Прощание

olga_srb — 10.02.2020 Когда в субботу на одной из страничек в ФБ появилось короткое сообщение с упоминанием Любови Викторовны и словами «навсегда, навсегда, навсегда», у меня возникло ощущение, будто я стала обладателем какой-то страшной тайны. Сначала в голове пронеслось «не может быть», потому что люди, нужные такому количеству других людей, не должны умирать, а потом мысль, что если эту информацию не распространять дальше, она отменится.

Мы все замерли, не пытаясь уточнять подробности. Наверно, из опасений, что первое трагическое известие подтвердится.

Не взирая на напряженную тишину, спустя час вышел еще один пост, короткий и пронзительный. Потом еще и еще. Целая лавина постов. Так у огромного количества людей началась жизнь, в которой нет Ее.

К вечеру стало ясно, что трех часов панихиды, назначенной на день похорон, будет недостаточно, чтобы дать возможность попрощаться всем, кто этого хочет. В итоге прощание было решено сделать двухдневным – весь воскресный вечер и утро понедельника.


А утром в воскресенье печальная новость, казавшаяся нашей личной, стала всеобщим достоянием. Ее опубликовали новостные агентства, сопроводив некролог перечислением наград, премий, конкурсов и прочего, что обычно именуется «вкладом». В конце было сказано про сегодняшнее отпевание. Так прощание в воскресенье стало как бы «для своих».

За несколько минут храм заполнился людьми, цветами и общим горем. Ученики, выпускники, коллеги, родители приходили и приходили до позднего вечера…

Я смотрела на Любовь Викторовну, со смиренной покорностью лежащую в гробу, и в моей голове проносилось множество мыслей, но среди них ни одной возвышенной. Почему-то не получалось думать пафосно ни о вкладе в искусство, ни о той роли, которую она сыграла в огромном количестве судеб… Я смотрела на знакомые черты и мысленно пыталась оживить их, как если бы она просто спала.

Не знаю, о чем следует думать, навсегда прощаясь с человеком. Наверно, надо поблагодарить его за общее прошлое и попросить прощение за возможные обиды. А дальше?

Дальше наступает пустота, которую постепенно заполняют всякие мелочи, как будто и не имеющие никакого смысла.

Вот покрывало, под которым едва угадывается контур ее рук. Ее рук, которые знают и могут так много! Точнее – могли. Они создавали музыку и вот теперь лежат неподвижно, укрытые белой тканью. Ее пальцы, мельчайшими движениями передававшие музыкальные оттенки, больше никогда не произведут ни одного звука. Они станут тленом, как миллиарды других пальцев, включая те, что не приносили пользы никому, кроме своих хозяев.

Ее концертные платья – где они сейчас? Наверняка, беззаботно висят в гардеробе, еще не зная о том, что им больше никогда не придется выйти на сцену Большого зала консерватории. Их блистательная дирижерская карьера окончена.

А та одежда, в которой она сейчас: покупая эти вещи, предполагала ли Любовь Викторовна, что именно они уйдут с ней в последний путь?

Когда люди умирают, иногда я думаю об их вещах, долго и преданно служивших своему хозяину. Особенно о тех, которые прикасались к теплой, живой плоти. Эти мысли позволяют на время отложить признание факта, ужасающего своей необратимостью – Ее больше здесь нет.

…День похорон снова выдался солнечным, причем сегодня солнце светило так искренне и энергично, что казалось, будто оно пытается извиниться за все испытания, выпавшие на долю Любови Викторовны, и сохранить этот мир в ее памяти исключительно светлым и радостным.



Храм не мог вместить всех людей, для которых она была важнейшей частью жизни, но мы послушно стояли в дверях, ощущая себя единым братством.





Последние часы Ее пребывания на земле были пронизаны музыкой, и это было правильнее и сильнее любых речей.





Когда все закончилось, я осознала, что на самом деле произошло: мы расстались с великим человеком, умевшим делать невозможное и сочетать несочетаемое. Без пафоса, с достоинством и верой.

Удивительно, но безусловное признание ее авторитета и правоты никогда не превращалось в грубую авторитарность. Оставаясь настоящим предводителем, Любовь Викторовна формировала в детях самостоятельность и независимость. Да, слова «шеф сказала» звучали как решение, не подлежащее обсуждению, но они, эти слова и ее решения, не парализовывали собственную активность и не освобождали от личной ответственности. Она была прямолинейна и мягка, строга и милосердна одновременно.

И даже там, в храме, она лежала полностью обездвиженная, но с такой спокойной сосредоточенностью на лице, что возникало ощущение ее деятельного участия в панихиде.

Вот такой парадокс, который теперь ушел навсегда...

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив