Флойд Гиббонс в Самаре, 1921 г.

Продолжение цикла " Американский репортер Флойд Гиббонс "

В то время как Герберт Гувер спасал от голода Европу, Россия находилась в экономической и политической блокаде.  Вначале голод в России политики и медиамагнаты обходили стороной, мировая общественность прорвала это молчание. В связи  с этим, множество репортеров попытались прорваться в "Красную зону", чтобы воочию убедиться в тяжелом положении, в котором находилась страна, но сделать это было непросто, репортерам Советы уже давно не доверяли. Под видом репортеров засылались люди, пытавшиеся установить контакты с "бывшими" и организовать сопротивление установившемуся режиму.

Но Гиббонсу прорваться удалось, и его репортаж был совершенно аполитичен, он не осуждал большевизм и его вождей, а призывал к оказанию помощи тем, кто в этом наиболее остро нуждался, Гиббонс был искренен и от всей души пытался помочь, хотя бы некоторым, на свои личные деньги закупая хлеб и делясь им с голодающими. В эти ранние годы Гиббонс еще был независимым, в отличие от более позднего периода, когда он стал частью американской пропагандистской машины. В 1921 году Фдойд Гиббонс был одним из тех иностранцев, кто смог прорвать завесу мирового молчания, установленного вокруг голода в России.

***

Я провел морозные часы  в  вагоне с несколькими врачами, неоснащенными необходимыми лекарствами, в медленных поездах, которые доставили меня в город Самара на Волге - в самое сердце голода и эпидемии сыпного тифа и холеры.

Заткнув рот и нос турецким полотенцем, смоченным сильным дезинфицирующим средством, я вышел из поезда на железнодорожной станции, где свирепствовали горе, болезни, голод, нищета и смерть.

.

Вокзал, помещения, перроны, земля между путями, улицы, ведущие к депо, пустоши и свалки, спускавшиеся на полмили вниз к покатым илистым берегам обмелевшей реки, — все было одним неровным пространством, состоящим из куч тряпья, на котором лежали еще тюки тряпья, а из них выглядывали тощие, грязные лица и голодные глаза  из-под растрепанных, спутанных волос.

Слабые, голодные собаки пробирались между кучами живого тряпья. Вонь была ошеломляющим. Воздух был черен от мух и смраден от эпидемии. В небе витали стаи голодных ворон и стервятников. Погода была жаркая и сухая, дул ветер, переносивший пыль, вонь и чуму.

.

.
На лодках, поездах и караванах это паломничество голодающих орд прибыло со всех точек этого перекрестка, расположенного в восточной Европе. Одни пришли по Волге из Казани; тысячи прибыли с юга, из голодных районов Саратова и Царицына, с Волги, а некоторые даже из Астрахани на Каспийском море. Многие двинулись на север - из Персии и Индии и другие двинулись на запад - с Урала и Туркестана.
.

.
Они представляли все породы человеческих животных (all breed of human animals) от светловолосых финнов сибирских степей до смуглых тюрков и косоглазых монголов. Они говорили, как в Вавилоне, на множестве языков, и носили всевозможные лохмотья, заплаты, платья, шляпы, тюрбаны и сапоги. Там были башкиры, курды, татары, калмыки, поляки, немцы, украинцы, австрийцы, румыны и простые русские.

Это был отголосок войны - люди, вырванные с корнем из своих домов и хозяйств еще в 1914 году, и с тех пор ходившие с места на место со всем своим имуществом на спине, и теперь волочившие пустые мешки, желудки и карманы по этой стране нужды.

.

.
Напротив вокзала было кладбище с длинными рядами свежевырытых могил. Я видел, как группы людей несли туда мертвых. Перед каждой группой шел один человек с крышкой гроба на голове, а остальные шли с открытым ящиком, в котором покоилась ужасная сморщенная фигура — спутанные волосы и борода, желтые клыки, зеленоватая кожа. Я увидел двух плачущих женщин, несущих между собой маленькую деревянную люльку с телом младенца, лежащим поверх каких-то тряпок.

.

Мальчик лет двенадцати, с лицом лет шестидесяти, нес шестимесячного младенца, завернутого в грязный узел мехов. Он положил младенца под товарный вагон, пополз за ним и вынул из кармана несколько сушеных рыбьих голов, которые жадно прожевал, а затем, поднеся губы младенца к своим, перенес липкую белую пасту из наполовину разжеванных рыбьих чешуй и костей. в рот младенца так, как это делает птица-мать, когда кормит своих птенцов.