28 октября 1942-го года
vazart — 28.10.2022
в дневникахСофья Аверичева, актриса, 28 лет, фронтовая разведчица, Смоленская область:
28 октября.
Нас перевели в землянки, которые расположены в грядозубовском лесу. У ребят портится характер. Устали. Каждый день — разведка, ночи без сна. Землянки низкие, тесные, сырые. И главное — нечего курить.
Валентина — молодец, все выдерживает, вплоть до мата. Я ей просто завидую. А мы с Анютой, как приходим с задания, убегаем в Грядозубово. Там теперь новая часть, но у тети Поли никого нет, и она всегда нам рада. Докукин узнал об этом и дал нам нагоняй. Уж не заподозрил ли он нас в каких-нибудь амурных делах! Приказал из взвода никуда не уходить.
Идет подготовка к новой боевой операции. Наблюдаем за деревней Крутая. Нам нужно в этом районе взять «языка» любыми средствами.
Деревня Крутая — родина Карпа Жильцова. Я до сих пор не рассказала историю семьи Жильцовых. Карп Жильцов, или, как его называют в роте, Карп Смоленский, житель деревни Крутая. Июньской ночью прибежал он от немцев и стал просить Докукина, чтоб его взяли в роту. Его взяли. Карп быстро завоевал авторитет в роте, доверие командиров и бойцов. Он очень хорошо знал местность своего района. Как и Василий Талдыков, проводил разведчиков оврагами, болотами к любому населенному пункту. А через некоторое время прибежала его совсем молодая, красивая жена Лиза с маленькой дочкой. А за ними его мать пришла средь бела дня и пригнала с собой корову. Сейчас Лиза и мать работают у нас в роте прачками.
Мы наблюдаем за деревней. Карп рассказывает Докукину все интересующие его подробности. Он даже показывает ориентиры, места, где у него зарыты в землю вещи, картошка, бочонок с салом. Карп просит у Докукина разрешения во время боевой операции попытаться выкопать бочонок. Эта мысль всем нравится, поэтому мы шутим, что поползем к Карпу Смоленскому в гости, пусть он нам выставит закуску — бочку с салом.
Докукин чертит на земле план обороны противника. Три траншеи соединены ходами сообщения. В центре первой установлена мелкокалиберная пушка, с правого фланга и в глубине — пулеметы. Перед обороной немцы вспахали всю землю, понатыкали колышки, очевидно заминировали подходы к траншеям. Действовать будем с саперами.
Командование дивизии приказывает именно здесь, в этом районе, взять контрольного пленного или раздобыть документы.
Анна Остроумова-Лебедева, художник, 71 год, Ленинград:
28 октября.
Среда. Ленинград. Ночь прошла спокойно. Я сделала маленькую литографию: «Смольный».
На душе неспокойно, тревожно. Стоит удивительно теплая осень. Гуляя по просп. Карла Маркса, я зашла на места разрушенных подряд построек. Частью они развалились от ядер и бомб, а некоторые деревянные дома разобраны на дрова. Печальное зрелище. Груды исковерканных железных балок, рельс дыбятся повсюду. Земля блестит от толстого слоя мелко битых стекол. Кучи ломаного кирпича. Глубокие ямы, наполненные водой и всяким мусором. Везде, везде торчат исковерканные железные кровати, чаще ножками вверх. Старые, разорванные, грязные тюфяки и всякая ненужная ветошь.
Возникает вопрос: зачем я туда забрела? — Нарвать цветов. Трудно поверить, что в конце Октября еще цветут полевые цветы. Но это так. Ни разу не было мороза. Странно было видеть среди этого городского запустенья, хлама и железа свежие, густые кустики полевой ромашки. На зеленых, высоких стеблях целые созвездия белых цветов с желтыми серединами. Они меня манили. Они мне говорили, что все человеческое так бренно, так преходяще, так не имеет цены и так скоротечно. И только природа, пока земля существует, — вечна, возрождаясь беспрерывно, неустанно и принося в мир красоту и умиротворенье. Большой букет этих цветов в зеленой, широкой вазе стоит теперь перед портретом моего незабвенного Сереженьки.
Ольга Берггольц, поэт, 32 года, Ленинград:
28/Х-42.
