Статья Кейтлин Моран в The Times Magazine, 11 мая 2013

sherlock_series — 12.05.2013 ЗАКРЫТЫЙ ПРОСМОТР
Кейтлин Моран встречается с Бенедиктом Камбербэтчем (в его спальне)

Он был не знающим препятствий Шерлоком Холмсом на ТВ, а теперь он завоевывает Голливуд в “Звездном пути”. Кейтлин Моран встречается с актером на воскресном обеде в доме его родителей.

Не знаю, помните ли вы, но прошлым летом – где-то между временем окончания Олимпиады и возвращением “Х-фактора” – на короткий срок стало модно наезжать на Бенедикта Камбербэтча за то, что он “аристократишка”.
Сколько бы Камбербэтч ни пытался объяснить, что он “на самом деле из среднего класса”, задача решалась одинаково снова и снова: “учеба в Хэрроу” + “зовут ‘Бенедикт Камбербэтч’ ” = “протирает штаны у себя в замке”. Про это настрочили серию ехидных статей с заголовками вроде “Катись в Америку в своей карете” и “Бедняжка из элиты”.
Похоже, главное обвинение состояло в том, что Камбербэтч был таким себе князьком-дилетантом – воровал роли вроде Шерлока Холмса в “Шерлоке” и мучительно скованного землевладельца Кристофера Тидженса в “Конце парада” Тома Стоппарда, которые в противном случае получили бы актеры, вышедшие из рабочего класса, такие, как Дэнни Дайер или Шейн Ричи из “Истэндеров”, и все это было ужасной несправедливостью.
Конечно, как всегда бывает с такими скандалами, он развеялся довольно быстро – не в последнюю очередь потому, что его заменили известия о том, что Камбербэтч получил роль в новом “Звездном пути” и таким образом стал одним из наиболее успешных британских актеров последнего десятилетия. Но я вспоминаю все это сегодня, сидя на заднем сиденье такси и листая пачку газетных вырезок о Камбербэтче.
“Какая же это все чепуха, – размышляю я. – Весь этот шум об аристократическом происхождении. Какая замшелая чепуха. Какой смешной этот мир”.
Прекрасный воскресный день, и я приглашена на обед с Камбербэтчем в доме его родителей в Глостершире. “Звездный путь во тьму” вот-вот выйдет, и это единственный день, когда у него есть время поговорить. Я принесла большую жертву и села на поезд до Суиндона.
Водитель такси высаживает меня у дома.
“Вот оно”, – говорит он.
Я выкарабкиваюсь из машины и глазею на гигантский, медового цвета особняк с безукоризненно подстриженным газоном. На дороге припаркованы черное лондонское такси и винтажный серебристый роллс-ройс.
Прошлым вечером Бенедикт предложил встретить меня на станции, сказав, что у него “прекраааааааасная машина”.
“Да – прекрасная, не так ли, Бенедикт? – думаю я, продолжая глазеть. – У тебя пара прекрасных машин”.
С огромным букетом цветов и бутылкой вина в руках я ковыляю к дому и кричу в щель почтового ящика.
“Привет! Я из Лондона! Я приехала на выходной, в деревню, случайно!”
Тишина. Я обхожу дом. Он такой большой, что я не могу сообразить, где входная дверь
Я решаю попросить у соседей совета, как проникнуть в имение Камбербэтчей.
Я направляюсь в сторону соседнего фермерского коттеджа.
Бенедикт Камбербэтч стоит в дверном проеме крошечного коттеджа, на нем пара поношенных синих вельветовых тапочек, и он наблюдает за моими передвижениями по лужайке, щедро усыпанной гиацинтами, с некоторым любопытством.
“Что ты делала у дома Кейт Мосс?” – мягко спрашивает он.
А. Кейт Мосс. Кройдонская девушка из рабочего класса хорошо устроилась. Особняк – это ее дом.
“Аристократичные” Камбербэтчи, по контрасту, живут в соседнем доме: три маленькие комнаты внизу, три маленькие комнаты вверху. Каждая свободная поверхность покрыта книгами, семейными фотографиями или совами.
“Заходи, заходи”, – говорит Бенедикт, немного наклоняя голову, чтобы пройти через низкую дверь. Даже в тапочках он 6 футов росту и не сложён для коттеджа 17 века. “Спасибо, что приехала”.

В “Книге мировых рекордов Гиннеса” пока еще нет категории “самое быстрое восхождение к славе за всю историю”, но Бенедикт Камбербэтч уже претендует на победу в ней.
В 20.59 25 июля 2010 года Камбербэтч был просто хорошо зарекомендовавшим себя актером, который сыграл – получив восторженные рецензии, но оставшись мало замеченным зрителями – Хокинга и Ван Гога. Если бы вы занимались подбором актеров или были сценаристом, вы были бы рады его звонку, но во всех других отношениях Камбербэтч жил жизнью, не обремененной излишним вниманием.
“Шерлока” начали показывать в 21.00. В 21.20 его имя было во всемирных трендах в твиттере. Тренд подпитывался массовым распространением спонтанной истерии – фандом возник мгновенно и беспощадно.
Его Холмс был одним из тех больших прорывов, которые случаются раз на поколение, – написанный Стивеном Моффатом и Марком Гэтиссом, этот Шерлок был быстр, загадочен и бешено харизматичен. Он срывал дверь с петель и не останавливался ни разу на протяжении 90 минут. В своей первой сцене он молотил кнутом труп. Во второй – прыгал от вывода к выводу в такой манере, в какой летает Супермен. Нарезая виражи и высоко.
У нас есть серийный убийца, кричал он в какой-то момент на полном скаку. “Люблю их – всегда есть что предвкушать”.
Вдобавок к этому, внешность Камбербэтча, с его недавно покрашенными в черный цвет и падающими на лоб волосами, приобрела потустороннюю привлекательность. Бледный настолько, как будто он никогда не видел солнечного света, когда он принимался за свои скоростные монологи, он произносил их с интенсивностью Паганини или Ника Кейва, ногой в черном ботинке попирающего монитор. В этом Холмсе определенно был элемент рок-звезды.
И, соответственно, в Камбербэтче. К концу недели его личная жизнь была достоянием таблоидов. Его пальто – Belstaff за тысячу фунтов – бестселлером списка очередности заказов. Когда годом позже состоялась премьера второго сезона в Британском институте кино в Лондоне, фанаты выстроились в очередь с шести утра на диком холоде. Когда он приехал, они кричали. К тому времени он побывал на обложке практически каждого крупного британского журнала, Спилберг пригласил его в “Боевого коня”, и он снимался в фильме “Шпион, выйди вон”.
Если посмотреть на список его последующих номинаций – Бафта, Оливье, Эмми, Золотой глобус – он взял более чем половину призов, на которые его номинировали: 18 против 16, поразительный счет для человека тридцати шести лет. А теперь – “Хоббит” и “Звездный путь”. А теперь – Голливуд.
А теперь – обед.

Вентэм-Карлтон-Камбербэтчи – невероятно гостеприимная семья.
Первые слова отца Бенедикта Тимоти, когда он вышел из сада, – на его коленях все еще земля – “Хотите выпить чего-нибудь существенного?” Он наливает парализующе крепкий джин, и это именно то, что нужно.
Тем временем матери Бенедикта Ванде удается совмещать “приготовление воскресного жаркого” с “излучением фоновой радиации человека, обжигающе привлекательного в шестидесятых и все еще способного сверканием глаз превратить комнату в руины”.
Бенедикт – лицедей во втором поколении: гугл говорит, что Ванда Вентэм или Тимоти Карлтон (полное имя Тимоти Карлтон Камбербэтч) снимались в “Докторе Кто”, “Так держать. Вверх по Кхайберу” “Алом первоцвете”, “Святом”.
