Последний отказник...
chipka_ne — 30.04.2019
...тут должно зазвучать такое красивое соло на на литаврах из «Кармина Бурана» и — бумс!
Попробую-ка я быть последовательной и писать продолжения не бросая написанное на полуслове. Поэтому сразу же напишу обещанное завершение истории с нашим отъездом.
Вообще-то в нечаянный отказ мы попали еще в 1979 году. Муж тогда сделал резкий разворот, бросил работу на кафедре аналитики ТашГУ — где в общем-то всё было схвачено и должно было катиться по накатанной дорожке: вот-вот утверждённая тема и гарантированная защита — и понесло его не туда, где надёжно, а туда, где интересно, в ФизТех, не преобразованный ещё в НПО — молодо-зелено, знаете, отдельные физики и физхимики пытались продолжать шутить и там, где нормальный люд уже вовсю обрастал хрусталями и коврами, у некоторых ненормальных понедельник всё ещё некошерно начинался в субботу.
В целом он не жаловался — нравилось ему удовлетворять своё любопытство за казённые, хоть и очень маленькие деньги, об одном только спустя несколько лет пришлось сильно пожалеть: подписывая кучу бумаг при приёме на работу, он, не придавая этому особого значения, подмахнул так называемый «допуск» — типа, к секретной информации. «Секретности» там было — кошкины слёзки, какая-то самая низкая степень, но её оказалось достаточно, чтобы выезд за границу на ПМЖ был нам закрыт на десять ближайших лет.
Начальство его даже по-своему ценило — пашет человек за троих, сокращённый свой рабочий день (6 часов за вредность) практически не использует, с работы уходит позже всех, каждый год — минимум две-три публикации (в начале, как водится, подписанные академиком А. Азимовым, затем проф. д.х.н. Гулямовым, ну а буква «С» сами помните, которая в алфавите, и нечего тут жаловаться, вон кореец Валера, тот и вовсе Хван — ему-то каково публиковаться, не говоря уже про какого-нибудь Ягудаева...). А инородца С. иногда даже на конференции посылали — не во Францию, разумеется, там академику А. и проф. Г. сподручнее было по его статьям доклады делать — но в Ужгород какой-нибудь — да на здоровье! — хороший ведь городок, почти заграница, ну, и в Киев, а то — выше бери — в Ленинград, с некоторых вон и Уч-Кудука бывает довольно.
Премию квартальную выписывали регулярно... ну, почти, тринадцатую зарплату опять же, обычную-то зарплату не повышали — зачем? — они ж, простодырые, и так будут пахать — плати не плати, интересно им, вишь — гы! — ну нехай тешатся, Склодовские с Кюрями — хороший каламбурчик, а?
Ну, и тему для диссертации не торопились утверждать — потому что опять же, зачем? Диссертация — это куча формальностей, бумажки-бюрократия-беготня-толкотня, кандидатский минимум, ВАКи-шмаки, это ж от исследовательской деятельности отвлекает, правильно? Для его же блага, так сказать. Пусть живёт себе в светлом образе человека науки.
Лет за шесть до отъезда много о себе возомнивший С. предложил вдруг сменить направление исследований и включить в лабораторный план некую тему, совершенно новую и более перспективную.
Ишь, чего удумал — поразилось начальство — сам решать, что перспективно, а что нет!
Правда, времена были уже другие, начались разговоры о переходе на хозрасчёт, год спустя появились коммерческие какие-то договора на стороне, где мозги и руки некоторых ненормальных ещё требовались, поэтому за скандальным предложением на учёном совете никаких санкций не последовало.
Более того, всем было глубоко наплевать на то, что кто-то остаётся в лаборатории после закрытия и чего-то там колдует — нехай его. Муж как-то позарился на чистый лабораторный журнал, чтоб записи вести — были, знаете, в НИИ такие специально разграфлённые гроссбухи — но ябеда-завхоз это немедленно пресёк и неучтённый журнал конфисковал, ибо нечего! Ну, нечего, так нечего — ученические общие тетрадки по 18 копеек из магазинов тогда ещё не исчезли, не разоримся. Ручки, правда, и карандаши использовал казённые, что было, то было, врать не станем.
Не только начальство, но и большая часть сотрудников, на его горение на работе смотрела крайне неодобрительно — тебе что, больше всех надо!
Нашлись только два человека во всём НИИ, которые по мере слабых сил ему помогали. Одним из них был еврейский слесарь Фима, другой — лаборантка Адолат.
Оба-двое заслуживают отдельного абзаца. Помните слесаря Гошу
из культового кино? Ну, такого всего из себя мачо, который всё ж
таки предпочитает работать не среди настоящих мачо-гегемонов, а в
НИИ, среди интеллигентов с бардовскими распевками.
А в Физтехе слесарем трудился еврей Фима, слесарь золотые руки и ни
разу не мачо. В НИИ он сбежал с чрезвычайно хлебного места
слесаря-сантехника при ЖЭКе (кто имел дело с этой категорией
пролетариата, тот поймёт). В ЖЭКе его ценило начальство и обожали
жильцы — точнее будет сказать, что именно жильцы и ценили,
буквально, в рублях, неукоснительно и благодарно засовывая в карман
ватника рублёвые купюры — за безотказность,
аккуратность и трезвость. Тем не менее, Фима оттуда
сбежал с облегчением при первой же возможности, сильно потеряв в
доходах, потому что там нужно было материться и водку пить с
уважаемыми сотрудниками (как иначе доказать, что ты их уважаешь!),
а тут — культурные люди с культурными разговорами. Ради этих
разговоров Фима и оставался иногда после работы в лаборатории
вечерок скоротать и подкрутить-подправить в установке, если чего
надо.
А Адолат-апа, многодетная, как и положено, мать, немолодая уже
женщина с красивым, но усталым лицом, выглядящая, как обычная
узбечка из кишлака (платок, просторное пёстрое платье,
штанишки-лозим) была самой толковой, грамотной и аккуратной
лаборанткой из всех, с кем мужу довелось работать. Ужасно неудобно
было пользоваться её бескорыстной помощью, но она однажды твёрдо
сказала: — Мне самой интересно, и я люблю смотреть, как другие
красиво работают.
Скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается — настала зима 1992 года, когда вопрос ехать-не ехать решился в конце концов (главным тормозом на пути к светлому сионистскому будущему, кстати, неожиданно даже для себя самой оказалась я — вдруг, когда в 89-м оказалось, что отъезд стал возможен, именно меня начали одолевать всевозможные страхи...).
Мы начали собирать документы для советского тогда ещё ОВИРа — кто в теме, тот помнит, какая это была тягомотина. Туда, к слову, требовались и справки с места работы — так что и у меня в киноцентре, и у мужа в его долбаной «Физике-Солнце» все, в том числе и начальство, обо всём прекрасно знали, времена настали такие, что грядущую эмиграцию уже не нужно было скрывать.
Зимой мы забрали детей из школы и перевели на домашнее обучение. В том году я ещё несколько раз слетала в командировку в Москву — на кинорынок, на всесоюзный киноклуб (ещё был Союз!), смоталась к синагоге на тогда ещё Архипова и купила учебники иврита с кассетами — дети засели за язык.
Летом меня уже в последний раз отправили на Московский кинофестиваль, но — впервые в жизни! — поездом, цены на авиабилеты взлетели так, что киноцентр першёл на режим экономии. По той же причине мы с мужем решили на это лето — последнее — остаться в Ташкенте, только детей, отправившись в Москву, я завезла к бабушке в Луцк.
В августе я уволилась с работы, оставив себе только лекторий и еженедельную колонку в газете. Муж взял отпуск, подал заявление об уходе и мы пошли на месячный интенсивный ульпан иврита при израильском культурном центре. В сентябре собирались забрать детей, получить загранпаспорта, пройти консульскую проверку и в октябре-ноябре — вперёд, навстречу новым приключениям!
Разрешение на выезд из ОВИРа было уже готово, оставалось принести справки о выписке с места жительства (уже!) и об увольнении с работы. Дом муж заблаговременно переписал на свекровь — хотя бы от возни с ЖЭКами-шмеками мы были избавлены.
И тут — сюрпрайз! — когда научный сотрудник С. пришёл за
расчётом, ему сухо сообщили, что он обязан чего-то там отработать.
Сколько? А сколько начальство решит. Его некогда отвергнутая
область исследований, упомянутая на нашу беду в JACS, оказалась
очень перспективной, более того, единственно перспективной — экий
реприманд неожиданный — а что, ты же сам предлагал, нет?
(гендиректор как-то резко, в один день стал ему «тыкать») — ты же
хотел над этим работать — вот и работай! И заодно — а гиде журнал
лабораторный, а? ты же ковырялся несколько лет на казённой
территории, пааачиму записей нэту? Эт дело подсудное, госсекреты,
панымашь, за границу продавать думал! ты всё это время зарплату
получал, да! — отвечай! ты, слюший, эти деньги нам вернуть
должен! — из профессора, работавшего некогда в Дубне у
Понтекорво, вдруг полезли базарные златозубые интонации.
(Ходила тогда по Ташкенту такая неполиткорректная шутка —
золотые руки уехали в Россию, золотые головы — в Израиль, кто
остался? Золотые зубы...)
Превращение худощавого ПОЧТИЕВРОПЕЙЦА в дорогом костюме и очках в тонкой золотой оправе в брызгающего слюной базарного мента было таким мгновенным и жутким, что мой на редкость уравновешенный муж ужаснулся. Гендиректор был сыном классика узбекской литературы, одна из его дочерей была одноклассницей нашей старшей, бывала у нас дома на дне рождения — красивая, прекрасно воспитанная девочка — люди нашего круга...
Муж всё-таки пришёл в себя. Холодно сказал, что лабораторный журнал, которому рубль цена, ему в своё время официально отказались выдать, так что про записи — забудьте, гражданин начальник. Что всё, вменяемое ему в обязанности, за свой сокращённый рабочий день он выполнял, включая отчётность. Что об увольнении он обязан предупреждать за месяц — он предупредил. И никаких других обязанностей у него нет, так что будьте добры — справку об увольнении и расчёт...
— Будет тибэ справка, будет и свисток... — мрачно посулил сын классика, — Беш-Агач живёшь? За дочками лучше смотри...
Домой муж вернулся на ватных ногах. Через неделю я собиралась ехать за дочками. Купленные с огромным трудом у спекулянтов билеты на поезд в Луцк через Москву мы сдали в тот же день. Кто помнит Ташкент начала 90-х поймёт этот липкий ужас — угроза с упоминанием детей действовала безотказно, и это не было пустой мнительностью. Слухи о всех и всяческих разборка по городу ходили жуткие, а мне и слухи были не нужны — вокруг нас было достаточно ужасов, проходивших по касательной. До поры до времени. Незадолго до этого погибли рано утром в пожаре дети нашего коммерческого директора из киноцентра шести и четырёх лет — запылала одномоментно с утра квартира, когда жена на минутку спустилась вниз к молочнице — лифт внезапно, такое совпадение, не работал, а той тяжело было тащить бидоны с молоком вверх. Никто ничего не расследовал, несчастный случай, дети играли со спичками (спящие в кроватках дети, так и не проснувшиеся...).
Вечером я вызвала к мужу «Скорую» — микроинфаркт.
В стационар мы не пошли — там к тому времени не было толком ни питания, ни большинства лекарств, ни даже постельного белья и сортир во дворе (больничка на улице Арпапая, в непосредственной близости от роскошного ориентального особняка того самого классика). Но врача и медсестру всё ещё можно было вызвать на дом, особенно, если не забывать сунуть после визита купюрочку в кармашек — для стимуляции внимательного отношения. И больничный к тому времени уже выписывали легко и на сколько угодно дней, без всяких комиссий-перекомиссий — всё равно народу зарплату платили эпизодически, а больничные и подавно.
У меня появилась безумная мысль — в израильском культурном центре был бесплатный адвокат — может, там помогут? Там, к сожалению, помочь не могли — они помогали со сбором документов для консульской проверки, с переводами и с чисто израильскими заморочками — вмешиваться в разборки с местным работодателем никто не собирался. Но дельную мысль одна из дежурных девушек мне, тем не менее, подала:
— Отнесите на работу больничный и ещё одно заявление об уходе (прежнее могли выкинуть и забыть) и потребуйте, чтоб его при вас зарегистрировали. Нет, даже не потребуйте, а попросите секретаршу по-хорошему, лучше, когда начальства нет. И вот ещё что, если будете говорить с начальством, намекните как-нибудь, что Узбекистан с Израилем налаживает дипотношения, не препятствует репатриации — а он тут против генеральной линии, выходит? Ну, как-то так, сами чего-нибудь придумайте. Эти бывшие бонзы ведь привыкли нос по ветру держать, у них это в крови, авось подействует.
Я так и сделала. План удался частично. Отдать в бухгалтерию больничный и секретарше заявление и убедиться, что всё подшито и записано во «входящие» у меня получилось с помощью двух импортных шоколадок.
А вот разговор с вы... наследником классика получился
гадкий, я в конце концов у него в кабинете расплакалась, чего в
жизни себе не прощу.
Но польза от этого всё-таки была, в том числе и от слёз — с тех самых пор при одном воспоминании о необходимости унижаться перед подонком со мной начинало твориться то, что я называю «жизнь в розовом цвете» — пелена перед глазами цвета сукровицы, звон в ушах, какая-то необычная, тоже звенящая лёгкость во всём теле и абсолютное злобно-весёлое бесстрашие — в таком состоянии, наверное, на амбразуру кидаются...
Эта злобная весёлость мне очень пригодилась спустя два месяца, когда стало ясно, что терять нам нечего. Срок разрешения на выезд, полученный в ОВИРе, истекал, а заново подавать заявление и собирать подписи и бумажки не было ни сил, ни средств. Детей пришлось привезти обратно — потому что выезжать мы, бывшие граждане Узбекской ССР, могли только с территории Узбекистана. Гиперинфляция сжирала всё, что можно и нельзя — я уже трезво прикидывала, что ещё можно продать и на сколько хватит казалось бы неисчерпаемых запасов муки, сахара и консервов в кладовке — получалось, что месяца на три, не больше.
С таким настроем я и отправилась на последний прием к поэтовому сынуле, вытребовать деньги по больничному, окончательный расчёт и вожделенную справку. Мужа не пустила — оставила с Юнгом стеречь детей. Перед этим он выпросил у шебутного своего братца, водившего знакомства с непонятными личностями, на время мелкокалиберную винтовку — и не смейтесь, погоды у нас тогда такие стояли.
Я предварительно позвонила, узнать на работе ли раис-бобо, сухо попросила доложить о предстоящем визите и бросила трубку, услышав испуганное бормотание секретарши: «Он, кажется, за...»
В бухгалтерии меня почему-то испугались — что-то в лице разглядели уже нехорошее, хотя приехала я почти в благодушном настроении, потому что, плюнув на то, что денег нет и не предвидится, не пошла на троллейбус, а поймала частника, примчалась с ветерком, а частник неожиданно запросил такую скромную сумму, что я даже уточнила пару раз, не поверив. Но испуг испугом, а денег не дали, опасливо попросив: «За подпись сходит, уважаемая, не можем без директора подпись...»
Предупреждённая секретарша в приёмной бросилась наперерез: «Там американцы — нельзя!»
— Вот и хорошо, что американцы, вот и славно, — почти запела я, с лёгкостью необыкновенной отодвинув упитанную даму в сторонку, — мы с ними заодно поболтаем по-американски!
У сынули и вправду сидели скучающие американцы и, сдерживая зевоту, терпеливо пытались понять его пиджин инглиш. Я их живо развеселила, забыв моментально всё, что собиралась сказать и заголосив вместо здрасти: «Let my people go!» — а затем добавила уже спокойно: «Bloody bastard!» Английская лексика в последние четыре годика у меня исправно подпитывалась всякими Шварцнегерами, что делать. Можно было бы ещё до кучи отбить чечётку и добавить пару производных от слова на букву «F», но не понадобилось. Сынуля поднялся и, криво улыбнувшись, неожиданно севшим голосом просипел: — Донт вори, ши из... — и запнулся.
— Сам ты крэйзи, — подсказала я забытое слово, — в бухгалтерию позвони и заяву подпиши, а то я тебе тут устрою... — что именно устрою, я ещё не придумала, но добавила для убедительности, — в Юнеско пожалуюсь! (с чего вдруг в Юнеско? убей, не помню, к слову пришлось).
— Выйди, — сказал он одними губами, — в приёмной подожди...
— И дождусь! — непонятно пригрозила я и вышла к великому разочарованию оживившихся американцев.
Больше мне с ним видеться не довелось. Ждать пришлось полчаса. Секретарша всё это время говорила со мной таким ласковым полушёпотом, что я вдруг задумалась, а не жду ли я срочно вызванную по мою душу психовозку? Но обошлось. Деньги за больничный, расчёт и заветное письмо мне принесли через полчаса почти с поклоном. Деньги в аккуратно заклеенных банковских пачках, письмо в отдельном пластиковом файле, что для начала 90-х было неслыханной роскошью. Всё.
Апдейт: музыкальный привет от обожаемых мной исполнителей Gospels (я, конечно, не так изумительно пела — но текст подразумевала тот же...)
|
|
</> |
Финансовые инструменты для путешественников 
8,4 миллиарда рублей. В Челябинской области запустили комплекс по переработке 
#ЖизньНалаживается 
Инопланетянка 
Расчет скорости истечения воды 
В поисках героя нашего времени 
Подкрепление для поста Da Phuc - 1 
Антикварная пишущая машинка ROYAL, мое маленькое расследование 
Случайное фото 
