6 мая 1918-го

Леонид Андреев, писатель, 46 лет, Финляндия:
6 мая. Ночь. Мрачный день.
В Нейволе живут, но сами толком ничего не знают; Фальковский от крайней осторожности написал совершенно бестолковое и ничего не говорящее письмо. Мика рассказывал, что 23-го они уже укладывали вещи, чтобы бежать, сейчас успокоились. А я 23-го с Саввкой деревья сажал!
И по-прежнему царство догадок и гаданий на кофейной гуще. Вдруг за каким-то чертом против самых наших окон готовятся рыть окопы — тут Саввка парник делает, а они окопы! Стреляют зря. А вечером с башни слышал где-то около Ино пулемет — учатся, что ли? Но противно. Утром опять заходил голодный белогвардеец, просил хлеба, и опять нечего дать. Есть неприятное в этих посещениях. Но о какой войне с Россией толкуют эти несчастные голодные люди? Даже для желтого дома неприлично.
Голова болит, сна нет, из души отрава прет, как водка из именинника. Всю ночь тошнило большевиками. Имел честь в мрачном сновидении лицезреть самого Троцкого. Мои сны уже давно построены на мании преследования — последствие критической травли; теперь это приняло новую форму — назойливой и бесконечной чепухи.
Но страшнее всего Голод. Север и Голод — вот два призрака, которые стоят над душою. Смотрю сегодня на стены и думаю: их, что ли, есть будем?
Образец человеческой логики. Дом, если не сгорит и не расстреляют, думаю продать, дело решенное. И мне 46 лет, прожить рассчитываю недолго. А сажаю нынче деревца в саду и все беспокоюсь, чтобы через 25 лет, когда поднимутся, они не загородили вида из окон. И сажаю с тщательным и обдуманным расчетом. А жаль все-таки, что не увижу, как это будет тогда. Ведь здесь было чистое поле и мною посажено много сот дерев; вероятно, будет красиво.
Микко наш никуда не годный работник, в саду работаю я, Вадим и маленькие. Нет людей. И вообще дом опустел. Перед войной у нас служили:
Николай, монтер, столяр, на все руки
Андрей, лакей, жил с женой и ребенком
Микко с женой и детьми
Гувернантка
Нянька
Студент для Вадима
Кухарка
Судомойка
Прачка
Горничная
Портниха
Наташа, жена покойного Всеволода, вроде экономки.
Сейчас:
Микко со своими детьми
Эльвира, девица на все
Наташа
Немка для детей (Имеется в виду, по всей вероятности, упоминаемая в письмах Андреева Эмилия И[вановна?], «бонна детей» (Русский современник. С. 160), «гувернантка Саввы», недолго жившая у нас» (Детство. С. 214).
Теперь все это странно и трудно представить. И всегда еще гостил кто-нибудь.
Вадим за этот год вытянулся: 15 лет, а ростом с меня. Посмотрел я сегодня на его /вытянутую спину/ прямую спину и подумал: влюбится и умрет от чахотки. Саввка вчера съел с блюдца кусочек моей творожной пасхи и оставил на клочке записочку: «Я взял маленький кусочек». Дурень, дурень, за такую записку и всего мало! Да, дети. И все-таки я даю им мало нежности, и иногда ночью свербит совесть, хочется утра поскорее, чтобы искупить, а наступит утро — пошли Троцкие с Луначарскими, педагогика и головная боль. А меня они любят, даже до трогательности.
Юрий Готье, историк, академик, 44 года, директор Румянцевского музея, Москва:
6 мая. К вечеру погода стала лучше; выходили гулять; за ветром было даже тепло. Из Пушкина привезли газеты; немцы действительно упраздняют Раду — поделом этой сволочи; лучше и для дела соединения в будущем всей Руси; я думаю, что заодно с немцами против Рады действуют и все искренние сторонники воссоединения; а немцы здесь обнаруживают свой коренной недостаток: то, что они полагаются только на силу кулака; на самом деле они ссорятся со своими единственными друзьями. На западе все более или менее слава Богу. Разошлись спать в 10 часов и спали до 8 — это возможно только при том состоянии нервов и той оттяжке, которую я чувствую.
Сергей Прокофьев, композитор, 27 лет, Москва:
6 мая. Как прелестен Менуэт С. Танеева! Я его не спускаю с пюпитра и все дни поигрываю и напеваю.
|
</> |