Ирочка

inkogniton — 02.05.2021 Очень редко, раз в несколько лет, я вспоминаю о своих старых текстах -- которые там, в глубине, они были написаны много лет назад, я отряхиваю с них пыль и повторяю. Отчего-то вспомнила об этом тексте (ему почти десять лет), простите, кто его уже читал.

-- Три часа ночи, кто звонит в такое время?
-- Ирочка звонила, спи давай.
-- Что-то случилось?
-- Да как всегда: сказала, что плохо, сказала, что умирает. Как всегда -- дядь Гош, дядь Гош. Что ты, сама не знаешь? Денег ей надо, как всегда. В первый раз что ли?
-- Слушай, а вдруг ей действительно плохо? Вдруг что-то случилось?
-- Да ничего не случилось. Денег ей надо. Спи. Я подожду немного. Если позвонит еще раз, может съезжу. Только бесполезно всё это. Всё будет как всегда.
-- Ради Настёны. Подожди.
-- Так ради нее и жду.

Полненькая девочка с огромным, пушистым, почти белым, конским хвостом на голове. Круглые аккуратные очки. Пухлая, немного оттопыренная, нижняя губа. Любимица. Единственная.

-- Ирочка, кем ты хочешь стать?
-- Я хочу стать... Хочу стать... Балериной хочу, -- бантик-розочка на самой макушке подрагивал, то ли подтверждая, то ли опровергая, -- Маме очень нравятся балерины. Я люблю маму. Хочу балериной. В розовом платье, на цыпочках. Как в телевизире.
-- Надо говорить: в телевизоре.
-- Я и говорю: в телевизире, -- пухлая губа поджалась, бантик упрямо дрогнул, -- так и говорю: в телевизире.
-- А что папе нравится?
-- Папе? Мама говорит, что водка ему нравится. Больше всего. Больше нее и больше меня. И больше балерин в телевизире. Но это неправда. Я ему тоже нравлюсь. Он мне сам сказал. Еще вчера. И давно тоже. Давно тоже сказал. Сказал, что я хорошая девочка. Но балерины из меня не получится, наверное. Они все худые, а я толстая. Похудею, тогда получится.

Настя -- душа компании. Она поет под гитару своим чуть хриплым, чуть прокуренным голосом. Голос заполняет дым, под него хочется уснуть. Хочется уснуть и увидеть самый сладкий сон. Милая моя, солнышко лесное. Но она там не была. В горы ходил Мишка. Большой, сильный, добрый Мишка. С которым не страшно на одной веревке. С которым можно даже туда, куда вообще категорически нельзя. В горах хорошо. Внизу хуже. Внизу тоска, зеленая тоска. Зальешь и веселее.

-- Как у вас?
-- Да как-как. Никак. Что ты, не знаешь, что ли? Уже всё из дома вынес. Скоро кровать вынесет.
-- Что врач говорит?
-- Да ничего не говорит, будто ты сама не знаешь. Говорят, пока сам не захочет бросить, ни за что не бросит. Он страдает, главное. Хуже меня, хуже Ирочки. Как приходит в себя, плачет, по полу ползает, прощения просит. А чего его прощать? Всё, что выносит, потом сам же снова покупает. Работает, как каторжный -- месяц-два. Я уже радуюсь, сглазить боюсь. В доме появляется всё, что исчезло. А потом -- раз! И с концами. Ирочка расстраивается. Да и как ей объяснить? У папы запой, дорогая моя девочка, терпи -- так, что ли? А она, я думаю, и сама уже понимает. Как-то рано повзрослела. Представляешь, я как-то прихожу, она ко мне: палец на губах, шипит, наклоняет меня. Я голову наклонила, а она мне: папа спит, но не пьяный. Просто спит. И действительно, прямо на кухне заснул. Вкалывает как вол, пока трезвый. Будто знает, что опять сорвется. Будто знает, что всё это к чертям полетит когда опять. Да что я тебе говорю. Да ладно, не смотри так -- всё хорошо будет. Вот к вам с Гошкой прихожу, прямо отдыхаю. Пошли покурим, что ли?

