Ты не понимаешь, говорит с нажимом господин в трубку. Он

inkogniton — 19.03.2022 Ты не понимаешь, говорит с нажимом господин в трубку. Он стоит на остановке -- широкоплечий, большой, как славянский шкаф из пароля, в трубке что-то говорят и говорят, он открывает рот, пытаясь вклиниться, но застывает и закрывает его назад. Опять приоткрывает, чешет затылок, закрывает опять. Но ты не понимаешь, вклинивается он наконец в бесконечный поток. Переминается с ноги на ногу, качает головой, открывает и закрывает рот, гладит короткий ежик волос на голове, всё пытается что-то сказать, но опять молчит. Наконец, выдыхает -- ты вообще, просто вообще ничего не понимаешь. Нажимает на кнопку, оглядывается по сторонам, всё шевелит губами, пытаясь, наконец, сказать всё то, что так и не сумел.

Любовь моя, нежно воркует женщина лет сорока в полупустом метро, кивает и продолжает, да-да, это я. Я хотела сказать, она замолкает на секунду, широко улыбается, она выглядит чрезвычайно довольной, -- иди ты к чертовой матери, прямо к чертовой матери! Говорит всё это таким же воркующим голосом, всё кивает трубке, после улыбается опять -- да, я понимаю что говорю, любовь моя, если надо могу повторить. Буквально через мгновение отнимает трубку от уха, запрокидывает голову и тихо смеется.

Чуть больше месяца назад, через два дня после того, как я вернулась из Лиссабона (кажется, что это было в другой жизни и не со мной), я и чадо поехали в театр. Спектакль был вечером, мы же уехали утром, чтобы гулять до упаду, пока не нагуляемся всласть. Мы составили план, мы собирались долго идти пешком, сделать большой круг, пройти по местам где мы еще не гуляли, и только после этого идти в театр. Мы бредем по Ноттинг-Хиллу в сторону Кенсингтонских садов, я глазею по сторонам и не замечаю что чадо отстала.

-- Мама, -- кричит чадо мне в спину, -- подожди! -- она догоняет меня, хватает за руку, смотрит прямо в глаза, -- мама, что такое го&#x301вно?
-- Ровно? -- я почти хватаюсь за сердце, всё надеюсь, что мне послышалось.
-- Нет, мама, -- настойчиво продолжает чадо, -- го&#x301вно!
-- А где ты это увидела? -- я отвечаю уклончиво, ухожу от ответа.
-- Идем, скорее, покажу!

Чадо хватает меня за руку и тащит назад, она торопится, ей не терпится показать. Мы пробегаем несколько метров, чадо торжественно останавливается и тычет пальцем в плитку на тротуаре. Я опускаю взгляд -- там, внизу, на плитке, красивыми печатными большими русскими буквами, прорисованными сквозь идеальный трафарет, написано -- тут унылое говно. Я стою посреди одной из улиц Ноттинг-Хилла, мимо меня проходят толпы людей, позади меня удивительное здание с огромным бронзовым господином на крыше, впереди меня Кенсингтонские сады, а под ногами белая надпись, сделанная уверенной рукой, объясняющая мне уклад жизни этого места. Я вздыхаю и объясняю чаду значение этого важного слова.

-- Фи, -- морщится чадо, -- а почему это написано тут?

На это ответа не находится и мы идем дальше. Нам скоро сворачивать в Кенсингтонские сады, я смотрю по сторонам, когда чадо вдруг опять восторженно кричит

-- Мама, иди скорее сюда, здесь еще одно послание! -- глаза ее горят, она нетерпеливо подпрыгивает, я же думаю что в этот раз мне придется объяснять.

Я подхожу к чаду и смотрю под ноги. Там, на плитке, с помощью, кажется, того же трафарета, выразительная надпись -- тут тлен и мрак.

Мы продолжаем идти дальше, доходим до Кенсингтонских садов и совсем рядом замечаем еще одно послание, на этот раз дающее надежду. В этот раз мы видим перед собой три стрелки и я немедленно вспоминаю русские сказки, которые я читала когда-то очень давно, но запомнила надолго. Пойдешь налево -- там безысходность, -- сообщает нам автор; он так же скуп в описании того, что ждет прямо -- там тлен и мрак; зато всем, кто решит пойти направо, туда, куда чудесным образом собираемся идти мы, автор сообщает не менее скупо, но оптимистично -- там не унылое говно. Мы поворачиваем направо и идем смотреть сады, многочисленные дворцы, дома и всё остальное, пока не знаем что, но посмотрим, когда попадется на пути.

Ограничения практически все отменили, что немудрено конечно, учитывая события, предшествующие отмене. Как оказалось, в то время, когда все соседи перекрикивались через палисадники и заборы, приставляя руки к ушам, чтобы лучше слышать, наш глава устраивал сабантуи для себя и своих близких друзей -- человек сто, не больше. Так, мелочь. После того, как это открылось, главу атаковали вопросом -- скажи, мол, мил господин, как такое вообще могло случиться? Глава смущенно опустил глаза долу и пробормотал -- я просто не знал, что во время карантина нельзя пить с друзьями.

Однако, коронавирус никуда не исчез. Я это точно знаю -- Н. привезла его с собой. Она прилетела две недели назад, она радостно сообщила какие продукты для нее заказать, я встретила ее в ночи, мы обнялись и договорились увидеться завтра утром, когда выспимся. Но на следующий день Н. сообщила, что чувствует себя странно и предпочитает немного полежать. Она лежала несколько дней, через пять дней у нее пропал голос и она только показывала жестами, что всё еще предпочитает немного полежать. Наконец, она решила сделать проверку. У меня коронавирус, сипела она несчастным голосом, не подходите ко мне. После всех прививок и двух болезней коронавирус Н. меня беспокоил очень мало, о чем я немедленно сообщила. Несмотря на заверения, Н. сообщила -- сипя, хрипя и отчаянно жестикулируя, что предпочитает само-изолироваться. Неделю подряд дверь в ее комнату была плотно закрыта. Я не видела, чтобы она выходила поесть или попить и начала волноваться.

-- Не волнуйся, мама, -- успокоила меня чадо, -- я видела ее утром, она прибежала, взяла охапку, -- чадо выставила руки вперед, надула щеки, изображая огромный мешок, прыснула посреди пантомимы, и продолжила, -- вот такую охапку шоколадных батончиков! А меня, -- чадо ехидно надула губы, -- никто не кормил шоколадными батончиками, это нечестно, совсем нечестно!

Вчера Н. вышла из комнаты. Ее немного качало, она была чуть зеленого цвета, однако держалась бодро -- видимо, за счет батончиков. Решительно тряхнула головой, приготовила себе миску салата и вздохнула -- надо бы поесть, -- сообщила мне она, продолжая резать овощи, -- уже пора, -- твердо кивнула и немедленно съела кривой кусок огурца.

В декабре я обнаружила что поправилась на три килограмма. Очень расстроилась и решила срочно от них избавиться. Моя диета всегда крайне проста -- надо сократить количество печений с двадцати до двух в день. Следует отметить, что это вовсе не так просто, как кажется, но я мужественно проходила мимо печений и честно ждала момента, когда я смогу съесть свои, самой себе разрешенные, две порции. Уже через два месяца я снова стала стройной как авторучка -- три килограмма творят чудеса. Я порхала взбесившейся птицей, чувствовала необыкновенный прилив сил, будто избавилась не от трех, случайно набранных, килограммов, а, как минимум, тонны. Но последние четыре недели я перестала за собой следить и количество печений вернулось к двадцати в день, а если совсем не врать самой себе, то... Нет, я не вру, просто после двадцати я уже не считала, так как не видела в этом смысла. Какая разница, думала я, и бежала за очередным печеньем, где двадцать, там и тридцать. Мой организм честно терпел и даже не особенно наказывал, но не смог выдержать и сдался под напором поглощаемых мной печений. Теперь я опять худею на три килограмма. И опять ем два печенья в день. Что я находила в этих печеньях, удивленно думаю я, они ужасно, просто ужасно сладкие.

Прямо рядом с работой есть чисто английский бар. Тот, который для местных, не для случайных туристов. Они встречают большинство посетителей как родных, знают по именам и спрашивают как дела у их животных. На стене висит огромная табличка -- это единственный бар в городе, который никому не удалось ни задавить, ни закрыть. Там полумрак, всего несколько столиков в небольшом, но по-домашнему уютном помещении, и необыкновенный гам. Все говорят одновременно, никакой музыки, только живая речь и смех. Кто-то сидит за компьютером, кто-то не отрывает взгляда от огромного, висящего под потолком, телевизора, кто-то говорит с посетителями, сидящими за соседним столиком. Там сидят желторотые студенты и многоопытные, отрастившие опыт и брюхо, джентльмены. Они заходят в приятный полумрак, немедленно снимают с себя тяжелые теплые куртки, отирают лоб, после отирают руку о штанину, подходят к стойке, здороваются с хозяйкой как с родной и заказывают что-нибудь выпить. Это единственный общий знаменатель. Хозяйка аккуратно наполняет высокие бокалы пивом, ждет пока осядет пена, доливает и доливает, пока не начинает литься через край. Как дела у Мери? -- обращается она к грузному мужчине; он сидит на высоком барном стуле в ожидании своей порции ячменного отдохновения. Ему лет пятьдесят, лицо его немного обветрилось, оттого там и здесь красные пятна, он старательно старается удержаться на небольшом барном стуле, всё втягивает живот и сильнее прислоняется к спинке. Я пытаюсь представить Мери -- она представляется мне сухопарой, губы у нее непременно тонкие, глаза ехидные и умные, на ногах у нее чулки и туфли с перепонками на небольшом устойчивом каблуке. Я пытаюсь представить ее волосы, я почти представила, когда слышу -- спасибо, всё прекрасно, произвела на свет пятерых котят.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив