Из книги Людмилы Алексиевич «Последние свидетели»

Сейчас — учительница.
Девятого мая мы проснулись утром оттого, что в подъезде кто-то очень сильно кричал. Было ещё совсем рано. Мама пошла узнать, что случилось, прибежала растерянная: «Победа! Неужели победа?» Это было так непривычно: война кончилась, такая долгая война. Кто-то плакал, кто-то смеялся, кто-то кричал… Плакали те, кто потерял близких, радовались оттого, что всё-таки это — Победа! У кого-то была горстка крупы, у кого-то — картошка, у кого-то — свёкла, — всё сносили в одну квартиру. Я никогда не забуду этот день. Вот это утро… Даже к вечеру уже было не так…
В войну все почему-то говорили тихо, мне даже казалось, что шёпотом, а тут все вдруг заговорили громко. Мы всё время были рядом со взрослыми, нас угощали, нас ласкали и прогоняли: «Идите на улицу. Сегодня — праздник». И звали обратно. Нас никогда столько не обнимали и не целовали, как в этот день.
Аня Корзун — 2 года.
Сейчас — зоотехник.
Я помню, как война кончилась… Девятое мая сорок пятого года…
В детский сад прибежали женщины:
— Дети, победа! Победа-а-а-а!
Смеются и плачут. Плачут и смеются.
Стали нас все целовать. Незнакомые женщины… Целуют и плачут… Целуют… Включили репродуктор. Все слушали. А мы, маленькие, слов не понимали, мы понимали, что радость идёт оттуда, сверху, из чёрной тарелочки репродуктора. Кого поднимали на руках взрослые… Кто сам лез… Залазили один на одного лесенкой, только третий или четвёртый доставал до чёрной тарелочки и целовал её. Потом менялись… Всем хотелось поцеловать слово «победа»…
Вечером был салют. Небо сияло. Мама открыла окно и заплакала:
— Доченька, запомни это на всю жизнь…
Когда вернулся с фронта отец, я его боялась. Он даст мне конфету и просит:
— Скажи: папа…
Возьму конфету, спрячусь с ней под стол:
— Дядя…
Лиля Мельникова — 7 лет.
Сейчас — учительница.
Мы услышали… Нам сказали — Победа. Я пришла к людям, у которых была сестра Рая:
— Мамы нет… Пойдем заберём нашу Тому. И надо искать тётю Арину.
Поговорили мы так и пошли искать тётю Арину. И то, что мы её нашли, — это чудо. А нашли благодаря тому, что она очень хорошо шила. Мы зашли в один дом попить воды. У нас спрашивают: куда мы идём? Отвечаем, что идём искать тётю Арину. Девочка хозяйки тут же отозвалась: «Идёмте, я вам покажу, где она живет». Тетя Арина ахнула, когда увидела нас. Худенькие, как досочки. Стоял конец июня, самое тяжёлое время: старый урожай съели, новый ещё не созрел. Мы ели колосья, ещё зелёные: натеребим жменьку и глотаем, даже погрызть не успевали, так хотелось есть.
Недалеко от тех мест, где мы жили, был город Краслав. Тетя Арина сказала, что нам надо в этот город, ехать в детдом. Она уже была совсем больная и попросила, чтобы нас отвезли. Нас привезли рано утром, ворота ещё были закрыты, посадили под окошко детдома и уехали. Утром встало солнышко… Из дома выбежали дети, все в красненьких туфельках, трусиках, без маечек, с полотенцами в руках. Бегут к речке, смеются. А мы смотрели… Не верили, что может быть такая жизнь. Дети заметили нас, а мы сидим оборванные, грязные, они закричали: «Новенькие приехали!». Позвали воспитательниц. У нас никто не спрашивал никаких документов. Тут же принесли кусок хлеба и консервы. Мы не едим, боимся — сейчас это счастье кончится. Это невозможное счастье… Нас успокоили: «Девочки, вы пока посидите, а мы пойдем баню топить. Помоем вас и покажем, где вы будете жить».
Вечером приехала директор, увидела нас и говорит, что нас надо отвезти в минский детприёмник, а там распределят в какой-нибудь детдом, а у них переполнено. А мы как услышали, что нам опять надо куда-то ехать, стали плакать и умолять оставить нас. Директор попросила: «Дети, не плачьте. Не могу больше видеть ваших слёз», — куда-то позвонила, и нас оставили в этом детдоме. Там был прекрасный, чудный детдом, там были такие воспитательницы, таких, наверное, сейчас нет. С таким сердцем! Как оно у них такое осталось после войны?
Нас очень любили. Учили, как надо обращаться друг с другом. Был такой случай. Нам рассказывают, если ты кого-нибудь угощаешь, то не доставай из кулёчка конфеты, а поднеси весь кулечек. А тот, кто берет, должен взять одну конфету, а не весь кулёчек. И вот, когда этот разговор был, один мальчик отсутствовал. Приходит сестра одной девочки и приносит коробку конфет. Девочка — воспитанница детдома — подносит коробку конфет этому мальчику, и он берет у неё всю коробку. Мы смеёмся. Он растерялся и спрашивает: «А что надо делать?» Ему отвечают, что надо было взять одну конфету. Тогда он догадался: «Теперь я понимаю — надо всегда делиться. А то мне хорошо, а вам всем плохо». Да, нас учили поступать так, чтобы было хорошо всем, а не одному. И нас было легко учить, мы все много пережили. Тут мы были взрослые.
Старшие девочки шили всем портфели, шили их даже из старых юбок. В праздник директор детдома обязательно раскатывала из сырого теста огромный, как простыня, блин. И каждый себе по кусочку отрезал и делал вареники, кто какие хочет: маленький, большой, круглый, треугольник…
Когда нас было много, мы были вместе, то редко вспоминали о папах и мамах. А в изоляторе, когда болели, лежим, ничего не делаем, только и говорили о них, о том, кто и как попал в детдом. Мне один мальчик рассказал, как у него всех сожгли, а он в это время уехал на лошади в соседнюю деревню. Он говорил, что маму очень жалко, папу очень жалко, но больше всего жалко маленькую Наденьку. Маленькая Наденька лежала в белых пелёночках, а её сожгли. Или ещё, когда на полянке собираемся в тесный кружок, рассказываем друг дружке о доме. О том, как мы жили до войны.
Привезли в детдом маленькую девочку. Её спрашивают:
— Как твоя фамилия?
— Мария Ивановна.
— Как тебя зовут?
— Мария Ивановна.
— Как твою маму звали?
— Мария Ивановна.
Отзывалась она только на «Марию Ивановну». Учительница у нас была Мария Ивановна, и эта девочка Мария Ивановна.
На Новый год она рассказывала стихотворение Маршака: «Курица-красавица у меня жила». И ее прозвали дети — курица. Дети есть дети, надоело всем звать её Марией Ивановной. И вот один наш мальчик пошёл к своему другу в ремесленное училище, которое шефствовало над нами, и что-то они поспорили, и он назвал другого мальчика Курицей. Тот обиделся: «Почему ты меня Курицей назвал? Разве я на курицу похож?» А наш мальчик говорит, что в детдоме есть девочка, и она очень тебя напоминает. У нее такой же нос, такие глаза, а зовем мы все её Курицей, и рассказал почему.
И оказалось, что это родная сестра того мальчика.
|
</> |