Настя курила редко. Только за компанию. Веселая, баламутка. И не сказать, что красавица. Глаза огромные, но за толстыми стеклами очков не видны вовсе. Скулы. Такие. Настоящие скулы.

-- Ну ты скажешь -- кто монголка? Я монголка?! Да вроде русская, -- Настя засмеялась, хлопнула себя по колену и задумчиво протянула, -- а вообще шут его знает. Во всех нас, говорят, татарское сидит. У кого глубже, у кого на поверхности. Я бы маму спросила, да нет ее больше. Давай-ка лучше споем. Мишка, иди к нам. Тссс -- радость у нас, завязал. Говорит, совсем завязал. Уже три месяца как. Молчи, молчи, он идет. Давай, Мишаня, нашу любимую!

Мишка. Огромный, надежный Мишка. Такой, с которым и в горы. Именно в горы. Да и вообще всюду. Вот только завязать бы. Только продержаться.

-- Суука, денег дай, ну дай денег...
-- Ты на ногах не стоишь! Как ты с отцом разговариваешь! Где ты шлялась вообще?
-- С отцом, блин, - Ирочка сплюнула прямо на блестящий паркет, -- я не могу, сейчас умру. Отец, блин! Папаша, давайте выпьем, а? Ну папаша, ну дай денег, я сгоняю, я принесу.
-- Я не пью, ты же знаешь. Ирочка, завязывай, а? Что мама сказала бы?

Глаза -- узкие щелочки. Тряхнула короткими волосами, будто бантик-розочка мелькнул в свете торшера. Пухлая оттопыренная нижняя губа. И скулы.

-- Мама? Да пока она была, тебе всё равно было. Смотрите-ка, вспомнил! Трезвенник, блин! Ладно, я пойду. Дядь Гоша денег даст, не волнуйсь.

Как-то быстро всё случилось. Еще вчера дым, гитара, сигарета на балконе. А сегодня: четвертая стадия, остался месяц. Если повезет. Если не повезет...

-- Не рыдай ты! Кому сказала -- не рыдай! Давай споем лучше. Давай покурим. Мне теперь всё можно. Ты чего -- мне ж завидовать надо. Уйду красавицей. Уйду такой, что будут у гроба стоять и ахать. Ты меня накрась -- ресницы там, губы. Так-то я не могу краситься. Чешется оно всегда. Аллергия же. А буду лежать вся такая красииивая! Не реви, кому сказала! Еще месяц есть. Если повезет... Еще споем, еще покурим. Месяц же целый. Ты знаешь, сколько это месяц? Это тридцать дней. Это семьсот двадцать часов. Это сорок три тысячи двести минут. Ты представляешь?! Я никогда не знала, что какой-то месяц, это целых сорок три тысячи двести минут. Представляешь? Наливай, споем!

Весь месяц пели. Потом-то было не до пения. Потом, когда Настю выворачивало наизнанку. Потом, когда лежала синюшно-белая.

-- Последи за Ирочкой, ладно? Мишка вроде завязал, но черт его знает. Не реви, говорю тебе! Про ресницы помнишь? За Ирочкой последи. Глупая она. С какими-то связалась. Ей же шестнадцати еще нет. Я же за все эти годы овчаркой стала. У меня же нюх. Пахнет от нее, когда возвращается. Пьет она, точно знаю. Только мне не говорит. Пока только балуется. Но ты последи за ней, хорошо? И Гошка пусть следит. За ней и Мишкой. Ничего у меня, кроме них, никогда и не было. Надо было тогда второго рожать. Кто ж знал? Надо было. Да теперь-то что. Всё, уходи, плохо мне. Не забудь про ресницы. Не реви, говорю тебе. Встретимся еще. Уходи.

Холодно было тогда. Земля мерзлая. Ком бросить, как булыжник. Комья не распадались, падали со стуком. Бум. Бум. Бум. Синие ресницы, красные губы. Скулы.

-- Дядь Гош, ну дядь Гош, ну плохо мне. Приезжай, а?

В два часа ночи, через весь город. Сердце ухает. Ребенок же совсем. Одна. И все всё давно знают. Огромная какая вымахала. Сколько росту, дурости в сотни раз больше. Всё из квартиры вынесла. Опять, небось, пьяная. Когда же это всё кончится? Эх, Настя, Настя, хорошо, что не дожила.

Глаза пустые, с поволокой. Запаха нет. Неужели правда плохо?

-- Дядь Гош приехал! -- подошла качаясь, полезла целоваться. Шершавые губы. Потрескавшиеся.
-- Ты с ума сошла? Сядь. Пила?

Засмеялась так, что галки шумной стайкой с ветки слетели.

-- Пить это прошлый век, дядь Гош! Всему-то вас, стариков, учить.
-- Что случилось? Сказала плохо, я приехал.
-- Денег дай, дядь Гош -- папаша, сууука такая, не дает. Не дам, говорит, своими руками, меня в могилу. И смотрит, блин, так смотрит. Атас! Ну вообще. Ты представляешь, да? Родная дочь должна побираться. А всё потому, что сууука.
-- Ирочка, завязывай, а? Ты чего, девочка? Мама бы тебя увидела...

Голова болтается. Мелькает в бликах торшера бантик-розочка. Упрямо сжатые губы. Нижняя пухлая, чуть оттопыренная. Заревела вдруг -- громко, протяжно. Села на пол и завыла. Как бабки в деревне. Басом. Размазывая слезы по пухлым розовым щекам.

-- Мамочка! Маааамооочкииии, что же мне делаааать....

Громко, протяжно. Прижалась к плечу, заелозила руками по куртке.

-- Всё будет хорошо, Ирочка. Девочка ты наша. Всё хорошо будет. Завязывай, давай. Я тебя на работу устрою. С парнем познакомим. Помирись с отцом. Не чужой же. Ты же его любила, когда маленькая была. За него в огонь и в воду. Балериной станешь. Ну не плачь, не плачь. Давай, я тебя спать уложу. Одеяло подоткну. Посижу, пока не заснешь.

Зимой тяжело. Зима давит холодом. Зима -- агрессивная, своенравная. Как стукнет по темечку, до самого лета не разморозить.

-- Я думаю колется она. Гоша, чего делать-то? У нее хахаль какой-то. Художник, что ли. Я думаю, это он ее подсадил. Чего делать-то?

Мишка вертел кепку в руках, складывал из неё кораблик. Будто загадал: получится кораблик, всё хорошо будет. Будто задумал. Будто...

-- У меня никого, кроме нее, не осталось. Это же Ирочка моя. Гошка, это же Ирочка моя, -- осунулся и, как-то по-бабьи, завыл. Кепкой рот заслонил -- не крикнуть, не выдохнуть, -- ей же только двадцать. У нее всё впереди должно быть. Как хорошо, что Настя не дожила.

Телефон зазвонил опять. Через час.

-- Ирочка, ты?
-- Здравствуйте, это Гоша?
-- Да, Гоша. Простите, с кем я говорю?
-- Я врач. Меня соседи вызвали. Тут парнишка сказал вам звонить. Друг ее. Сказал, она попросила. Мы ее забираем. Если хотите попрощаться
-- Подождите, что значит попрощаться?! Она же разговаривала с вами, телефон же дала! Она же живая еще!
-- Живая. Может даже до больницы довезем. Может, и не довезем. Как повезет. Если повезет, то еще пару часов протянет.

Протянула три. Пухлая оттопыренная нижняя губа. Бантик-розочка на коротких волосах. Скулы. Повезло.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив