я его выдержал; приехав на завод, услышал новость: директора Пустового сняли с работы; его разоблачила бывшая любовница, которая сообщила в обком партии, что он приобрел поддельные партбилет и диплом о высшем образовании; директора сразу исключили из партии и уволили. Это был уже третий директор, снова мне пришлось работать одному; как говорится: «все это было бы смешно, если бы не было печально».

Через некоторое время прислали нового директора, пятидесятилетнего Владимира Сергеевича Цыбенко – среднего роста, довольно полный, с длинными бакенами и без усов, черты лица энергичные и характерные; человек, которому одинаково незнакомы страх и совесть; у него был чрезвычайно выразительный голос – следствие привычки давать полную волю чувствам. Мы познакомились, я ввел его в курс дела, сразу установились деловые отношения и взаимная поддержка; поработав некоторое время, я увидел в нём разумного, трудолюбивого, неравнодушного и ответственного человека, который отдаётся работе полностью; был он настроен на позитив, обладал хорошим чувством юмора, правда, несколько болтлив; иногда бывал бескомпромиссным, гордым; свой порою необузданный темперамент сдерживал, подавляя волевым усилием; однако привлекал, несмотря на недостатки.

Этот энергичный человек, бывший работник одного из райкомов партии в Донбассе, хотя и не специалист в области производства железобетона, но свои директорские обязанности исполнял хорошо: ладил с людьми, улучшил снабжение, обеспечение кадрами; при нем привлеченные строители ПМК застеклили все окна, т.е. ликвидировали сквозняки, отремонтировали дырявую кровлю в цехах и многое другое; иногда он был слишком решительным, что проявилось, например, при косметическом ремонте заводской столовой (окраска, побелка); нанял бригаду мужчин-отделочников; не посоветовавшись со мной, директор выписал им наряд на сумму, в два раза превышающую реальную стоимость; за две недели работу они выполнили и явились ко мне в кабинет закрывать наряд; я увидел, что объем работ завышен, сумма липовая, и мне не хотелось иметь дело с ОБХСС; объяснил рабочим, что наряд будет закрывать тот, кто его выписывал, т.е. директор; зашли они к нему, а он снова отправил ко мне; так походили туда-сюда, пока директор не подписал наряд; кстати, при увольнении, начальство припомнило ему эту липу.

В начале марта на завод подоспели деньги на реконструкцию, один миллион рублей, а также заявленная мною в министерстве техника, в которой завод очень нуждался. Цыбенко, не признающий полумер, поддержал меня, решившегося на коренные преобразования; теперь в соответствии с «Оргтехмероприятиями» мы широко развернули работы по реконструкции всех проблемных участков; ИТР и бригадирам это понравилось, заработали они активно; едва заканчивалось выполнение одного мероприятия, например, сложный ремонт рельсового пути из цеха на склад готовой продукции, как сразу же приступали к следующему; темперамент заставлял меня развить самую бурную деятельность, и, слава Богу, мои коллеги дружно вместе со мной брались за дело, поскольку видели результаты своих усилий; хочу обязательно отметить: за всё время руководители среднего звена, работавшие на новых должностях, успешно выполняли свои обязанности.

Я ранее упоминал, что на заводе имелся большой открытый полигон, на котором изготавливались ж/б конструкции; почти вся металлическая опалубка была очень изношенной, её постоянно ремонтировали, поэтому полигон работал в убыток; я искал разумного употребления старой опалубки, но не находил; при её применении шёл брак – изделия плохо прогревались паром; после некоторых колебаний и сомнений решил роковой вопрос: на 100% заменить опалубку, запроектировать и изготовить новую, а старую сдать на металлолом; однако главный технолог Углов был против, ведь именно его отдел должен был создать проект; я говорил ему, что ремонт – это дохлый номер, «из свиного уха не сделать шёлковый галстук», но технолог упёрся.

Мы продолжал реконструкцию, а также занимались освоением нового производства предварительно напряженных панелей, применяемых в мелиорации для облицовки каналов; нам хотелось закрепить первый успех и выполнить майский план, многие работали и в выходные дни.

Вспоминается случай. Однажды весной в один из воскресных дней я дежурил на заводе; в кабинете раздался телефонный звонок секретаря райкома партии, который попросил к телефону директора; я ответил, что его нет, сегодня дежурю я и спросил, в чем дело; оказалось, строителям нужно срочно поставить 300 кубов товарного бетона для закладки фундамента под памятник «Тачанка», сооружаемый на въезде в Ростов с юга; секретарь райкома хотел узнать, как связаться с директором, но я этого не знал, и сказал: «Вам нужен директор или бетон?», затем последовало долгое молчание, и ответ: «Бетон»; я объяснил: пусть строители привезут гарантийное письмо, и мы дадим бетон, а в понедельник они его оплатят; на том и порешили, однако никто письмо не привез. Видимо, партия, как всегда, ни за что не отвечающая, сообщила это начальнику стройуправления, а тот не захотел брать на себя убытки, нашел причину не получать у нас бетон; безусловно, партия нашла какого-нибудь директора завода, нажала на него, и строители бесплатно получили бетон, а директор завода, член партии, списал его на убытки производства, для этого ума много не требуется.

за последние месяцы было много сделано; в мае в результате огромного труда впервые за всю 10-летнюю историю завода нами был выполнен месячный план, с чем мы и поздравили друг друга; директор от успеха и похвал руководства впал в эйфорию, был веселым, в отличном настроении, его хвост был завит девятым номером; гордился тем, что благодаря его замечательной настойчивости, энергии и воли добился своего; на радостях принял на работу молодую бойкую крановщицу, выбил для нее комнату в общежитии, стала она его любовницей, директор помолодел; он и раньше бросал нескромные взгляды на сотрудниц заводоуправления, проявляя дурные помыслы; а в его взгляде было что-то тягостное для женщины, точно он раздевает её глазами.

Однако радость директора (план выполнен!) была омрачена обострившимися в тот период разногласиями с руководством объединения; в один из дней, вернувшись на завод после трестовского совещания, сообщил, что его освободили от работы; причину не назвал; в этот момент он всем своим видом и воинственным лицом изображал оскорблённую честь и твёрдую решимость; жаль, ведь это был за время моего пребывания на заводе четвертый директор; позже кто-то сообщил, что Цыбенко на совещании, в запале послал, куда подальше, зам начальника объединения Шарапова, и тут же был снят с работы; услышав это, я был крайне раздосадован; по моему мнению, зря сняли директора; замечу, успех был, конечно, велик, но осторожность не помешала бы; вероятно, у него прорвалась прежняя партийная привычка властвовать, и он не сдержался.

Я вспомнил, как ранее мы вдвоем в его кабинете отмечали успех; в результате огромного напряжения впервые за много лет заводом был выполнен план и мы испытывали максимальное удовлетворение результатом проделанной работы; выпив, Цыбенко стал откровенничать и с упоением рассказывать о своей прошлой деятельности в райкоме партии: он готовил к заседаниям бюро райкома материалы на не выполнивших план производственников – «не таким хребты ломали»; а в народе это называлось «съедать людей» – противно было слушать его пухлого с мясистым лицом, очень сытого; а его бритый, круглый, резко очерченный подбородок более походил на пятку. Он был благодарен мне за поддержку, вручил на прощанье записную книжку в красивом переплёте, написал в ней тёплые слова на память о совместной работе. Позже я его никогда не встречал.

Итак, после снятия Цыбенко на заводе снова не стало директора и надолго; всем было понятно, что эта семимесячная чехарда с директорами не сильно влияет на производственный процесс; но поскольку на заводе полным ходом шла реконструкция с привлечением строительных и монтажных организаций, потребовалась координация работ; пятидесятилетний Шарапов, бывший управляющий строительным трестом в Таганроге и недавно пришедший на работу замом начальника объединения ДВС; был человеком подвижным, сангвиник по темпераменту; на заводе в пустующем директорском кабинете проводил еженедельные совещания, но предварительно объекты не посещал, поэтому состояние дел не знал.

С самого начала я настоял, чтобы всё фиксировалось в протоколе, таким образом, совещание начиналось с проверки выполнения заданий исполнителями – главными специалистами завода, с одной стороны, и строителями, с другой; сначала обсуждались дела на заводе: выполнение плана по изготовлению ж/б конструкций и их отгрузки потребителям; но особенно бурно проходило обсуждение работы строителей по реконструкции цехов;

Шарапов вместо того, чтобы заставить их устранять крупные недоделки, требовал от меня принимать работы по актам; нет, я не был дураком, не действовал по наущению начальника, я жил только своим умом, трезво оценивая слова и деяния окружающих; никому не позволял в этот период времени себя провести; я, естественно, был против, ибо понимал, что потом устранять недоделки строителей придется нам самим, а где брать ресурсы? Поэтому, высказав независимое суждение, нажил себе врага в лице Шарапова, а ему нужны были эти акты как подтверждение собственных успехов на новой работе в объединении; он часто, вспылив, гневался, грубил и унижал исполнителей; однажды дошло до того, что он перешел на крик и оскорбления в мой адрес, а также в адрес специалистов завода, не принимавших от строителей халтуру, и поддерживающих меня.

Бывают эпизоды, которые воспринимаются как комические, если бы это не был комизм эпохи, вплетённый в общий фон и только усиливающий последний; я был свидетелем одного из таких эпизодов, и не могу удержаться, чтобы не рассказать о нём, как о штрихе времени. Во время одного совещания Шарапов, у которого сдали нервы, в ответ на моё возражение по поводу недоделок, изрек фразу, которая всех ошарашила: «Надо Модылевского принять в партию, а на другой день с треском исключить!», при этом его глаза мерцали, как вода на дне глубокого колодца; парадоксально, если раньше на нас жаловались начальству, то теперь пугали райкомом партии; но в ней я никогда не состоял, так что они были лишены удовольствия исключить меня из её рядов; к резкому заявлению ретивого начальника я отнесся спокойно, но специалисты, члены партии, буквально были парализованы, они притихли, думая каждый о своем; для них сказанная глупость похоронила авторитет руководителя; но в те годы угроза исключения человека из партии внушала мистический ужас, поскольку была равносильна получению волчьего билета с известными последствиями, а ведь людям нужно было кормить свои семьи.

Чтобы уже не возвращаться к этой невесёлой для меня теме, несколько забегая вперёд, скажу о том, что упоминание о партии имело свое продолжение; как долго заводу быть без директора, и теперь руководство треста взялось за меня, оно понимало: есть директор на заводе или нет такового, всеми делами управлял я, все ИТР, служащие и бригадиры шли ко мне со своими вопросами, работники конторы тоже привыкли, считая очередного директора временным; но руководству нужен был только партийный директор, которым легче управлять под давлением и постоянной угрозой наказания, вплоть до исключения из партии. Нового директора долго не могли найти, завод работал без первого руководителя, а сколько их уже побывало на заводе: Косолапов, Кузнецов, Пустовой, Цыбенко, … кто будет следующим?

Управляющий трестом Чижиков, по рекомендации руководства Донводстроя, повез меня к первому секретарю Железнодорожного райкома партии, чтобы решить вопрос о директоре, который, как это было принято в те времена, обязательно должен быть партийным; Николай Давыдович знал, что я ни при каких обстоятельствах не соглашусь на должность директора (всё-таки я не сомневался в своём решении: «умей говорить «нет» – я не директор»), а против членства в партии не возражал – если надо, то пусть; я был не настолько наивен, чтобы не понимать, какой смысл имела эта поездка; по дороге в райком он сказал, что меня собираются принять в партию срочно без кандидатского срока; я остался в приемной, а он зашел к секретарю; через двадцать минут вышел и мы поехали на завод, по дороге сообщил, что вопрос отложен, вероятно, он сказал секретарю о моем отказе занять пост директора, ну и зачем тогда в партию; ещё едучи туда, я смутно предполагал, о чём может идти речь, там я убедился, что догадка моя была правильной.

Однажды инженер по технике безопасности треста Сарычев принес мне на подпись акт о несчастном случае со смертельным исходом, настоятельно просил прочесть и сразу подписать; странно, на заводе не было такого случая. Оказалось, случилось вот что: несколько дней назад погиб шофер автобазы объединения, который вез с завода лотки на поля; недовольно хмыкнув, инженер оставил акт у меня для ознакомления, который я внимательно прочел; вся вина была возложена на завод, т.е. на меня, отвечающего за технику безопасности, а возможные последствия известны: в лучшем случае – строгий выговор, крупный денежный начет, понижение в должности со снижением оклада; в худшем – уголовная ответственность за гибель рабочего, суд, лишение свободы.

В акте было указано, что железобетонные лотки погрузили на автомашину; на 15-м км пути, ненадежно на заводе закрепленные, они сместились в сторону, сломали борт, машина перевернулась, шофер, молодой парень, недавно прибывший из армии и отправленный в первый свой рейс, погиб; из акта следовало, что автобаза была совершенно невиновна. Я выехал на место аварии, сделал замеры, сфотографировал лежащие на обочине лотки; позже составил схему и проконсультировался с несколькими шоферами, которые возили лотки много лет; обнаружилось, что лотки сдвинулись совсем не в ту сторону, в которую перевернулась машина; это означало, что причиной аварии был резкий поворот на большой скорости, а не смещение лотков, т.е. сместившиеся лотки наоборот удерживали машину от опрокидывания – вина шофера была явной.

Акт я не подписал, приложил схему, а на обороте изложил подробно с техническими деталями «особое мнение» о причине аварии, под ним поставил свою подпись; через некоторое время комиссия объединения, которая обнаружила целый букет нарушений с отправкой молодого необученного шофера в рейс, полностью подтвердила виновность автобазы; тогда я понял, что Сарычев составил акт под диктовку транспортников, обеляя их; ведь он с ними работал вместе многие годы, а я кто такой – новый и чужой; также оказалось, как мне рассказывали впоследствии, что этот инженер по т/б уже давно беспричинно возымел подозрения против меня.

Последствия расследования несчастного случая мне неизвестны; отделался я выговором, а заводские технологи срочно разработали схему надежного крепления лотков к кузову автомашин.

В начале июля директора все еще не было; сменился начальник объединения, Сердюк тал директором ростовского проектного института по мелиорации «Южгипроводхоз», а начальником Донводстроя назначили бывшего руководителя сельского райкома партии Шкуро, человека преклонного возраста; во время первого визита на завод я внимательно рассмотрел его: высокий, элегантный и гордый, обладал представительной внешностью, однако вид у него был самодовольный, непроницаемый, высокомерный и неприступный; ходил вальяжной походкой, и эта надменная манера составляла его отличительную черту; странно, что работая партийным руководителем, был он косноязычным.

Шкуро поставил директором завода своего фронтового друга Вялова, пожилого инвалида без одной руки, который на первой же планерке рассадил заводских специалистов за большим столом и закрепил за каждым место; чувствовалось, что человек военный, любит порядок; все расселись и стали ожидать тронную речь, она последовала: «Я считаю, что задача, поставленная перед заводом, ничуть не сложнее задачи танкового батальона в наступлении»; все присутствующие были ошарашенные этими словами, а дальше пошло-поехало: дисциплина, порядок, каждый на своем месте и т.п.; не выслушав никого, директор быстро завершил планёрку: «Все свободны!»; подобного не было даже при прежних четырех директорах;

вскоре, когда он подробно ознакомился с делами на заводе, выяснилось, что директор не знает, что от него хотят, не знает своих обязанностей и не понимает, в какой сложной обстановке работает завод; человеком он был с добрым лицом, спокойный, вежливый, тактичный, незлобивый; конечно, не специалист, но часто ходил по цехам и территории, никакой инициативы не проявлял, мне дал полную свободу действий; тем временем начались обычные летние сбои с поставкой цемента, который уходил в основном на Север страны; суточные планы не выполнялись из-за простоев, но резервы кое какие имелись.

У меня появилась возможность больше времени бывать на заводе, поскольку жена с детьми уехала летом на море в пионерлагерь, где работала воспитателем; я мог находиться на работе до 9 – 10 часов вечера, и это давало эффект. Начальник объединения Сердюк зимой дал мне хорошую квартиру, но для всех остальных работников треста и завода, стоящих в очереди на жилье много лет, было непонятно, за что (объясню ниже). Теперь и начальник объединения был другой, и оба его заместителя другие, которые не знали предыдущей десятимесячной истории завода; и вот я решил, во что бы то ни стало выполнить июльский план, чтобы в глазах новых руководителей выглядеть достойно – это была моя большая глупость.

Я подспудно понимал, что напряжённая работа в эти летние месяцы была не напрасной, и как оказалось впоследствии, именно она стало основой моего движения к поставленной цели. Да, многое удавалось делать для выполнения июньского плана, но однажды в двадцатых числах вечером прямо на территории я упал без сознания; быстро приехала «скорая», привели в чувство, врачи сделали кардиограмму и повезли в больницу; по дороге я потребовал отвезти меня домой, подписал в документах врачей свой отказ от госпитализации; за этой первой, отчётливо сохранившейся в моём воспоминании сценой, следует длинный пробел, на туманном фоне которого выделяются разные мелкие сценки «трудовой деятельности».

Несколькими днями раньше меня посетил директор завода Вялов; просил как можно быстрее приступить к работе, затем с грустью сказал: «Если бы я знал заранее, на какое производство попаду, никогда бы не дал Шкуро согласия стать директором»; я прекрасно понимал уважительного ко мне руководителя, ведь наш завод был крупнейшим в Ростове, изготавливал сложные конструкции, но, к сожалению, за многие годы был доведён до ручки.

Помня о чём сказал врач, мне пришлось принять трудное решение по поводу работы главным инженером; мой внутренний голос говорил «не возвращайся»; через несколько дней, рассудив, что жизнь всё же дороже, я прибыл на завод и написал заявление о том, что по состоянию здоровья, ссылаясь на выводы врачей, не могу занимать должность главного инженера и прошу использовать меня в другом качестве, например, как главного технолога; директор меня понял, не осуждал, подписал заявление, и я приступил к работе.

Собрал всех ИТР и предложил программу оснащения каждого производственного поста технологическими картами, а также обучение рабочих без отрыва от производства; с этим все согласились, работа началась: составляли техкарты, вывешивали стенды на рабочих местах, требовали от мастеров и бригадиров выполнения нормативов. Но через некоторое время началась травля со стороны Шкуро и его нового первого зама Бурова, прибывшего из Средней Азии; меня вызвали в объединение и потребовали возглавить производство, как и прежде; мои доводы не принимали в учет, я продолжал работать главным технологом.

Однажды во время посещения завода Шкуро посмотрел на меня, глаза его сердито блеснули, кустистые брови гневно сдвинулись; редко бывают взгляды, которые колют больнее, чем тот, каким он меня наградил; вместе с Буровыми прямо в цехе в присутствии ИТР и рабочих, которые знали, кто именно вытащил завод при четырёх один за другим сменяющихся директорах. Новые начальники кричали на меня, оскорбляли, называли дезертиром; я был сильно расстроен, наверное, впервые в жизни меня так унизили публично, но этим дело не кончилось; сначала терпел, не отвечал на оскорбления, но затем приехал в объединение и спросил: «Вы хотите, чтобы я вообще ушел с завода? Прекратите поносить меня». Ответа не последовало. И если я ранее глубоко заблуждался, то за эти последние дни окончательно прозрел.

Измученный неопределённостью своего положения, я собрался с духом и всё же написал заявление на увольнение по собственному желанию в связи с плохим состоянием здоровья; директор дипломатично подписывать не стал, отправил моё заявление в объединение, а я стал отрабатывать положенные по закону 14 дней; руководство объединения хотело меня морально уничтожить: посыпались выговоры, угрозы отобрать квартиру, выделенную, по их мнению, незаконно, сделать запись в трудовой книжке о самовольном уходе с работы в случае неявки после двух недель и т.д.; конечно, жалко мне было уходить с завода, которому отдал так много сил и здоровья; работы по улучшению производства оставалось ещё много, но я уже знал когда-то прочитанное: «Тот, кто думает, что может обойтись без других, сильно ошибается; но тот, кто думает, что другие не могут обойтись без него, ошибается ещё сильнее».

Отработав срок, я не вышел на работу и ждал приказа об увольнении; не знаю, что они хотели записать, но, слава Богу, моя трудовая книжка находилась в отделе кадров завода; его начальник Палий, шестидесятилетний бывший фронтовик, но ещё свежий и бодрый, был честным и доброжелательным человеком с развитым чувством справедливости; ему была известна вся ситуация, и не дожидаясь указаний свыше, этот неравнодушный кадровик после некоторых проволочек выдал мне трудовую книжку с записью, соответствующей моему заявлению; поступил он по закону и претензий начальства не боялся; я получил расчет в бухгалтерии, и в тот же теплый вечер была организована отвальная; на заводском автобусе около 20 человек, ИТР и бригадиров, прибыли на левобережную базу отдыха и закатили пир за обильным столом (Nunc est bibendum – Теперь надо пить, Гораций , «Оды»); вино пошло вкруговую, начальник котельной Саша Митченко, душа компании, весельчак и певун, взял на себя обязанности тамады; много теплых слов я услышал от товарищей по работе, которые пожелали мне здоровья и успехов.

Дома вышел на балкон, вечер наступал слишком быстро, и опустившаяся на город мёртвая тишина наполняла моё сердце странным трепетом и печалью – с тоской подумал: «Ну вот, кажется всё». Через неделю я был принят на работу в РИСИ на должность доцента кафедры «Технология строительного производства».

В самом начале я рассказал о том, что представлял собой завод в начале моей работы: не было ни одного производственного поста, который бы нормально функционировал и выпускал качественную продукцию; всё шло к загниванию, разрушению производства; но теперь, к счастью, завод вышел живым из своей игры со смертью, и снова был на коне; как ни странно, всё это проистекало из того момента истины, который я пережил после увольнения из КАС в Красноярске; теперь, работая на заводе, я часто вспоминал напряжённую работу и на строительстве цеха М8 п/я 121, и на газоочистках КРАЗа, где я, закалившись, не роптал. Это сравнение было не в пользу завода ЖБИ, хотя и здесь существовали трудности, но не такие тяжёлые; всё-таки решимость, везение, помощь многих хороших людей позволили мне «восстать из пепла» и довести дело до конца.

Через месяц после моего увольнения на завод пришел новый директор, как мне говорили, хорошо знающий подобное производство; сотрудники заводоуправления рассказали директору мою историю, и он позвонил мне домой, уговаривал бросить институт и вернуться на завод, где все будет по-другому, но поезд уже ушел.

Итак, шесть директоров за год (с октября 76-го по октябрь 77-го); дальнейшая судьба завода мне неизвестна, но в последующие годы каждый раз проезжая поездом через левый берег Дона, я смотрю вдаль, где виднеется башня заводского бетонного узла, и вспоминаю о непростом годе моей жизни.

много позже, когда я уже работал в РИСИ, заводчане, встретившись однажды со мной, рассказали об истории ввода завода в эксплуатацию и его работы в течение последующих девяти лет до моего прихода.

Крупнейший на юге страны завод построили и сдали с большой помпой; ведь лозунг «Мелиорация – дело всенародное», авторство которого приписывали генсеку Брежневу и который лично курировал эту отрасль, имел для руководителей огромное значение; после пуска завода посыпались награды: Сердюк и замминистра (тот, который быстро подписал представленные мною документы по перерасходу зарплаты) получили высшую награду страны – Герой Социалистического Труда, многие были отмечены высокими орденами и пр.; Сердюк стал членом обкома партии и депутатом Верховного Совета СССР; завод выпускал в большом количестве напорные трубы и лотки, опалубка новая, все шло хорошо; однако была масса недоделок на многих участках и цехах; например, огромный пролет цеха, в котором должны были выпускаться большеразмерные плиты для облицовки оросительных каналов, был пуст, как футбольное поле, а по липовым документам там выпускалась продукция.

Шло время, успехи мелиораторов прославлялись, а на заводе из-за слабого руководства постепенно дела шли хуже и хуже; из оборудования выжимали все без плановых ремонтов и необходимого обновления узлов; к моменту моего прихода на завод это крупное очковтирательство и развал работы стали предметом обсуждения наверху, что грозило Сердюку и руководителям министерства большими неприятностями; я уже отмечал, что зимой 1977 года на заводе появились первые небольшие успехи и Сердюк знал о них, а когда мы ликвидировали брак в лотках, то понял, что опасность для него может миновать; он ценил мою работу, ибо видел, что хотя и постепенно, но положение на заводе выправляется, несмотря на чехарду с директорами; знаком он был и с составленными мною «Оргтехмероприятиями», которые успешно реализовывались.

идя к Сердюку, я также надеялся, что, возможно, он предложит мне какое-нибудь временное жилье, но он попросил подождать две-три недели с решением об отъезде, сказал, что квартира будет, возможно, скоро; я передал разговор жене, и мы договорились терпеть и ждать. К нашей радости, Сердюк сдержал слово и в конце февраля я получил ордер и ключи; с помощью рабочих мы всей семьёй на заводском автобусе за полтора часа перевезли вещи к дому на ул. Подбельского; лифт еще не работал, и света не было, но мы с детьми успели перенести по лестнице все вещи в квартиру, расположенную на седьмом этаже нового панельного дома.

В квартире оставалось много строительных недоделок и мне приходилось в выходные дни всё приводить в порядок; например в спальне была большая дыра в ж/б перегородке, заклеенная обоями; мы сначала этого не знали, но постоянно слышали голоса соседей за стенкой, даже когда они тихо разговаривали; оторвав обои, обнаружили дыру размером с футбольный мяч, пришлось ставить опалубку с нашей и противоположной стороны, и бетонировать.

После вселения мы не могли долго понять, почему в некоторых комнатах не горит свет и не работают розетки, пока соседи не подсказали, что надо вскрыть проводку в прихожей; мы оторвали обои и увидели ужасную картину: обрывки проводов находились в штрабах и были перепутаны; пришлось вызывать электриков, затем заделывать штрабы раствором и приклеивать обои. Однажды мне понадобилась дрель, я пошёл за ней к соседу; дверь в его квартиру была открыта; когда я вошёл, увидел соседа, который сидел на кухне и столовой ложкой жрал паюсную икру, черпая её из литровой банки; он рассказал мне, что его родственник работает рыбинспектором на Цимлянском водохранилище, поэтому с икрой проблем нет, но меня он не угостил.

Значительно позже я узнал, чего стоила Сердюку наша квартира в новом доме часового завода, предоставленная горисполкомом Донводстрою; чтобы ее заполучить, начальник объединения безвозмездно выделил городу крупную технику: несколько бульдозеров и грейдеров, кран, экскаватор, грузовики и пр. Таким образом, я остался на заводе, а Сердюк избежал разоблачения КПК ЦК КПСС за аферу со сдачей завода и доведение его до ручки; последствия для него могли быть ужасные: лишение звания Героя Соцтруда, исключение из партии, снятие со всех постов, а в худшем случае суд; но Сердюк рассчитал все правильно; он видел уже в феврале, что завод должен выйти из тяжёлого положения, что и случилось в апреле;

к тому же, мы начали осваивать новое производство панелей для облицовки каналов, и теперь никто не мог упрекнуть его, что этого производства не существует, т.е. я выполнил для него необычайно важную работу; он мудро решил вопрос, удержав меня на заводе, а затем сам, будучи в предпенсионном возрасте, сумел стать директором крупнейшего на юге страны проектного института, правда, членом обкома КПСС он уже не был избран; на его прежнюю должность начальника Донводстроя поставили Шкуро.

Вот и получается, что для Сердюка я был палочкой-выручалочкой; просто так ничего не дается, тем более не зарабатывается квартира, за которую пришлось мне заплатить здоровьем, болезнью сердца; сегодня я объясняю новоиспеченным менеджерам, как важно проявить себя не только знающим специалистом, но и незаменимым работником, надежной опорой для босса.

А что же личная жизнь? Честно сказать, ее не было; в будни усталый я сразу после ужина заваливался спать, по субботам практически всегда был на заводе; в выходные дни часто обдумывал заводские проблемы и планировал предстоящую неделю; эта вредная привычка воровать время у нормального семейного общения навсегда осталась у меня, как и у моих товарищей, начиная с первых лет напряженной работы на сибирских стройках. Очень редко в выходные дни я помогал тестю и теще по хозяйству, ремонтируя сараи, убирая садик и пр.; после получения квартиры пришлось ее обустраивать. «Всё достоинство человека основано на чувстве свободной ответственности, на сознании виновности в собственной судьбе» (Бердяев).

Сохранено