ШЕРЛОК. ЖИВОЙ КЛАССИК

Розыски неуловимого симулянта Кудо, спешно организованные Скотленд-ярдом, были проведены с большим размахом, но успехом так и не увенчались. Зато нам удалось выяснить, каким образом Кудо организовал своё помещение в сумасшедший дом и постановку удобного для себя диагноза. Спустя несколько дней после освобождения этого мнимого больного в лондонское отделение Барклайз-банка на Кинг-Кросс обратился доктор Спенсер, служивший тогда в Бедламе.

Доктор Спенсер пытался разменять русскую купюру достоинством в пятьсот рублей — довольно значительная сумма в переводе на фунты стерлингов! Билет Русского государственного банка, предъявленный этим горе-эскулапом, оказался вполне подлинным. Однако сверившись с переданным Охранным отделением списком номеров похищенных при тифлисском ограблении купюр, кассир немедленно забил тревогу.
Вначале доктора Спенсера отправили в Тауэр, в отделение для особо опасных политических преступников. Там его как следует отходили дубинками молодцы из Специального летучего отряда Скотленд-ярда, подчиняющегося лично министру, но получив чистосердечное признание доктора Спенсера, передали его в руки Лестрейда.
— Этот мошенник в белом халате попросту подделал медицинские документы русского симулянта Кудо, — с возмущением сообщил на Лестрейд во время очередной встречи. — За две купюры, достоинством в пятьсот рублей каждая, доктор Спенсер сделал все нужные записи в медицинской карте Кудо и сам же оформил его выписку из Бедлама на попечение мифической двоюродной сестры.
— Было довольно неосмотрительно выпускать Кудо на свободу, не проверив качество купюр, — со знанием дела прокомментировал я.
— Проверить-то он проверил, — презрительно усмехнулся Лестрейд. — Да не там, где следовало. Одну купюру он разменял в туристическом бюро Томаса Кука, приобретя билет в каюту первого класса на круизный лайнер, следующий в Кале и далее вокруг Европы. В конторе Кука списка похищенных купюр не было, что, конечно же наше большое упущение...
— Да, это действительно промашка. Будь конторские клерки бюро Кука осведомлены об этих номерах, мы бы сейчас держали Кудо в руках, — заметил Шерлок.
— А затем Спенсер отпустил Кудо восвояси, решив, что с русскими купюрами всё в порядке, — завершил свою историю Лестрейд.
— Что ж, — подытожил Холмс. — Кудо мы упустили. Придётся нам на время разделиться. Вы продолжайте розыски этого русского симулянта, а мы с доктором Ватсоном потянем за другую ниточку: попробуем установить авторство так называемой «исповеди Потрошителя».
На том и порешили.
Как я уже упоминал в своих заметках, среди русских политических эмигрантов у нас с Холмсом был добрый друг, иногда подававший нам ценную помощь в наших изысканиях. Этим другом был знаменитый в кругах лондонских русских революционеров товарищ Эпштейн.
— Видите ли, доктор, — объяснял мне Холмс по дороге, — эта запись в блокноте преступника напоминает мне то ли набросок к критическому путевому очерку, то ли к обличительной статье в газетке социалистического толка. Вполне возможно, Эпштейн опознает руку автора. Заодно расспросим его об этом неуловимом Кудо.
С собой Холмс взял тщательно выполненную копию «исповеди Потрошителя», прорисованную специалистами Скотленд-ярда с обратной стороны найденного нами изуверского списка этого безумца.
Товарищ Эпштейн с готовностью принял нас в своей скромной эмигрантской квартире, но говорить о Кудо категорически отказался.
— Я и вам, джентльмены, не советую слишком усердно разыскивать товарища Кудо. По крайней мере, до получения санкции от Вашего достопочтенного брата, сэра Майкрофта Холмса, мистер Хомс, — выделив в речи титул старшего брата великого сыщика, многозначительно произнёс Эпштейн. — Да и пресловутыми русскими купюрами я бы не советовал Вам особо пристально интересоваться.
Покровительственный тон и явная осведомленность товарища Эпштейна в столь деликатных вопросах меня крайне озадачила.
— Позвольте нам самим об этом судить, товарищ, — запальчиво начал я, но Холмс тут же прервал мою возмущенную тираду.
— Скажите, а этот литературный опус Вам не знаком? — довольно неучтиво перебил меня он.
Эпштейн озадаченно повертел в руках копию «исповеди Потрошителя», внимательно прочёл её текст, и, пожав плечами, вернул нам.
— Как же Вы не узнали руку живого классика, буревестника мировой социал-демократии и акулы пера российского критического реализма? — снисходительно спросил Эпштейн.
Мы с нетерпеливо Холмсом ожидали ответа, Эпштейн же выдерживал эффектную паузу, называемую в России «театральной».
— Имя, товарищ, назовите имя! — наконец не выдержал я.
— Это ведь сам Максим Горький, джентльмены. Его очерк о Лондоне, отрывок из которого Вы мне любезно продемонстрировали, только третьего дня был опубликован в «Социал-демократе», издании межнациональной группы русских политических эмигрантов.
— Полагаете, он собственноручно исполнил эту надпись? — уточнил дотошный к деталям Холмс.
— Убежден, — ответил Эпштейн, протягивая нам письмо Горького в редакцию, в котором (как я сумел понять) классик критического реализма просил не задерживать гонорар за издание этого очерка.
Сличив начертание букв в обоих документах, мы с Холмсом убедились, что отрывок из очерка действительно принадлежит живому классику русской литературы.
Вот он, долгожданный горячий след!
|
</> |