
с больной головы на здоровую, или учим матчасть

В каментах (имею в виду самое начало ветки) опять встретила распространенное заблуждение,
- А чем, по Вашему, характеризуется это самый "Западный взгляд?
- Попытками передать индивидуальность, а не идею или архетип. Интересом к неповторимости каждой личности, стремлением обнаружить её или внести самому даже там, где мало исторических данных для этого. Посмотрите на мимику, где такую можно найти в чисто византийском подходе?
- по каковому поводу и пощу цитату из самой себя, с
несколькими картиночками (а надо бы с тысячьюпятьюстами).
...
время напомнить один важный
исторический факт, не укладывающийся в рамки того
«богословия иконы», которое корень всех зол видит в гуманизме,
представляя историю христианской культуры по такой примерно
схеме:
- Жил себе да поживал смиренный и аскетичный средневековый мир, создавая истинно благочестивые, на живых людей непохожие иконы, как вдруг (ох это «вдруг!») отрыли в Италии из-под земли античную статую, взглянули на неё – и тут же взбесились: давай ваять и писать живоподобно, давай выражать человеческие эмоции! Грянул Ренессанс, затопил из Рима всю Европу. А потом латинцы и в православный мир занесли эту заразу[1], и только одни старообрядцы удержали светоч и передали его прямо в руки Л. Успенскому, который и поспешил вновь пролить в православный мир открывшуюся ему премудрость неживоподобия и безэмоциональности.
Схема всем хороша, кроме одного:
всё было наоборот. Ренессанс и гуманизм «придумали» не латинцы, а византийцы, не римо-католики, а православные. И как раз в историческом контексте противостояния Риму, в поисках религиозного самоопределения. И ничего не нужно было грекам рыть из-под земли, никаких античных америк они «вдруг» для себя не открывали – сокровища античной культуры во множестве пребывали «на поверхности», перед глазами христиан, особенно в цветущем и ухоженном Константинополе – не то что в Риме, на рубеже двух тысячелетий превратившемся в помойку.
Реминисценции
эллинистического искусства постоянно присутствовали в искусстве
времен единой Церкви – несомненно, они были одной из причин
иконоборческого кризиса, заставившего христиан наконец осмыслить
свои художественные и антропологические принципы, начать
сознательнее, избирательнее, целенаправленнее черпать
стилистические находки в античном наследии. Торжество Православия
над последней ересью породило немалый всплеск такого сознательного
и избирательного следования античным моделям в стилистическом
плане, с целью развития, обогащения и уточнения христианской
антропологии. В научном искусствоведении этот всплеск получил
название Македонского ренессанса (IX - XI вв.).
В рамках этого территориально и стилистически греческого
ренессанса и случился Великий раскол, при котором «стилистически
возрождавшаяся», «гуманизировавшаяся» часть единой Церкви
отделилась от стилистически и антропологически косневшей. Именно
эта, восточная, пережившая «первый ренессанс» часть единой Церкви и
стала впоследствии называться православной.
(досюда был 11-й в., дальше пошли Комненовский и Палеологовский
ренессансы)
А примерно через три столетия последовал еще один «восточный»
ренессанс - Палеологовский. Толчок к новому и сильнейшему всплеску
целенаправленной ревизии античных стилистических богатств был дан
первым значительным и болезненным столкновением Западного и
Восточного христианства – нет, не анафемой и отлучительной грамотой
1054 года, а взятием Константинополя крестоносцами в 1204
году.
Гнусное поведение сошедшейся
со всей Европы солдатни, в течение трех дней грабившей и разорявшей
великий город, жемчужину христианской культуры, варварское
уничтожение святынь не только ради расхищения золота и
драгоценностей, но и просто так, из хамского куража, нанесло
глубокую рану самосознанию православных греков – да и русских
паломников тоже. С этого момента восстановление и умножение
божественной красоты стало для православного мира важнейшей статьей
самоопределения по отношению к миру латинских дикарей. Отсюда берет
начало Палеологовский Ренессанс, новые мозаики Софии
Константинопольской, фрески Студеницы и Сопочан, Перивлепты
Охридской и Николы Прилепского. Именно здесь, под кистью
православных художников, пространство приобрело глубину и
«обстроилось» развитым пейзажем, возникли атлетические фигуры в
живых, полных выразительности позах, до иллюзорности сочно
вылепленный объём, дышащая жемчужной розовостью живого тела
карнация, точная анатомическая моделировка и классическая
архитектоника драпировок.
Но и это ещё не всё (тем более что всё описанное уже встречалось, в
той или иной степени, в церковном искусстве). В первое столетие
после Великого раскола, и именно в православном мире, Христос
распятый впервые не только был представлен обнаженным (на Западе
Его все еще изображали в длинной тунике, даже с рукавами), но и
приобрел характерный плавный изгиб тела и рук, смежил вежды и
склонил главу с тем выражением глубокого, но не обезображивающего
страдания, которое и по сей день сохраняется в православной
трактовке этого сюжета. А распятия Запада в это время всё ещё
представляли Христа стоящим по стойке «смирно», с пряменько
разведенными руками и открытыми глазами на грустно-удивленном, а
чаще вообще лишенном всякого выражения лице.
Это в православном мире, а не в католическом Богородица в той же
сцене Распятия впервые скорбно склонилась на руки потрясенного
Иоанна, впервые в Благовещении взволнованно встрепенулась навстречу
архангелу Гавриилу; впервые жены-мироносицы в священном ужасе
отпрянули от Ангела на Гробе, впервые возникла сцена Оплакивания со
всеми приличествующими ей эмоциями.
(о, это ещё одна 11 в.)
Впервые композиция Успения Богородицы потеснила, а затем и заменила
собой на западной стене храмов сцену Страшного Суда, тем самым
связав для православных христиан тему смерти не с грубым списком
казней за грехи, а со светлой печалью прощания с миром и надеждой
на встречу с милующим Богом.
В православном же мире новый тип богородичной иконы – «Умиление» –
не только возник впервые, но и – как раз начиная с XIII века –
приобрел широчайшую популярность, впервые выразив и поныне не
утратившее актуальности отношение Церкви к Богородице как к
теплой заступнице, Матери всех к Ней прибегающих. Латинский
же Запад ещё долго не решался представить Богородицу иначе как
отстраненно-царственную фигуру почти что жрицы или богини. А когда
наконец решился придать Матери и Младенцу положение нежного
взаимного объятия, долго не мог справиться с неподатливым
выражением их ликов – не давалось Западу умиление, да и всё тут,
вплоть до начала XIV века не давалось. И красота человеческая тоже не давалась - ни
женская, ни мужская. Стоит однажды проехать по городам Умбрии,
Тосканы, Брешии, навещая местные музеи и храмы, чтобы отдать себе
отчет, насколько она не давалась, насколько жалко и мучительно
некрасивыми – в каждом регионе по-своему – были Мадонны и святые на
иконах Запада в XII - XIII
веках – при том, что декоративные качества этой
живописи могли быть очень высокими. В Риме же в это время дела
обстояли еще того хуже. В православном мире Мануил Панселинос уже
расписывал Протат в Карее, уже святые лики дивной человеческой
красоты глядели со стен и сводов монастырей Бронтохиона и
Грачаницы, храмов св. Апостолов в Салониках и св. Никиты в Чучере –
а наши братья-католики все еще бились как рыба об лед, трудно
карабкаясь по ступеням восхождения к образу внешне и внутренне
прекрасного человека. И первыми достигли какого-то результата
художники тех областей Италии, где работали греческие мастера или
сильно было греческое влияние. Минимум на столетие опередил
православный Восток католический Запад в разработке новой
иконографии, в овладении пространственной глубиной и пластической
анатомией, в изображении тонких душевных движений и состояний, в
том углубленном проникновении в человечность, которое через семь
столетий будет объявлено падшим и приписано
Западу!
На случай, если читателя коробит от этого термина, указываем, что это не наша иронически-полемическая гипербола, а определение Л. Успенского, неоднократно повторяемое им в его классическом труде.