Существуют сайты, посвященные юной экстатической любви к Бенедикту, написанные самопровозглашенными “камбербитчез” – и так же существуют сайты, посвященные Ванде и Тимоти, написанные поколением постарше.
“Разве Ванда Вентэм не красивая, удивительно чувственная женщина? Еще бы!” – пишет один. Другой описывает Тимоти в “Алом первоцвете” как “одетого в зеленое пальто из секса”.
Тимоти и Ванда кружат друг возле друга по кухне, занятые приготовлением обеда – Ванда все еще в шутку препирается с мужем, как будто он молодой жених, даже когда он садится с невольным “Уф!” Это очень трогательно наблюдать – Бенедикт устраивает мне экскурсию по дому. Если бы мы не дурачились, это заняло бы меньше минуты – так он мал.
Бенедикт, однако, дурачится постоянно, так что это занимает добрых двадцать минут.
“Они купили этот дом, когда мне было двенадцать, – говорит он. – Смотри, это я в свой первый день в Хэрроу”.
Он показывает на старое фото юного Фаунтлероя, отправляющегося в школу в огромной моряцкой шляпе.
“Такой шикарный”, – говорю я.
“Такой шикарный”, – смеется он.
Вверх по лестнице всё увешано его детскими фотографиями. Бегающий Бенедикт, Бенедикт в младенчестве. Бенедикт десяти лет – с белыми волосами, тощий, в крошечных плавках, на скалистом греческом берегу. На одной из фотографий Ванда опускает его плавки и целует его в попу.
“Это фотография моей матери, целующей мне задницу”, – подтверждает он.
Примерно в этом возрасте он учился играть на трубе – событие, которому он приписывает форму его неоднократно обсуждавшегося рта.
“Игра на трубе ранит, – радостно объясняет он. – Вот как это происходит”. Он прижимает палец к своей роскошной нижней губе. “У меня рот трубача”.
Мы осматриваем его спальню, она маленькая и с обоями в цветочек. На дешевеньком туалетном столике стоит маленький фарфоровый горшочек, на крышке причудливым шрифтом написано “Я чувствую себя прекрасным и остроумным”.
Я только успеваю спросить: что это, его утренний аутотренинг – “Ну, я действительно чувствую себя прекрасно”, – говорит он, подумав, – как наверх поднимается его мать, и прерывает нас просьбой, являющейся неотъемлемым правом всех матерей. Она обращается ко мне с некоторой поспешностью: “Ты не могла бы… найти ему подружку? – спрашивает она. – Ты должна быть в состоянии найти ему подружку. Должна быть в Лондоне какая-нибудь подходящая. Я хочу внуков. Пожалуйста, найди моему сыну подружку”.
Интересно смотреть, как мать журит Шерлока Холмса за то, что он все еще неженат. Особенно в окружении вандиной коллекции совиных чучел (“Мама одержима совами”), которые все смотрят на нас с примерно таким же буравящим выражением, как и его мать.
“У меня все в порядке”, – упрашивает он с неловкостью зажатого подростка.
“Я больше не могу ждать, – твердо возражает она. – Заведи себе подружку. В любом случае, время обедать. Пойдемте еще выпьем”.
Ванда потешная, как и совы из ее коллекции. Во время долгого обеда она рассказывает множество анекдотов, включая историю о том дне, когда Бенедикт взял ее и Тимоти на съемочную площадку “Звездного пути”.
“…И они снимали дубль за дублем, – говорит Ванда со своим хрустальной чистоты акцентом выпускницы пансиона благородных девиц, подавая нам десерт, – делали повтор за повтором. И так целый день. Просто чтобы снять Бена в этом чертовом космическом корабле. В какой-то момент я сказала им: знаете, когда я снималась в ‘НЛО’ [фантастический сериал семидесятых годов], мне понадобилось всего три дубля, чтобы добраться до Луны!”
Вентэм-Карлтоны никогда особенно не хотели, чтобы их сын стал актером – они знали, насколько ненадежен этот образ жизни. Вот почему они наскребли денег, чтобы отправить его в Хэрроу получать “правильное образование”. Ему определенно нужно было чем-нибудь заполнить свои дни – Ванда говорит, что даже маленьким ребенком Бенедикт был “вихрем – он никогда не останавливался”.
“У меня был очень быстрый обмен веществ”, – говорит он.
“Он был тощий, как скелет! – продолжает Ванда. – И мы его кормили, действительно кормили”.
“Они беспокоились, что у меня проблемы с щитовидной железой. Я мог появиться на ступенях школы весь в поту, потому что я туда бежал. Я никогда не останавливался”.
Однако рано стало очевидно, что достаточным отвлечением для него была только одна вещь
“Я был такой занозой в заднице. Выделывался, – говорит он, наливая еще вина. – Не злобным, просто разрушительным. Они пытались понять, могу ли я направить всю эту энергию в хорошее русло, а не просто срывать урок за уроком, говоря дурацким голосом”.
Ему дали первую роль в постановке “Сна в летнюю ночь”.
“И мы все помним Основу Бенедикта”, – говорит Тимоти с идеально выверенной скорбью.
“И я участвовал в ‘Пол-шестипенсовика!’ – кричит Бенедикт – Я играл Энн, многострадальную жену Артура Киппса”.
Он начинает “Я не верю ни одному твоему слову” – 36-летний мужчина изображает себя 10-летнего, играющего роль, известную благодаря 24-летней в то время Джулии Фостер. Это действительно блестяще: смешно, яростно. Он танцует из одного конца комнаты в другой.
Тем не менее, Вентэм-Карлтоны могли обманывать себя, что актерство было для него просто хобби, пока Ванда не взяла его посмотреть на Тимоти, который в то время играл в Вест-Энде.
Они стояли за кулисами, смотрели, и Бенедикт вдруг начал громко, почти безумно говорить: “Я хочу выйти. Я хочу туда выйти!”
“Пришлось держать его, чтобы он не выбежал на сцену”, – говорит Ванда, очищая тарелки.
“Но почему бы нет? – спрашивает он, обращаясь сейчас ко мне. – Какой ребенок не захотел бы? Ты когда-нибудь была за кулисами? Все эти декорации, с названием постановки на задней стороне, с грузом на нижней части, чтобы они были устойчивыми. И за кулисами ты все это видишь. Но потом ты выходишь на сцену – и ты выходишь в реальный мир, к людям, которые это смотрят. Это потрясающе”.
Есть еще вино, и вторые порции жаркого, и десерт, и вторые порции десерта. Бенедикт хватает остатки жареного пастернака – “Я не должен. Я на диете 5:2. Надо, для ‘Шерлока’”.
А затем, наконец, через час после того, как я должна была уехать, окосевшие от красного вина, мы идем в другую комнату, чтобы записать интервью.
Вот каково брать интервью у Бенедикта Камбербэтча: как брать интервью у водопада. Он не ответит ни на один твой вопрос, но вид – фантастический. Не то чтобы он пытается игнорировать или избегать твоих вопросов – Боже, нет. Он бесконечно и охотно предупредителен, и выказывает трогательную учтивость по отношению к самому событию взятия у него интервью. Он на одном дыхании расскажет тебе историю о том, как его ужалила в пенис морская актиния, и обсудит панику, с которой он впервые входил в библиотеку Хэрроу: “Потому что я думал, что мне не хватит жизни, чтобы прочесть только первую полку – не говоря уже о первой комнате, не говоря уже о всей чертовой библиотеке. Я всегда был за идею совершенствования – знать абсолютно все об этом вине, рассказать тебе, пение какой птицы я слышу, понять мир вокруг меня”.
Но, как вы уже можете заметить и как сетовала его мать, он – чистая энергия, он никогда не останавливается. Это сила, с которой он играет этих значительных, заметно необычных персонажей: Ван Гога, Хокинга, Холмса; Тидженса с его гением в “Конце парада”; дракона Смауга в “Хоббите”, в Вест-Энде по очереди Франкенштейна и его монстра. И, скоро, Гамлета, и Джулиана Ассанжа, и Брайана Эпстайна, менеджера “Битлз”.
Так как уже поздно, Бенедикт пытается спланировать график. Он должен быть на съемочной площадке третьего сезона “Шерлока” в Бристоле завтра в 7.30 утра. В муках стараясь не выдать ничего из сюжета, но стремясь показать, на что похожа его рабочая нагрузка, он просматривает сценарий.
“Эта сцена длиной в 40 страниц. Дедукция на 40 страниц, – говорит он. – Практически монолог. И я должен выучить его, прежде чем лечь в постель”.
Показывая на настенные часы с птичками вместо цифр, он говорит: “Так что нам нужно закончить, – он смотрит, – в зяблик-тридцать. Ладно?”

Так как мы уже в прошлом – окруженные фотографиями – мы там и остаемся.
Разговор за обедом завел нас в Хэрроу, где Бенедикт жил, пока учился, оставив родительскую квартиру на верхнем этаже в Кенсонгтоне, “когда Кенсингтон был захудалым районом, угольная пыль в смоге, бунты в Ноттинг-Хилле. Квартира с двумя спальнями за две тысячи фунтов – обои сейчас те же, что и были тогда”.
Когда он попал в Хэрроу, понял ли он, что умен?
“Не так уж умен. Не необыкновенно умен. Сообразителен – я быстро учился. Хороший подражатель”. Его травили? “Нет. Потому что… – он тщательно подбирает слова, – мои родители любили меня больше гребаной жизни. Так что я чувствовал себя уверенно в этом мире. Не… имеющим право. Просто… я мог шагнуть в мир. Исследовать его”.
Он любил школу – “Правда любил. Спорт и походы… Я завел друзей на всю жизнь.
В своих письмах домой я писал: ‘я блаженно счастлив’, и так оно и было”.
В первый и единственный раз, когда кто-то попытался его обидеть, это казалось так чужеродно – “Он заставил меня чувствовать себя неуверенным и застенчивым, а я хотел быть уверенным и счастливым”, – что Камбербэтч в полной ярости прижал своего обидчика к стенке, и тот запросил пощады.
Он продолжал быть клоуном класса – не для того, чтобы, как почти все будущие актеры, избежать травли, но, как ни странно и приятно, чтобы вызвать уважение и внимание младших детей. “Можно устроить так, что маленькие дети лягут в постель и почистят зубы вовремя, если заставить их смеяться”, – с любовью вспоминает он.
Единственной ложкой дегтя в бочке меда было физическое развитие Камбербэтча: “Я очень поздно развился, – говорит он. – Очень поздно. В 15, 16 – возможно, даже в 17”. Беспокойство было так велико, что он даже пошел к врачу. “Я был ребенком лет до восемнадцати. Но единственная прелесть школы-интерната для мальчиков состоит в том, что можно врать о том, чем ты занимался в каникулы. Не то что смешанная школа, где ты должен демонстрировать всем во дворе свою девочку. Я был такой Хью Грант по отношению к женщинам. ‘О господи, э, ты не возражаешь, если я, эм, дотронусь, а, вот здесь? Боже, я так странно себя чувствую’. Я совсем не держу зла на моих родителей, но вот поэтому я никогда не послал бы своих детей в школу для детей одного пола. Я бы убил за опыт. К черту отметки. Я был весь – ‘Теперь я понимаю, что такое девушки, – так где они?’”
У него уже состоялся первый поцелуй: “Под водой. Мэри. Мне было одиннадцать. Самые мокрые губы, которые только можно поцеловать. Я думаю, это точно был мой первый поцелуй. Если это только не был поцелуй с мальчиком в школе в гребаной постановке – что разрушило бы мои эротические воспоминания в духе Гумберта Гумберта о первой одержимости женщиной”.
В последний год в Хэрроу он открыл “травку, девушек и музыку”, “стал немного ленив” и утратил свой шанс поступить в Оксфорд или Кембридж. Он взял год отдыха – шесть месяцев работал в парфюмерном магазине, чтобы накопить деньги на преподавание английского языка в Тибете. В магазине он научился предпочитать “легкие цитрусовые ароматы – бергамот, ветивер”.
Однажды у него была сильная простуда, он обслуживал Ричарда И. Гранта и с ужасом смотрел, как капля из носа “приземлилась прямо на одеколон Blenheim Bouquet, который я для него упаковал в подарочную упаковку”, – самый мягкий анекдот из жизни театральных денди 2013 года. Месяцем позже он был в Индии и наблюдал, как вереница скорбящих плакальщиц спускается к реке, к сожжению.
“Ты чувствуешь это в воздухе. Это не какая-то милая древняя традиция. Ты вдыхаешь дым горящего тела. Он ощущается во рту”.
Он чуть не умер в Индии: “У меня была горная болезнь. Заблудился в горах. Это была жалкая экспедиция – как у Мэллори. Мы были вопиюще неподготовлены. У меня просто был… еще один шарф, который мне связала мама, и… кусок сыра”.
У него была вода в легких и его друг-врач предупреждал о риске возникновения аневризмы. По дороге вниз с горы у Камбербэтча были сильные галлюцинации: “Мне казалось, что звезды превратились в молнии”.
Он выглядит взволнованным, когда вспоминает об этом. Вдруг неистовое пение птиц наполняет комнату.
Камбербэтч смотрит на стену с часами.
“Черт. Черт. Уже зяблик-тридцать. Если мы дойдем до совы, я сегодня никак не попадаю в Бристоль”.

“Итак, ты не умер, – быстро напоминаю я ему, – потому что ты здесь. И здесь довольно странно. Расскажи мне, какими нереальными были три прошедших года. Как все изменилось с июля 2010”.
Он думает почти минуту. Так долго в этот день он еще не молчал.
“Золотой глобус, – наконец говорит он. – Мерил Стрип подходит, говорит: ‘Боже мой, мы большие поклонники. Мы любим вас в роли Шерлока. Как вы только делаете всю эту хрень?’ А потом Тед Дэнсон говорит: ‘Боже, да это чертов Шерлок’”.
Бенедикт имитирует, как оказался зажатым между Сэмом Мэлоуном из “Чирс” и миссис Крамер из “Крамер против Крамера”, причем оба они возбуждены, а он в середине, совершенно ошалевший. “И получить совет от Джорджа Клуни, как справляться со всем… этим”. Он раздвигает руки, чтобы изобразить эти три года.
По воле случая и Голливуда, после этого он провел осень 2012 года на съемках предстоящего “Августа: округ Осейдж” вместе с Мэрил Стрип – плюс Джулия Робертс, Джульет Льюис и Сэм Шепард.
Он описывает работу со Стрип. “Ее героиня страдает от рака пищевода, дымит как паровоз, у нее зависимость от обезболивающих, она ведет себя как самый чудовищный матриархальный птеродактиль, какого только можно себе представить. И никто из нас не может противостоять ей. Никто из нас. Мы все по очереди идем к ней и говорим: ‘Прости, я не знаю, как вести себя с тобой, потому что… не могу не заботиться о тебе. Мы все хотим о тебе заботиться’ ”.
Когда они снимали, состоялись американские выборы. Он достает свой айфон и показывает фото Робертс и Стрип, позирующих для своих постеров в стиле “Да, мы сможем”. Когда стали известны результаты и Обама вырвался вперед, они все кричали у телевизора.
В конце концов они со Стрип остались последними, кто не спал в отеле “Мариотт” в Оклахоме, и они “ударяли кулаком о кулак, когда он победил”.
Он задумывается на минуту.
Любовь фанатов изменчива, но Камбербэтч любезен со своим фандомом.
Он оказывается называть их “камбербитчез” – вместо этого с сострадательной вежливостью упоминая “камберженщин” или “камбердевушек”.
“Дело даже не в вежливости. Я не позволю вам быть моими сучками. Думаю, это отбрасывает феминизм на много шагов назад. Вы… камберлюди”.
В последнее время фансайты полны обсуждениями следующего сезона “Шерлока” – особенно с тех пор, как Камбербэтча сфотографировали на площадке, когда он изображал руками таинственный треугольник. Спекуляции по поводу значения этого жеста были интенсивными. Сначала Камбербэтч выглядит немного виноватым, потом начинает смеяться.
“Знаешь что? Я просто дурачился. Этот знак – просто то, что делает солист группы “Alt-J”, когда играет “Tessellate”. Мне нравится эта группа. Но, – говорит он в свое оправдание, – Помню, как когда-то Бретт Андерсон [из группы “Suede”] говорил: ‘Разве суть искусства не в том, чтобы немного усилить тайну?’ Знаешь? Если начнешь распускать свитер, скучно смотреть на… клубок шерсти”.
Время уходить. У меня остался один вопрос. У меня блестящая идея. Я хочу посмотреть на свитер.
“Сделай что-нибудь сейчас”, – говорю я.
“Что?” – удивленно спрашивает он.
“Изобрази что-нибудь, – говорю я. – Сыграй кого-нибудь сейчас”.
Он вскакивает на ноги, великодушно готовый быть большим развлекательным автоматом Камбербэтчем.
“Кого тебе изобразить?” – спрашивает он с приятной, но обескураживающей готовностью. Это, в конце концов, его единственный выходной.
“Изобрази… злодея… из ‘Звездного пути’, – говорю я с непрофессиональной расплывчатостью. – Как там его необыкновенно нормальное и межгалактическое имя. Саймон”.
“Джон Харрисон”, – говорит он с легким упреком.
И это действительно самая невероятная вещь. Мы в крошечной комнате в персиковых тонах – балка так низко, что волосы Бенедикта почти ее касаются. Через окно можно видеть, как его отец стоя на коленях работает в саду, и ветер колышет нарциссы. Это самая безопасная и нормальная комната в мире. В доме все еще пахнет воскресным обедом.
Но когда Бенедикт начинает свой монолог, ты снова видишь, что Спилберг, Стрип и Стоппард в нем нашли. Ты видишь, что он делает в “Шерлоке” и в “Конце парада”, где он порвал экран, а на подготовку у него было всего два дня. Этот большой, неорганизованный, немного витающий в облаках ребенок вдруг сосредотачивается – болезненное, полное сосредоточение – и становится абсолютно другим.
В джинсах, тапочках и поношенной футболке, он сейчас выглядит так, как будто побывал в самых одиноких, отдаленных уголках галактики, и это свело его с ума. Мягкость исчезает с его лица – кожа натягивается. Он – террорист, который хочет уничтожить Землю. Даже когда он хихикает в середине монолога, он немедленно возвращает лицо обратно, делая его даже тверже – конец речи полон холодной, спокойной ненависти.
Наступает пауза, в течение которой я, вероятно, должна была зааплодировать.
“Покажи еще, – говорю я, махнув в его сторону бокалом. – Изобрази… дракона”.
Смауга, из “Хоббита”. Он ничего не говорит. Просто начинает дышать. Дышать, как дракон. Звук дракона, дышащего в своей пещере – его шея удлиняется, руки тянутся к чему-то невидимому, ощутимы когти. У меня все записано. Я вам включу. Это потрясающе.
Вот оно. Вот то, чем надеется стать каждый актер, и почти никогда не становится. Когда кто-то полностью, абсолютно исчезает.

Четверг, 2 мая. Лестер-сквер: премьера “Звездного пути во тьму”

Прекрасным солнечным вечером Лестер-сквер по сути превращается в фестиваль “Звездного пути”. Из динамиков звучит музыка, пока собирается толпа. Люди ночевали здесь, чтобы иметь хороший обзор красной дорожки. Везде искусственные уши Спока. Один человек приехал в собственном “Энтерпрайзе” – сооружении из стекловолокна, привинченном на взрослый трехколесный велосипед. Это один из самых восхитительно сумасшедших предметов, когда-либо мной виденных.
Актеры появляются один за другим под рев толпы. Крис Пайн в роли Кирка, Закари Квинто в роли Спока. Обычный ритм выкрикивания имен, аккуратных улыбок во все стороны и вспышек.
Но когда появляется Камбербэтч – последним – аудитория реагирует совсем иначе. Это крики на совершенно другом уровне – как будто на концерт группы “One Direction” с завыванием прорвалась дикая чайка и упала в обморок. На каком-то всплеске охране пришлось в панике кричать: “Так, дамы, успокойтесь”.
Я стою рядом с женщиной из Бутла, которая ждала здесь всю ночь, в руках у нее прекрасно нарисованный портрет команды “Звездного пути”, который она хочет вручить режиссеру Джею Джею Абрамсу. Она становится все более подавленной и разочарованной. В конце концов она поворачивается и пытается выбраться из толпы.
“Это люди здесь не ради ‘Звездного пути’, – говорит она, бросая ненавидящие взгляды на радостно кричащих фанатов. – Они даже не знают, что такое ‘Звездный путь’. Они здесь только ради него”. Она с отвращением тычет пальцем в Камбербэтча.
На красной дорожке Камбербэтч слегка выбит из колеи – в гостинице произошел инцидент с запонками, а затем и с галстуком – но с энтузиазмом общается с толпой. Одна девушка машет плакатом, который гласит, “БЕНЕДИКТ – Я БЕРЕМЕННА И РЕБЕНОК ОТ ТЕБЯ” – новый и смелый способ начать разговор. Его стилист ловит его взгляд, говорит: “Бенедикт, твои волосы”, – и уговаривает его убрать их с глаз. Он не убирает. Экран над нами размером 20 на 30 футов и с надписью “Звездный путь во тьму” показывает его и никого другого. И все называют его имя. Правильно, а не “Бендибам Камбикэтч” для смеха.
“Что ж, это безумие”, – говорит он вполне резонно, когда дает автограф плачущей девушке, одетой как капитан Кирк.

3 часа утра, Челси: вечеринка после показа в “Aqua”

Это была длинная ночь. Шон Пенн должен быть еще где-то здесь. Бенедикт постоянно окружен людьми, говорящими ему разнообразными и невероятно расплывчатыми словами, что его жизнь вот-вот изменится навсегда. Он принимает все это легко, радостно и под водку. В три часа ночи, однако, он переключается в режим диско: “Сейчас я стану… невербальным”, – говорит он с умным видом. Он скользит на танцпол и начинает двигаться под гей-гимны восьмидесятых прямо под сверкающим шаром.
После нашего интервью на прошлой неделе я получила от Бенедикта сообщение, едва поезд успел отойти от станции.
“Все, о чем мы не говорили! – сетовал он. – ‘Симпсоны’, Нью-Йорк и новый год, Исландия… Я видел, плавал, взбирался, жил, стремился и снимался. Если все закончится завтра, я могу точно сказать, что сожалеть не буду. Мне очень повезло, и я это знаю. Я прожил пять тысяч жизней”.






Сканы - cumbertrekky

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив