
Военный репортаж и интерпретации

Владелец и определял для Гиббонса и Селдеса направления и тон публикаций, в соответствии сэкономическими потребностями газеты и своими личными убеждениями.
Экономические потребности требовали привлечения все большего количества читателей, а значит - сенсаций, отсюда - так много репортажей о грабежах, убийствах и казнях - в мирное время. В военное время можно было прославиться, продемонстрировав наилучшую осведомленность в ведении и планировании военных операций, но этому мешала цензура.

Полковник Маккормик (1880 — With the Russian Army".
Он отправился в Европу в качестве военного корреспондента Tribune в феврале 1915 года.
Пользуясь семейными связями, он проникал в высшие эшелоны власти, брал интервью у Николая II,
премьер-министра Х. Х. Асквита и первого лорда адмиралтейства Уинстона Черчилля.
Вернувшись в Соединенные Штаты в начале 1915 года, несмотря на то,
что он был против участия США в европейских войнах, Маккормик вступил в Национальную гвардию.
Его семейное происхождение, образование и навыки верховой езды привели к тому,
что он получил звание майора 1-го кавалерийского полка.
Во время карательной экспедиции генерала Першинга
Маккормик сопровождал свой полк до мексиканской границы.
После вступления Соединенных Штатов в войну, Маккормик был направлен во Францию
в качестве офицера разведки в штабе генерала Першинга.
По своим взглядам, человек скрытый, неоднозначный,
некоторые считали его скрытым фашистом
После войны участвовал в национальных дебатах по поводу свободы прессы.
Еще цензоры не пропускали интерпретации. Точнее, пропускались только те интерпретации, которые соответствовали целям войны, то есть пропагандистские, поднимавшие боевой дух, а размышления о целях войны и заплаченной за это цены, описание несчастий и страданий, считались работой на врага.
Понятно, что неунывающий Гиббонс стал пользоваться невероятной популярностью. Со временем похождения Гиббонса пересказывались все красочнее, к этому приложил руку и сам Гиббонс, вспоминая и пересказывая свои приключения сначала - коллегам и приятелям, потом радиоаудитории, когда стал работать на радио. Коллеги в свою очередь пересказывали эти истории друзьям.
На примере истории с Литвиновым можно понять, что значит интерпретация событий.
Уолтер Дюранти, в то время работавший на The New York Times описал эту историю Гиббонса в своих мемуарах, и история с Литвиновым заиграла новыми красками:
Литвинов вызвал Флойда в советское представительство.
«Я узнал», сказал он сурово, «что вы обдумываете акт прискорбной опрометчивости».
В здоровом глазу Флойда мелькнул огонек, затем он стал таким же бесстрастным, как повязка, которую он носит на пустой глазнице другого глаза, сувенира, полученного от пули, выпущенной из немецкой пулемета .
— Я не знаю, о чем Вы говорите, — сказал он холодно.
Литвинов осуждающе приложил палец к носу. «Это маленький город, — сказал он, — и у нас есть способы подслушивать. Ваш секрет просочился, мистер Гиббонс, и я знаю, что вы собираетесь лететь в Москву и попытаетесь приземлиться на Красной площади».
Флойд изобразил замешательство, но ничего не сказал.
-- Вы понимаете, -- продолжал Литвинов, пользуясь своим преимуществом, -- что вас, вероятно, встретит град пуль и что, если вам удастся приземлиться, вас тотчас же посадят в тюрьму?
Флойд пробормотал что-то про белый флаг и дружеский дух,
-- Ерунда, -- резко сказал Литвинов. -- Вы не можете так рисковать своей жизнью, а кроме того, это может создать неприятный инцидент на данном этапе переговоров.
«Тогда я понял, что он у меня на крючке, » — рассказывал Флойд
Флойд с горечью отозвался о секретных агентах, выслеживающих репортеров, и о своем долге перед Chicago Tribune первым передать репортаж, о своем презрении к личной опасности и о своей решимости не допускать, чтобы никакая мысль о риске помешала назначенной ему миссии. Он был красноречив; и Литвинов убедился в том, Флойд действительно собирался немедленно лететь в Москву.
Случилось так, что он только что выдал визы двум американским корреспондентам, которые имели явно «розовые» симпатии и должны были уехать на следующий день, не дожидаясь, как остальные буржуазные корреспонденты, окончания переговоров.
Он сказал об этом Гиббонсу и добавил: «Что, если вы поедете с ними и бросите свое опасное предприятие?».
Флойд стоял на своем. Он сказал, что ему понадобится самолет, чтобы добраться до Волги. В политике Tribune скорость была на первом месте. Литвинов с надеждой стал говорить о специальных поездах, и Гиббонс с неохотой уступил.
Он добрался раньше нас на целую неделю до Москвы и на десять дней раньше - до Волги, а его эксклюзивные рассказы о голоде были перепечатаны в газетах тридцати пяти стран мира.
Ни один из его «розовых» коллег не додумался до того, чтобы посылать обратно сообщения поездом и гонцами из тех мест, которые они посещали, или даже из некоторых крупных городов по телеграфу, как это делал Гиббонс, для ретрансляции по кабелю из Москвы...»
— А ты рискнул бы полететь? — спросил я Флойда позже.
«Я бы рискнул, — весело сказал он, — но когда я нанимал этот немецкий самолет в Берлине, летчик выдвинул строгое условие, что он ни в коем случае не будет летать над советской территорией, и даже вдоль ее границы, и взял залог в размере 5000 долларов, прежде чем лететь в Ригу ». ( I Write As I Please by Walter Duranty)
Джордж Селдес в своих мемуарах рассказывал так:
«Флойд прилетел из Парижа, а затем из Берлина на арендованных самолетах. Он поставил Литвинову ультиматум: немедленно выдать визу в Россию, иначе он прилетит и сядет посреди Красной площади и устроит скандал. Ультиматум сработал.» ( Witness to a century. by George Seldes)
В современной интерпретации этот рассказ получил еще и новое добавление:
...его триумф был почти подорван проблемами с телеграфной службой, а именно отсутствием доступа для англоговорящего репортера в России.
Чтобы и в дальнейшем обходить своих соперников, бесстрашный репортер нашел ближайшую телеграфную контору и заставил персонал заменить каждый латинский символ на его ближайший кириллический эквивалент, прежде чем отправить телеграмму в Москву, где его коллега Селдес ждал, чтобы повторно передать сообщение за рубеж. (Letting “Mad Dogs” Lie: Anglo-American Journalism and the First Moscow Trial, 1936 by Ryan Gentry)
Что касается Селдеса, то при всей нелюбви к Советам, он и к Гиббонсу относился довольно скептически. Вот, что он писал по поводу репортажа о гибели Лаконии:
...Героем нашего времени в Лондоне был Флойд Гиббонс. Привело ли его свидетельство очевидца гибели лайнера «Лакония» Соединенные Штаты к Первой мировой войне, как он настаивал, оспаривается историками, которые считают, что наше вступление было неизбежным, но никто из тех, кто был там, никогда не отрицал, что прибытие Флойда Гиббонса в Лондоне в феврале 1917 года было журналистским событием, более захватывающим, чем рейд дирижаблей.
А это - о репортаже о ранении и репортаже о морских пехотинцах:
...Я помог отнести Флойда обратно к дороге, по которой шла наша служба скорой помощи. Кто-то узнал водителя — Паттерсона МакНатта, сына члена нашего отдела прессы, — и убедил его довезти Гиббонса до американского госпиталя в Нейи под Парижем, а не бросать его с тысячами раненых в полевом госпитале.
Надиктованный Гиббонсом рассказ под заголовком «С помощью Бога и нескольких морских пехотинцев» не только добавил к его известности, приобретенной рассказом о Лаконии, но и подтвердил великий морской миф.
Не то чтобы морские пехотинцы не были действительно лучшей боевой бригадой в нашей армии, но была ли у них помощь Божия, сомнительно, и впечатление, что они выиграли сражение, каждое сражение и выиграли войну сами по себе, несколько преувеличено.
Далее: о московской цензуре
|
</> |
