Мемуар о патриархе Алексии

diak-kuraev — 08.11.2012 Републикую этот текст, поскольку он действительно уникален: в советские издании он не вошел.
Понятно, что почти любой мемуар одного человека о другом характеризует не столько воспоминаемого, сколько воспоминателя.

***

Великий государь советской Церкви
Из воспоминаний Александра Осипова о Патриархе Алексии I (Симанском)
http://religion.ng.ru/printing/2012-11-07/7_alexi1.html

8 ноября (27 октября по старому стилю) с.г. исполняется 135 лет со дня рождения Патриарха Московского и всея Руси Алексия I (Симанского; 1877–1970). Весьма интересные воспоминания о нем принадлежат перу Александра Осипова (1911–1967), который в течение более чем десятилетия (с 1945 по 1956) регулярно виделся с Патриархом как на официальных церковных мероприятиях, так и в узком кругу избранных, приглашавшихся на патриаршую трапезу в рабочей резиденции Патриархии в Чистом переулке, где велись достаточно откровенные разговоры. Такая эксклюзивность обусловлена тем, что в этот период Осипов принадлежал к церковной номенклатуре: был протоиереем, профессором и инспектором Ленинградской духовной академии и даже около года исполнял обязанности ректора. В конце 1959 года Осипов публично отрекся от Церкви и затем работал научным сотрудником в Музее истории религии и атеизма, а также занимался атеистической пропагандой (о его судьбе можно прочитать в «НГР» от 06.04.11).

Несмотря на то что книгу мемуаров «Мои архиереи» Осипов писал, уже будучи атеистом и активистом-антирелигиозником, ему нельзя отказать в корректности и стремлении к объективности. Автор отнюдь не преследует цель во что бы то ни стало заклеймить всех служителей Церкви – напротив, о многих из них он пишет с искренней симпатией и даже с возмущением опровергает порочащие их слухи, получившие распространение в самой церковной среде.

Отношение мемуариста к центральной фигуре повествования – Патриарху Алексию – неоднозначно. С одной стороны, Осипову явно не по душе стремление этого отпрыска дворянского рода превратить РПЦ в заповедник «старорежимного» быта, его барские замашки, попытки играть роль Патриарха – «великого государя» в стиле XVII века, его отношение к Сталину и многое другое. В то же время Осипов, безусловно, признает масштаб личности Алексия, высокий уровень его образования и культуры, его твердость и принципиальность.

Уникальные в своем роде воспоминания Осипова представляют собой ценный исторический источник. В них – яркие церковно-бытовые зарисовки и галерея колоритных портретов ряда иерархов РПЦ 1940–1950-х годов. Но Осипов не просто свидетель, он также истолкователь событий прошлого: будучи ученым, он стремится к их анализу и объяснению, останавливая внимание в первую очередь на явлениях, отражающих важные тенденции. Поэтому из лаконичного осиповского рассказа о Патриархе Алексии мы узнаем немало существенного. В частности, именно благодаря этому Патриарху укоренились такие характерные явления церковной жизни последних десятилетий, как культ митрополита Филарета (Дроздова), стиль управления РПЦ как некоей семейной вотчиной, упорное выстраивание «монархической» вертикали церковной власти в ущерб демократическому соборному началу, засилье «черного духовенства», стремление привлечь людей в храмы более частыми и доходчивыми проповедями и общенародным пением акафистов.

Над книгой «Мои архиереи» Осипов работал в самом конце жизни. Отдельные части текста были напечатаны в 1969 году в журнале «Наука и религия». Предлагаемые фрагменты воспоминаний о Патриархе Алексии публикуются впервые (по оригиналу из архива А.А.Осипова в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге. Фонд 1152, № 514). Публикация подготовлена старшим научным сотрудником Института философии РАН Анатолием ЧЕРНЯЕВЫМ.

***

О Патриархе церковниками написано бесконечно много. «Журнал Московской Патриархии» из номера в номер занят его рекламой, раболепным восхвалением, воспеванием его действительных и мнимых заслуг и достоинств... Да, он представитель старой родовой знати. Дворянин и аристократ до мозга костей. Да, он очень образован: два высших – светское юридическое и духовная академия – учебных заведения. Да, он блестяще знает ряд иностранных языков – для той среды, из которой он вышел, это было почти нормой. Да, он фанатически верующий человек. Да, он мужественен и смел – провел в Ленинграде всю блокаду, служил зимой в храмах с разбитыми окнами, был под обстрелами и даже почти голодал, но паствы своей не покинул.

На служение Церкви и на карьеру в Церкви ставку сделал рано и решительно. Еще в духовной академии принял монашество – как бы дал заявку на архиерейство. Потом было быстрое восхождение (подпирала знатность его рода!) – инспектор семинарии, ректор, архимандрит, епископ. Войну встретил как митрополит Ленинградский и Новгородский. В этой последней должности я видел его совсем немного – в январе-феврале 1945 года, когда с епископом Павлом (Дмитровским) и протоиереем Иоанном Богоявленским прибыл из Таллина на Поместный Собор РПЦ для выборов нового Патриарха взамен скончавшегося Сергия (Страгородского).

Был он тогда на первых заседаниях Собора собран и сосредоточен, немногословен и весь как бы ушедший в себя в канун исполнения самых ярких мечтаний, какие только могли у него быть на церковном пути. Он уже знал, что завтра-послезавтра он – Патриарх всея Руси. Ведь перед Собором келейно было решено нарушить древние традиции и не рисковать, не полагаться на выбор «благодати Святого Духа»... А вот когда на этот Собор прилетел архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий) – знаменитый автор «Очерков гнойной хирургии», мистик-неокантианец, и спросил у протопресвитера Николая Колчицкого («министра внутренних дел» Церкви):

– Из кого же будем выбирать?

Колчицкий ответил: – А мы уже выбрали...

– Позвольте! Позвольте, отец протопресвитер! А как же воля благодати свыше?

– Ну, Ваше преосвященство, какая тут воля, мы же с вами не дети!..

Да, такой разговор был! Мне передал его один из случайно слышавших деятелей Церкви. Да, на Соборе господствовала воля человеческая. Воля И.В.Сталина дала РПЦ новый устав («Положение о РПЦ»), которым отменялись ленинские наметки максимально демократического построения приходской жизни Церкви и вводилось старое монархическое церковное право. Воля правящей клики РПЦ выбрала заранее единственного кандидата в Патриархи, обработала церковное общественное мнение и инсценировала (очень пышно и очень фальшиво) патриаршие выборы и последующую интронизацию.

После окончания Собора с нашим эстонским епископом Павлом случился инфаркт и он был отвезен в Институт имени Склифосовского. В связи с этим я на несколько дней задержался в Патриархии. Потом как секретарю эстонского епархиального управления мне в 1945 и 1946 году еще два раза приходилось побывать в Патриархии в командировках. С этих трех пребываний в Патриархии началось мое знакомство с Алексием-Патриархом. Оно длилось затем особенно активно по 1956 год включительно. После же этого в 1957–1959 встречи были случайные и единичные. [Вот] какие впечатления сложились у меня в этот период о Патриархе.

Общеизвестно, что Патриарх был и остается чрезвычайно импозантным и красивым мужчиной. Даже когда ему исполнилось полных 90 лет. В первые же годы после интронизации красота его прямо-таки била в глаза. И он осознавал ее и поддерживал ее. Часто и старательно расчесывал свои волнистые волосы и бороду, успевая бросить на себя взгляд в зеркало. Это сказывалось и на его одежде – он ходил в кокетливой греческой шелковой рясе, очень короткой, из-под которой виден был не менее импозантный подрясник. Рукава рясы были таковы, что, когда Патриарх поднимал руку, создавалось впечатление окрыленности. Правда, крылья получались не столько ангельские, сколько летучей мыши или Демона в «Демоне» [опера А.Г.Рубинштейна].

Его лицо с огромными глазами, о каких принято говорить: «бархатные», всегда носило маску величавости, спокойствия и легкой иронии свысока. Он был остроумен, но позволял себе проявить природную смешливость лишь в обществе, которое считал равным себе. А язвительным бывал очень. Помню, как он в Елоховском соборе в алтаре, сидя в кресле после причащения духовенства, высмеивал протодьякона за то, что у него был выбритый подбородок. Высмеивал как-то радостно-зло при всем множестве духовенства
Патриарх очень большое значение придавал внешним аксессуарам. Этому способствовали его взгляды на достоинство и дело Патриарха и историю Церкви. В 1948 году он любил повторять, что его идеалом является сильная Церковь XVI–XVII веков с Патриархом – «великим государем». Вообще все взгляды его в то время были обращены назад. Он чтил архиереев и духовенство старой школы. Именно их выдвигал на все посты. К молодежи относился настороженно. Наиболее влиятельным человеком возле него был Даниил Остапов или, как все звали его за спиной, Данилушка, из семьи бывших лакеев дворян Симанских. Этот тип стал «министром финансов» Патриархии. Перед ним пресмыкались даже митрополиты. А за спиной его кипела лютая ненависть к нему. И самое бытие его при Патриархе (как некогда Распутина при царе) роняло и унижало в глазах многих самого Патриарха.

Близкие к Патриарху люди не раз рассказывали мне, что он лелеет мечту о создании «русского Ватикана». И действительно, особняк Патриархии в Чистом переулке превратился в подобие церковной сокровищницы. Дорогие картины на религиозные сюжеты на стенах. Дорогие подношения Патриарху в официальных и личных покоях. Серебро и золото. Каменья. Приглушенные голоса челяди. За полуинтимными обедами с удостоившимися приглашения немногими лицами царил этикет. Строгий регламент вин и коньяков. Стол без мяса, но осетрину и белугу давали на палочках, сформированной под курячью ногу в бумажных «штанишках»... Строгое соблюдение постов, вплоть до сухоядения. Разговор, только если заговорит и начнет его сам Святейший. Собеседник он был живой и остроумный. Правда, и тут проскальзывали старорежимные взгляды Святейшего. Помню, как он высмеивал звучание церковных возгласов на «хохлацкой мове», как язвительно проходился насчет «еврейчиков-жидков», как попадало армянам.

Вокруг Святейшего кипела борьба. За место под солнцем и ближе к солнцу. За знаки внимания и подачки. Патриарх знал и понимал, что это все есть. Но с сибаритством большого барина стоял над всей этой мышиной возней, как бы раз и навсегда решив не вмешиваться в «дела лакейской». Тем не менее наиболее ловкие умели до него доходить, умели топить врагов и достигать своих целей.

Была еще у Святейшего дача-резиденция в бывшем имении бояр Колычевых в Переделкино, была дача-резиденция у моря в Одессе. Но главное, была Троице-Сергиева лавра. Вот где Святейший чувствовал себя тем, кем мечтал быть – Патриархом – «великим государем» XVII века. Здесь была армия клевретов-монахов, вторая – студентов и семинаристов. Тут был с помощью палешан восстановлен и действовал тронный зал – огромная сводчатая палата, напоминавшая зал большого теремного дворца в Кремле, с настоящим троном на возвышении в глубине ее. Я был [там] на двух приемах глав иностранных Православных Церквей. Это были настоящие спектакли на исторические темы.

При Московской духовной академии был устроен церковно-археологический кабинет. В него Патриарх передавал подношения себе. И он незаметно превратился в некое подобие «музея подарков Сталину», который существовал в свое время в Москве... Вообще, следует прямо сказать – Сталин Патриарху импонировал. Он сам сторонник сильной централизованной монархически организованной Церкви с руководителем непререкаемого авторитета и видел в нем государственный «пандан» себе и своим идеалам.

Эта же великодержавность соблюдалась и в решениях Патриарха. Бывало, что Патриарх начертывал явно ошибочную, вредную резолюцию. [Но] во имя сохранения его реноме, его авторитета она не могла быть отменена. Личный авторитет Патриарха, его «непогрешимость» были явно поставлены выше интересов и пользы той самой Церкви, во имя которой Патриарх якобы и бережет так этот свой авторитет. Приблизительно с 1956 года, когда возраст Патриарха подошел к 80 годам, окружение его стало замечать, что он все чаще забывает собственные слова, не помнит своих же решений и распоряжений. Пришлось вести тонкую дипломатию, чтобы на этой почве не возникало нелепых ляпсусов.

В нем было много от помещика прошлого века, дореформенной эпохи, когда барин считал, что его дело травить зайцев, а управляющего – думать об овсе и навозе, оброках и пахоте. Патриарх любил, когда дела доходили до него в состоянии предрезолютном, когда оставалось их бегло просмотреть и «подмахнуть».

Вне современности он был и в области взглядов на досуг человеческий. Кино, театры и прочее, а по существу, и «светское» чтение, считал для духовенства запретным и противопоказанным. Однако жизнь властно отвергала его запреты. Отцы в подавляющем большинстве в кино, а то и в театры ходили. С появлением телевизоров Патриарх, как ему казалось, нашел выход из ситуации: «У вас есть телевизоры. Смотрите хоть балеты. Но людей хождением по зрелищным местам не смущайте».

Одной из характернейших особенностей Патриарха было предпочтение всегда и во всем монахов белому духовенству. Мало того, само белое духовенство представлялось ему идеальным только в случае его максимального приближения к монашеским идеалам – замкнутая жизнь пастырской семьи, удаление от мира и его развлечений и радостей и лишь как скидка на необходимость жить не в монастыре, а среди мирян, чтобы обслуживать их – разрешение на брачную жизнь и семью.

В личной жизни Патриарх иногда умел подчеркнуть (очень театрально и показательно) свое собственное «монашеское смирение», когда из Лавры в посту приезжал его духовник – простой грубоватый немудрящий иеромонах в грубой монастырской рясе, убийственно контрастировавший с роскошными туалетами самого первоиерарха.

Было бы несправедливостью не сказать [о том], что он смотрел на сегодняшний день и пытался укреплять в нем позиции Церкви. В этом отношении характерны его попытки пропагандировать общенародное пение (хотя прежде это было прерогативой сектантских молений), ибо «тот, кто слушает, только присутствует в храме, а тот, кто сам поет – участвует. А от участия труднее отрываются, чем от простого присутствия».

Характерно желание Патриарха упорядочить церковное пение в смысле преодоления «оперности», внедрившейся в последние десятилетия, и возрождения древних распевов как более доходчивых и душевных. «Оперу сейчас по трансляции в каждом колхозе слушают, а вы дайте людям то, что они нигде больше не услышат и чтоб за душу брало». Патриарх отчетливо понимал силу эмоций и эмоционального воздействия. Отсюда его борьба за благолепие в храмах, за древние «пошибы» иконописи, за внешность духовенства. Отсюда насаждение акафистов.

Он трезво оценивал воздействие пастырского слова. Отсюда требование распространить короткие поучения на все требы, на которых бывают и люди, обычно не посещающие церкви. Отсюда требования, чтобы рядовое богослужение было интимнее (меньше электрического блеска, больше мерцания лампад и свечей, полумрака, «сурдинки»), большие праздники пышнее и торжественнее, а архиерейские службы – помпезнее. Чтобы люди чувствовали и Церковь – нежную мать-утешительницу, и Церковь – силу, Церковь – вселенское православие!

Проводник великодержавной политики Церкви митрополит Филарет (Дроздов) был избран Патриархом себе в руководственный идеал. Ему Патриарх посвящал специальные послания, на него ориентировал учащихся духовных школ и духовенство. Он сам хотел бы быть хотя бы малым филаретиком. Но остался дворянским архиереем Алексием Симанским, со всеми сильными и отрицательными сторонами своего сословия, остался типичным представителем черного духовенства с его импозантностью и черствостью, «парением» над массой и уставно-каноническим, внешне-исполнительским служением религии. В истории РПЦ время Алексия составит, пожалуй, целую эпоху, он будет ее символом.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив