Лиссабон, часть первая

inkogniton — 28.02.2022 Не покидает ощущение сюрреализма происходящего. Всего. И кажется, что всё уже видели, ничем не удивишь, всё пережили, история вообще великая штука, если уметь ей правильно пользоваться. И казалось бы за столько лет должны были научиться. Но нет, опять не оправдываются ожидания, опять разочарования, опять боль и невозможность нормально дышать. Если есть в этой жизни что-то бесконечное, так это человеческая глупость. Ничего боле, ничего. И ощущение, что нельзя писать ни о чем другом, ведь как можно, когда всё так. Я никогда не пишу о политике. Да что там пишу, я и говорить о ней предпочитаю только про себя, только самой с собой. Дело вовсе не в том, что взгляды мои не установились, и, конечно же, не в том, что их легко расшатать, но скорее в том, что мне страшны реакции. Ведь милый человек, стоящий перед тобой внезапно может сказать что-то такое, от чего мороз по коже и не понимаешь шутит он или нет. Помню как посреди невероятно милого разговора о погоде и красотах французских городов, вдруг отчего-то заговорили о политике и милый коллега сообщил, раздувая грудь, крымнаш, чуть не разорвав новый с иголочки пиджак. Я замолчала ошалело, как-то мне казалось, что даже те, кто так думает, понимает, что это не совсем прилично говорить вслух, но нет, очень горд и смотрит имперским взглядом, глаза поволокой подернуло, и гордость выпирает сквозь лацканы -- конечно, наш, какие тут сомненья? И не то чтобы я отказывала ему в праве на это мнение, но вот сомнение -- оно же всегда должно быть, вне зависимости от мнения, иначе дурак ты, просто дурак. Только дурак не сомневается. И не объяснить, ничего не сказать, ни вдохнуть ни выдохнуть, просто спокойно попросила прекратить разговор. Я никогда не навязываю своего мнения, я всегда оставляю право любому человеку иметь совершенно иное мнение -- это базовое право, если его забрать, от нас вообще ничего не останется. И всё равно стараюсь не говорить о политике -- не вслух, не на аудиторию, не будучи полностью компетентной. Я не могу иначе, я всегда сомневаюсь, поскольку не считаю себя полностью компетентной. Я не сомневаюсь только в одном (вполне возможно, по дурости) -- то, что происходит сейчас, не поддается никаким разумным объяснениям. Оно вообще ничему не поддается.

Несколько дней подряд мне тяжело дышать, в голове скрипят, переваливаясь, мысли, в голове бурлит, в душе -- стыд. Стыдно за то, что я сейчас живу, так как являюсь молчаливым свидетелем всего этого. Однако, мне не стыдно за то, что я бешено хочу жить -- радоваться, огорчаться и ловить каждую минуту, потому что другой такой уже не будет. Будет другая, конечно будет, но эта безвозвратно уйдет -- в никуда, ухнет в пропасть моего оголтелого стыда. Сотрется навсегда и ничего от нее не останется -- ни воспоминаний, ни радости, ни горести. Вообще ничего. Будто и не было ее. Я долго сомневалась писать ли мне сейчас о том, о чем мне так хочется написать -- о Лиссабоне. Но теперь не сомневаюсь. Пока я жива я буду жить эту жизнь на полную катушку, сколько отведено, спорить не буду. Да и чего тут спорить -- не с кем, да и не о чем. Дорогие мои украинские не-родственники, друзья и все остальные -- я не смогу, при всем желании, описать то, что я сейчас чувствую. Не смогу объяснить насколько мне хочется вас поддержать. У меня ничего, в сущности, кроме слов, нет. Слов, мыслей, чувств -- всё это я отдаю вам, если это хоть как-то поможет, если хоть как-то поддержит. В остальном же -- я не настолько компетентна, чтобы писать политические эссе и не настолько смела, чтобы физически вставать рядом. Но я не хочу, чтобы страх и стыд поглотили нас -- ни вас, ни меня. И потому я пишу про Лиссабон. Так, как мне давно хотелось.


До самой последней минуты мне не верилось, что я полечу. Португалия была согласна даже на быстрый тест, но только сделанный в лаборатории, и не раньше, чем за сорок восемь часов до вылета. За сорок восемь часов до вылета я, как обычно, преподавала. Закончив утренние лекции я, что есть мочи, помчалась на другой конец города -- в лабораторию. Она была спрятана в баре -- на найдешь, коли не знаешь. Удивительно заходить в полутемное полуподвальное помещение, стены которого разрисованы так, что понимаешь, что это потрясающий бар, в который, при случае, надо обязательно заглянуть, но сейчас там не бар вовсе, просто стоят несколько, отгороженных ширмами друг от друга, столов, за которые приглашают сесть и запастись парой минут терпения. Уже два часа спустя я получила ответ -- пресловутая эффективность достигнута. Как хорошо, что всё это уже бьется в агонии, но пока оно живо -- пусть хотя бы быстро.

В Лиссабон я влюбилась уже в аэропорту -- невозможно не влюбиться в город, в аэропорту которого есть место для курения: там, где ожидаешь багажа. Там, где всегда нервно переминаешься с ноги на ногу -- вот она свобода, на расстоянии вытянутой руки, когда же придут эти чемоданы, ну когда же, когда. Но не в Лиссабоне. Пока все ждали чемоданов, я отошла, с наслаждением покурила и вернулась к ленте аккурат тогда, когда по ней величественно полз мне навстречу мой собственный чемодан. Я направлялась к выходу, судорожно думая о том, что в то время, как у нас зима, тут, кажется, вовсю весна, почти похожая на лето, а если так, то что я, собственно, буду носить, мне же будет жарко, невероятно жарко. Я всё думала, шла, улыбаясь дурацкой счастливой улыбкой и смотрела по сторонам, будто не аэропорт это, но самое экзотическое место, в котором мне довелось побывать за последнее время. Внезапно меня остановила девушка в форме, жестами попросила надеть маску. Я удивилась несказанно, в Лондоне такого видеть не видывали, даже тогда, когда это было обязательно, а уж теперь-то, когда последняя агония, так и вовсе всё это странно. Спорить, однако, не стала и гнала от себя это видение как можно дальше -- не разлюблю раз уже полюбила, ни за что не разлюблю.

Улыбающийся таксист легко подхватил мой чемодан, да так легко, что невольно ахнула -- маленький господин, весом, кажется, не больше меня, худой, почти просвечивающийся, он улыбался, говорил что-то невероятно быстро, так быстро, словно боялся не успеть, так быстро, что даже если бы я знала португальский, я ничего бы не поняла. Но я, к сожалению, не знаю португальского, потому смущенно улыбнулась и сообщила, что говорю только по-английски. Таксист улыбнулся еще раз, вздохнул и замолчал. Он галантно открыл мне дверь, подождал пока я сяду, захлопнул дверь, сел за руль, подождал пока я пристегнусь, крякнул довольно, что-то быстро пробормотал и мы тронулись с места. Я знала, что аэропорт совсем недалеко от того центра, куда меня должны были довезти и потому внимательно смотрела в окно, в нетерпеливом ожидании красот города. Я, конечно же, дождалась. Мы ехали мимо красивых, немного нелепых, покрашенных во все возможные на свете цвета, зданий, я же пыталась понять что я чувствую. На тот момент я чувствовала только одно, но какое -- вот она, свобода, вот оно, невозможное, необъяснимое словами счастье.

За какое-то время до предполагаемой поездки я написала Лее, дорогой test_na_trzvst, я давно хотела с ней встретиться, да и как не хотеть, когда она есть на этой земле, вот такая -- неповторимая. Встретиться, однако, не представлялось возможным, но Лея, со всем присущим только ей (бесподобным) мастерством, набросала мне маршрут, полный сказочных впечатлений, звуков, вкусов и ощущений. Я бросила чемодан, решительно сняла теплую куртку, рассчитанную на лондонскую зиму, надела легкую, весеннюю, и помчалась смотреть город. Я тщательно составила маршрут по ее указаниям, я выбирала точки на карте так, чтобы получился большой круг, так, чтобы пройти столько, что после этого только вернуться и рухнуть без ног. Я послушно вбивала в карту либертад, после площадь рестораторов, потом какая-то симпатичная арка, не знаю какая, но будто триумфальная, дойду и посмотрю, но подождите, до этого, вот тут есть какая-то площадь, ну какой же ты дурак, гугл, я не хочу идти по большой улице, я хочу вот по этой, по маленькой, я не знаю что на ней, но на ней явно что-то прекрасное, ну поверни же, не упрямься и не спорь. Ну тебя, ничего ты не понимаешь, всё равно я сверну с этой большой улицы, даром что скорее всего заблужусь, я же географический кретин, а вдруг они никто не говорит по-английски, так и буду стоять посреди Лиссабона с листком, заполненным указаниями, которые я тщательно переписывала с экрана своим мелким убористым почерком. Вдруг поймала себя на том, что говорю с собой очень быстро, так быстро, что не успеваю себя выслушать. В Лондоне всё размеренно, неспешно и чинно, в Лиссабоне же всё быстро, мелко, без пауз и придыханий, всё невероятно быстро и подстраиваешься под этот ритм мгновенно и кажется, что всегда только так и жил, только так и думал, только так и говорил -- без точек, сплошные запятые и текст, написанный мелким убористым почерком. Я записывала подробно, продолжая создавать круги, так, чтобы не два раза по одной и той же улице, ее я уже видела, теперь давай свернем сюда, я не знаю что там, но что-то же там есть, поворачивай, кому говорю, поворачивай. Я записала маршрут, аккуратно положила заветный листик в карман и пошла куда глаза глядят. Потеряюсь -- и пусть. Я, кажется, готова потеряться. Хотя бы ненадолго.

Я шла по оживленной улице то вниз, то вверх, поражаясь тому, какие тут спуски-подъемы и тихо радуясь, что пошла в кроссовках. Они, конечно, не совсем кроссовки, чего тут говорить, но для спусков-подъемов вполне годятся. Я всё думала о том, как же я завтра пойду на каблуках, а я обязательно пойду на каблуках, это мой собственный доклад, конечно же я пойду вся красивая -- в юбке, прекрасной толстовке с цветами и непременно на каблуках, но вот как же я на них пойду, когда здесь не только сплошные спуски, а за ними подъемы, конечно же, но и тротуар весь выложен крохотной полупрозрачной бежевой плиткой, такой красивой, чистой и такой скользкой на вид. Вот так и пойду, решительно думала я и малодушно придумывала себе запасной план -- если что, положу кроссовки в рюкзак, которые не кроссовки, но якобы, и, если что, по дороге переоденусь, но на место приду павой, а как же иначе. Я шла по дороге к либертад, ошалело глядела по сторонам и впитывала звуки, запахи и ощущения. Мне улыбались прохожие, что-то бросали вслед по-португальски, я же вспоминала наставления, прочитанные в интернете -- не хотите казаться туристом, одевайтесь красиво, в Лиссабоне отличают туристов по задрипанным штанам и застиранным футболкам. Это я могу, радостно подумала я тогда, это я запросто. Сейчас же меня окликали по-португальски и я, не понимая не слова и только смущенно улыбаясь и разводя руками, радовалась тому, что не выгляжу туристом.

Я дошла до огромной либертад, наполненной огнями, людьми, красивыми зданиями и всеми самыми дорогими на свете магазинами и мне отчего-то стало невероятно смешно. Здравствуй, португальский вариант пятой авеню или улицы Бонд, смеялась я вслух, не опасаясь, что меня примут за городскую сумасшедшую. Они все смеются вслух, идут и смеются, просто так, потому что жизнь -- вот она. Ты идешь по либертад, а рядом с тобой торопится мелкими шагами жизнь. Я всё шла и шла, когда поняла, что идти надо вовсе не слева и не справа, но прямо посреди улицы, там, по большому островку, разделяющему улицу на две огромные части. На этом островке, да что там -- целом острове, там и здесь стояли палатки, рядом с которыми стояли столики. Люди сидели, пили пиво, вино, говорили быстро, без пауз, эмоционально, размахивали руками и громко смеялись. Я почти дошла до площади рестораторов, когда не сдержалась -- я успею дойти, у меня много времени, думала я, словно оправдываясь перед самой собой, но если я сейчас не сяду где-нибудь здесь и не посижу, то чего всё это стоит? Для чего оно вообще? Я заказала португальский портвейн, красный обязательно, я и не знала, что бывает белый портвейн, но выяснять ничего не стала, просто взяла крохотную рюмку, присела за дальний столик и сидела посреди улицы либертад -- она окружала меня со всех сторон, я же сидела в анклаве, совсем в другом мире, настолько другом, что либертад казалась далекой и не совсем реальной. Я смотрела по сторонам, заглядывала в собственный листок с инструкциями и всё думала о том, что мне это всё напоминает. И вот тогда, когда портвейн был практически допит, когда я встала для того, чтобы идти дальше, когда, встав, я вдруг увидела громаду прекрасного здания, по бокам которого стояли не менее прекрасные собратья, я вдруг поняла.

Лиссабон напомнил мне непослушного, капризного, своенравного принца, сбежавшего от своей властной, немного чопорной, немного надменной, исключительно традиционной королевской семьи. Ему всё надоело, он сбежал, приехал в Лиссабон и стал строить его по своему разумению -- капризному, своенравному, не поддающемуся никакой логике. Он вставал посреди дороги, капризно надувал губы, нетерпеливо топал ногой, оглядывался и бросал -- хочу вот здесь красивое здание. Вот такое, эдакое, сам не знаю какое, но красивое, чтобы как дворец, но вообще не дворец, но чтобы прекраснее всех дворцов вместе взятых. И вот здесь, поворачивался опять, хочу тоже, и тут, конечно, еще. Хочу, топал он ногой и всё надувал губы, хочу! Одно изумительное здание оказалось гостиницей, второе -- театром, в третьем же я заметила заветную табличку старбакс и рассмеялась от души.

Но это потом, потом, сейчас я свернула на небольшую улицу, запруженную людьми по самую макушку -- словно нет сумасшествия, кончилась пандемия, кончился этот дурдом, и только маски на многочисленных местных жителях напоминали о том, что не всё еще закончилось. Я свернула на небольшую, ярко освещенную улицу и наткнулась на целый табун зазывал. Они стояли подле небольших ресторанов и кричали на всю улицу, расписывая умопомрачительные вкусы блюд, которые сможет попробовать любой, случайно к ним заглянувший. Не то чтобы я была голодна, но эта улица, этот быстрый, сводящий с ума, говор зазывалы -- у нас лучшая курица, лучшая на свете, всеми богами клянусь, вы откуда, откуда, из Лондона? да что вы, ни за что не сказал бы, ах, из Израиля, вот, это больше похоже на правду, не уходите, мисс, умоляю, не разбивайте мне сердце, вы даже не представляете, он цокнул языком, закатил глаза и продолжил еще быстрее, хотя казалось, что быстрее невозможно, какая у нас курица, у нас такая курица, которую вы ни в каком Лондоне не попробуете, ни в каком Израиле, не уходите, мисс, вы сейчас уйдете и никогда не сможете попробовать нашу курицу, а я ведь забыл сказать, что курица идет не одна, но с салатом и картошкой, да такой картошкой, что вы пальчики оближете, потом, когда съедите, подойдете ко мне и будете благодарить, что я уговорил вас не уходить, мисс, а хотите, я стану перед вами на колени, не за себя, за курицу прошу, умоляю, мисс! Он говорил быстро, улыбался и время от времени в его речь просачивался небольшой смешок, но он сдерживался, продолжал серьезно и был он весь какой-то домашний и уютный. Такой, какой, наверное, была курица в этом месте. Я сдалась, села и заказала курицу.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив