Гребенщиков о Летове и Курёхине

— Я слышал из Егора, может быть, песни три-четыре. Я не вырос в Сибири, меня его лоу-фай сбивает с толку. Скажем, Янку мне приятнее слушать, когда она поет под гитару, чем когда она поет в сопровождении Егора. Я понимаю The Sex Pistols, я понимаю The Clash. А вот русский панк я не понимаю. Энергии нет. Когда, простите меня, Свин доставал дряблый ху…чек и бил его о микрофон — ну это не панк.
— Мне кажется, у Летова экзистенциальная составляющая важнее.
— Он для меня находится где-то в направлении Некрасова. Старинное русское народовольство — вот эта струя. Он переживает за русский народ.
— Мне кажется, вообще за людей.
— Он не знал людей. Чтобы знать людей, нужно все-таки выехать немножко из России. Хотя бы в голове своей — и вот тогда полюбишь ее по-настоящему. У Честертона есть замечательный совершенно абзац — про то, что теперешние критики религии совершенно мимо денег; чтобы что-то оценить, нужно быть либо внутри этого, либо отойти далеко и посмотреть снаружи — а они ни там ни там. Летов был внутри, но снаружи он видеть не мог. И поэтому весь этот флирт с фашизмом, и с коммунизмом, и со всем остальным.
— Ну это можно простить, время было такое.
— У головы нет времени. Я ни Курехину этого не прощаю, ни ему не прощу, потому что все-таки нужно думать. Музыканту нельзя плохо относиться к людям. А когда ты занимаешься политикой, ты по определению о какой-то части населения говоришь: а вот этих я посадил бы, и этих бы я расстрелял.
Из Афиши
Гадостный, оказывается, тип этот Борис Борисович.
Мелко это как-то.
|
</> |