Юры опять нет в эту ночь — уехал в полк «на добычу», за капустой. Надо очень вертеться, чтоб есть мало-мальски сносно, так, как мы с ним. Хорошо еще, что есть у него этот Резников, — все помогает. Конечно, те куски, которые мы у него получаем, нам по рангу «не полагаются», — ну, а полагается вся эта нудная гадость, именуемая блокадой? И почему мы должны быть в худших условиях, чем паразит Лесючевский? Мы никого не обворовываем и пользуемся в десятки раз меньшим, чем другие, менее честные люди. А изворачиваться надо, пользоваться т. н. «связями» — надо, иначе сдохнешь, истощишься и не принесешь людям никакой пользы.
Вот у меня — чудесные русские сапожки — это выручка вплоть до весны, а м<�ожет> б<�ыть> и больше, а я их просто выбила из райкома и фабрики, так же, как и две пары туфель с Победы 2; правда, одну, кот<�орую> я уже получила, почти нельзя носить, — так жмет носок, но надеюсь, что другая, лакированная — будет получше. Если б она получилась такой, как у них в витрине, да не жало бы пальцы — то это была бы лучшая пара за всю мою жизнь!
Сегодня у нас в комнате ставят печку, — ну, м<�ожет> б<�ыть>, будет хоть тепло зимой, если вдруг отнимут свет, что, видимо, будет с декабря. Поражаюсь, почему не приезжает Соловьев с машиной, чтоб перевозить нас, — очень хочется поскорее оборудовать тот угол, хоть половину квартиры... Немцы второй день снова обстреливают город, центр, вчера был прямо шквальный огонь. Очень неприятно. А если еще бомбежки начнутся — ух, гроб! До чего же трудно будет освоиться с ними — просто не сказать, труднее, чем в прошлом году привыкать...
Юрка получил сегодня письмо от Вали, б<�ывшей> супруги, — ответ на свое. Боже ты мой, какое у меня скверное, тошнотное чувство возникло на целый день, после прочтения этого письма. Дело не столько в том, что она пишет о «вещах, дорогих для нас обоих», о том, что она просит его заходить на их прежнюю квартиру, т. к. он «хотя бы отец ее ребенка, но дорог и сам по себе», хотя она его «за многое не уважает», но вот, даже к «величайшему огорчению ее мужа», которого она «просто обожает», — она «ведет с ним переписку» и послала телеграмму, поздравляющую его с 5/I — видимо, днем их первого сношения... Дело в омерзительном тоне письма, из которого так и видна тупая физиономия мещанки, самодовольной, ограниченной, неумной, мещанки в самом полном значении этого понятия, которой непонятны и чужды подлинно человеческие чувства, т. к. [в] ответ [на] Юрки, достойный и человеческий, она именует «чушью», «что за вздор ты пишешь» — и т. д.
И вот эта дикая баба, горняшка по уровню, смеет писать моему Юрке, настоящему человеку, что она его «за многое не уважает» и оказывает ему какое-то особое внимание тем, что, несмотря на «обожаемого мужа», который «бросил из-за нее жену и двух детей и не думает о последней», — она пишет ему!... И с этим тупым, корыстным, темным дикарем из-за сына он связан пожизненно, она имеет право писать ему такие оскорбительные письма — оскорбительные и для него, и для меня, и я не могу потребовать, чтоб он порвал с нею категорически, — т. к. у них — сын, которого Юра любит.
Мне так жалко его было, так стыдно за него, за то, что он жил с этой бабой, сделал ее матерью своего ребенка, писал и говорил ей о любви, так больно за все.
Правильнее всего было бы пренебречь этим, но проклятый мой характер дает себя знать, и я в пятый раз перечитываю это идиотское послание, злясь и страдая.
А начало поэмы, кажется, теперь есть, — самое начало. Вот отхлопочемся с бытом, и с радостью, со свободным сердцем сяду только за нее.
На этой неделе обязательно проверю беременность, — возможно, что она все же жива. Ах, если б доносить, если б поменьше обстрелов и бомб, — со всем остальным справимся!
|
|
</> |
ТТГ норма у женщин: как подготовиться к анализу крови и избежать ошибок
Кто и как задавал моду на женских кортах
Есть женщины в русских селеньях
Почему одни водоемы радуют уловом, а другие разочаровывают
Туринская тётушка и Kружок читателей
Про это вот
Некоторые из болезней и недугов Романовых и продолжателей Династии
Классический поп

