Восьмой дом. Продолжение 23

perebeia — 15.10.2025

Месяца через два или три мы перебрались домой. Там тоска навалилась с новой силой. Но я был занята оформлением развода, собирала бумажки. Судья уходила в отпуск и воткнула наш развод буквально чуть не через день после подачи заявления. 

Помню, как шла в суд, отпросившись с работы, под ногами шуршали опавшие листья, несколько пожухлых листьев замело в прихожую суда, и я думала, что тоже похожа на такой пожухлый лист, который замело сюда осенним ветром. 

Все прошло мигом и без всяких вопросов, поскольку второй раз уже подавала наверное. Муж взял всю вину на себя, что-то покаянно говорил, как он сожалеет, и как будет помогать растить детей, в этом видит смысл оставшейся жизни. Я помалкивала. Только заседатель, симпатичный такой мужик, вдруг сказал, что у него вопрос ко мне – не собираюсь ли я препятствовать встречам мужа с детьми. Я сказала, что разумеется не собираюсь препятствовать.

- А вот когда вы выйдете замуж – тоже не будете препятствовать? 

Именно так. Не “если вы выйдете замуж”, а как о чем-то само собой разумеющемся – “когда выйдете замуж”. 

Я сказала, что замуж не собираюсь. Тут оба заседателя засмеялись, как будто я сказала что-то очень смешное, или стала отрицать, что я вообще женщина. И даже сказали – ну да! Вы и не выйдете. Но это не вывело меня из ощущения себя пожухлым листом. Я только хотела, чтобы все скорее кончилось. И все кончилось очень скоро. 

Я купила по дороге коробку конфет, и мы выпили с ними чай на работе. Одна только сослуживица отказалась было есть эти конфеты, потому что грешно развод праздновать. Но я ее успокоила, что праздную не развод, не то, что осталась в 35 лет одна с двумя детьми, а то, что позади вся эта ужасная процедура, только это. 

Но я снова ошибалась. Формальный развод это еще не все, это было только начало отторжения, которое так быстро не происходит, за свободу всегда дорогая цена. А я еще далеко не чувствовала себя свободной и независимой.

КОНЕЦ ГОДА И ВСТРЕЧА НОВОГО

Я уже научилась спать. И бодрствовала тоже как положено – на работе, в домашних делах, в заботах о детях. Хотя сон от бодрствования не очень отличался. Потому и помнится так плохо все. Все было по-прежнему окутано какой-то пеленой, будто на меня наложили ватно-марлевую повязку, и это было к лучшему, меньше болело. 

Помимо этого были два Валеры. Один старый друг, другой новый, с работы. Они ходили со мной в моем тогдашнем темпе. С подругами я почему-то тогда почти не встречалась. Не знаю почему, не могла, видно, проявлять инициативу, что ли. А Валеры проявляли сами. Один часто приходил и мы пили чай ведрами. А другой, странный такой молодой парень с работы, вдруг написал мне письмо и положил передо мной на стол, когда никто не видел. Письмо было тоже странное, как бы ни о чем, но в основном об одиночестве. Оно меня как-то пронзило, не то от неожиданности, не то от нелепости вообще – писать письма тому, с кем сидишь весь день на расстоянии двух метров. Я что-то ответила, и завязалась эта странная переписка. Нет, ни о какой любви там речь не шла. Это было похоже на записи в ЖЖ таких романтически-грустных людей. Как шел мимо киоска, и какая от него волна тоски исходила почему-то, и вдруг из окошка песня, и дальше слова песни, и вся сложная гамма испытанных чувств от этого киоска и песни. Я понимала, что мне хотят открыть душу, и душу очень одинокую, что ко мне долго присматривались, но чем-то я пугала, а вот сейчас, притихшая, грустная, пугать перестала, и решился. Мне нравились его письма, нравилось отвечать на них. Наверное, я попадала в тон и что-то понимала между строк. Мальчик как-то ожил, мы стали вместе ходить в столовую, гулять в оставшееся обеденное время и разговаривать. Разговаривать тоже получалось. Он сказал, что очень рад, что встретил меня. Потому что раньше он думал, что люди, которые ему нужны и интересны, бывают только в книжках, а теперь он знает, что они есть, и наверное не я одна, и жить поэтому стоит. Сколько раз я слышала похожие фразы. А я могла перед ним не строить гордую и несокрушимую, почему-то ему одному я могла сказать, как мне плохо. Но важнее всего было объяснить, что я права, что иначе поступить не могла, потому что вот то и это, и еще вот это. И как-то в разгар горячего и убедительного перечисления причин, по которым мы не могли жить вместе,  я вдруг заплакала и сказала – я все равно люблю его. 

Потом, несколько лет спустя уже, я узнала, что одна наша сотрудница дружит с сотрудницей мужа, и подробно ей докладывает, что Митя дурак, причина развода вовсе в этом молодом мальчике, что они ходят чуть не за ручку не таясь и вот-вот поженятся. А та докладывает Мите, и Митя в ужасе звонит Ирику: Ольга выходит замуж! Я точно знаю! И Ирик его успокаивал, что Любе бы я обязательно сказала, а Люба ему, что все это ерунда и все такое. Но поверил Митя Ирику, только когда эта сотрудница моя явилась набиваться к нему в любовницы. Баб-то он хорошо знал, и чего от них можно ждать тоже. 

Потом мальчика перевели в другую организацию и переписка наша как-то сама собой заглохла. Она не почтовая была, переписка. Это было бы совсем другое, по почте писать. Только на стол потихоньку записки эти подкладывать. 

Муж каждые выходные приходил к детям, или увозил их к родителям своим, или Митюшку одного. Но чаще просто ходил с ними гулять.  Иногда мы ходили все вместе, чтобы Митюша не чувствовал, что между нами что-то не то и не задавал сложных вопросов. А он и не задавал. Он все как должное воспринимал, и очень ждал отца всегда – в парке покататься на аттракционах, на мультики, мороженое в кафе поесть. 

Я не скучала о муже. Старалась не думать о том, как он живет и что делает. Но меня мучили фантомные боли, как в отрезанной ноге. Мы слишком срослись. Всю сознательную жизнь с 19 лет мы прожили вместе. Кроме детства и этой совместной жизни никакой другой мы не знали. И теперь надо было начинать какую-то третью, совсем другую жизнь. 

И еще я не могла видеть нормальные семьи с папой и мамой, гуляющие по улице с детьми. Мне было больно даже сквозь вату и марлю. Ведь это было самое главное для меня в жизни, все, чего я хотела – обычная любящая нормальная семья, папа, мама, дочь и сын. Ни денег, ни карьеры, ни славы – ничего такого особенного мне не желалось, только это совсем простое желание. Ну почему, почему, почему вот у них получилось, а у меня нет? И Пугачева все пела – мне нужна моя семья, дочка, мама, ты и я. И Ахматова мне объясняла про холодок настоящей свободы и седой над висками венец. Но я снова укутывалась в вату и становилось легче. 

Содрала с меня эту вату буря, разыгравшаяся в новогоднюю ночь. Только клочья полетели. 

Никто из наших общих с мужем друзей не позвонил мне с развода ни разу. Никто. Все, с кем сиживали много лет за одним столом, пили за дружбу, все, кто хвалил мои борщи и пельмени, все, кто жаловался мне на своих мужей и сами мужья, все норовившие поцеловать меня, когда муж не видит, и намекнуть про свою зависть к нему – все исчезли. Навсегда. Все они остались друзьями моего мужа. Кроме Вовки и Ириков конечно. Это была дополнительная боль. Я никак не ожидала этого. Так что приглашения отпраздновать с ними я и не ждала. Они с бывшим мужем праздновали. 

Но у меня были и свои друзья. И даже не одна компания меня зазывала. Но я не хотела уходить от Митюшки, он так ждал Новый год и я обещала ему, что не погоню спать, пока сам не захочет. Ко мне должны были приехать две подружки с работы с мужьями. Маша в первый раз ушла праздновать с одноклассниками. Предварительно сто раз спросив меня, в самом ли деле я не хочу, чтобы она осталась, и правда ли ко мне придут гости. Ушла, только уверившись на сто процентов. Гости должны были прийти к 11. Мы с Митюшей накрывали стол, зажгли елочку. А в 10 начался ураган. Мело-то с вечера еще, но тут началось что-то невообразимое, небывалое вообще. Дамира звонит мне, что такси вызвать невозможно, они с 9 вечера пытаются. Ольга, вторая гостья, вообще пропала с мужем, сестра сказала, что ушли давно, и нет и нет, видно, стоит транспорт и идут пешком, если живы еще. Дамира сказала, что если через полчаса никакого транспорта не достанут, муж тут друзей обзванивает, они придут пешком. А через полчаса к ней пришла Ольга с мужем. Они действительно шли пешком, а Дамира жила на полдороге ко мне, поэтому они завернули в надежде, что хоть дочь их дома и они отогреются. Дамирин муж уже грел их коньяком, выходить из дома они отказывались наотрез, Дамира кричала, что без меня за стол не сядет, что трамваи пошли уже, и до них всего две остановки, укутай Митюшу и быстро к нам. 

Я укутала нас обоих как могла, и мы отправились. Но едва мы открыли дверь подъезда (с большим трудом, я уж думала ее заклинило, а это просто ветер ее припечатал так), как в лицо нам швырнуло даже не снег, а какие-то смерзшиеся гальки, со страшной силой, я думала, синяки останутся. Я поняла, почему Ольга отказывалась выходить из дома, пройдя пару километров по такой погоде. Идти было всего квартал до остановки, две проехать и там тоже рядом. Но Митя так напугался, что даже заплакал. Нет, нет, мамочка, я не пойду! И в самом деле, кромешная тьма, исчерченная белым, жестким, прямо в лицо. Я и уговаривать не стала. Мы вернулись домой. Дамира еще звонила, уговаривала, искала какие-то машины, переживала за меня ужасно, но ничего поделать было нельзя. Грозилась бросить всех на фиг и приехать, насилу я ее удержала. Хорошие у меня были подруги, очень хорошие. 

А больше всех переживал Митюшка. Наверное, он чувствовал себя виноватым за то, что мы остались одни. И чувствовал мое настроение, как я ни бодрилась. 

- Мамочка, ты только не расстраивайся! Мы с тобой знаешь как прекрасно новый год встретим! Я сейчас сам стол накрою, все красиво поставлю, знаешь, как будет весело! 

Ему не было еще и шести тогда. И он накрыл на стол, и разложил по тарелкам, и ухаживал за мной, и изо всех сил веселился. Я смотрела на него, глотая слезы, и вспоминала фразу Аксиньи из Тихого Дона: чистый батя, только душой помягше. Он не уснул и встретил новый год со мной! И только капля шампанского с водой его угомонила. 

В 12 пробилась в телефон Маша поздравить, узнала, что мы одни и тут же рванулась ехать домой, еле ее остановила. Родителей поздравила сама, они тоже всполошились, что мы одни, тоже рвались чуть не ехать к нам, вызвать нам такси, насилу всех успокоила. 

Потом Митюшка уснул, а я курила в форточку и думала. Без всякой ваты уже. Не словами даже думала, а так как-то… вокруг. И не про себя. И не про мужа. Вырвалась из привычного круга. 

Митюша, накрывающий на стол, его голосок – знаешь, как будет весело! Машин голос в телефоне… Они! Они пострадавшие в первую очередь, не я! У них никого нет, кроме меня и моих родителей. И у родителей никого больше нет. И у меня нет права на эту ватную повязку. Нет права даже на тоску. 

И в первый раз у меня в душе толкнулось что-то неприятное к мужу, веселящемуся где-то сейчас. Он, он во всем виноват! Хватит его жалеть. И себя тоже. Дел у меня много. Надо учиться быть и мамой и папой. Надо заполнить собой недостающее. И еще я поняла, что за детей могу не волноваться, они такие, о каких я мечтала и даже лучше, лучше не бывает. 

А новый год с тех пор не люблю. И вообще любые праздники.

Не получается пока с юмором писать)

Оставить комментарий

Популярные посты:

niger

Оплата зарубежных сервисов и подписок

maysuryan

Про бизнес и богачей. 10 карикатур Бидструпа

smile_detected

Ой! Какой...

vikond65

Такие милые фашисты

kler_sk

Помечтала и хватит, пора возвращаться в реальность

lea_85

​*

evfimi

А из нашего окошка

congregatio

Новообразование

elmaspb

Осенние мотивы

• Ранее
• Архив