Об иерархии и ее роли в "классогенезе" СССР

anlazz — 07.07.2018 В прошлом посте было сказано о том, что момент начала деградации СССР довольно четко маркировался сменой господствующей этической парадигмы с «трудовой» на «магическую». Которая – в свою очередь – выступала следствием неких еще более фундаментальных явлений, вызывающих падение значения труда и повышением значения иных способов получения благ. Например, «доставание дефицита», как правило, связанное с установлением множества знакомств с «нужными людьми». Тут надо сказать, что данный «дефицит» относился не только к материальным благам – например, к тем же джинсам – но и к благам «духовным». Например, достать билеты в модный театр или какую-то популярную книгу по «официальным каналам» было практически невозможно. Поэтому даже те, кто ставил своей целью пресловутый «духовный рост», вынуждены были вступать в «серые» отношения.

Кстати, на этом фоне поразительно жалкой и беспомощной выглядела вся официальная борьба с «серой зоной», сделавшая ставку именно на «духовный рост». Дескать, не стоит уподобляться обезьянам и гонятся за модными штанами – а надо расти духовно и впитывать достижения культуры. Поскольку получение этих самых «достижений» оказывалось затруднительным: нет, конечно, были книжные магазины и библиотеки, театры и филармонии, музеи и выставки. Но все, что было доступно – оказывалось давно знакомым и приевшимся. (Как, например, хрестоматийные произведения классиков.) А то, что казалось новым и интересным в культурном смысле – немедленно становилось «дефицитом». (То есть – здравствуй, «Серая зона».) Поэтому все призывы противопоставить мещанскому «вещизму» высокую культуру советского народа оказывались бессмысленными.

Разумеется, тут можно долго говорить – в чем же состояла причина подобного положения, и где была ошибка позднесоветской пропаганды. (А точнее – не пропаганды даже, а миропонимания, в рамках которого формировалась указанная пропаганда.) Поскольку, на первый взгляд тут все довольно просто: в условиях низкого информационного сопротивления советского общества – то есть его относительной однородности, неразделенности на отдельные секторы-группы – любая культурная или иная ценность (скажем, те же джинсы) становилась всеобщей. Со всеобщим же спросом, удовлетворить который вряд ли было возможным даже при уровне производительности труда, большей на порядок. Ну, в самом деле, невозможно же обеспечить всю страну билетами в театр «Современник»! (Правда, вот с книгами-музыкой-фильмами ситуация получше – в том смысле, что при наличии некоей глобальной информационной сети наподобие современного Интернета ликвидировать их дефицит было бы возможным. Но в конце 1970-начале 1980 годов подобная вещь – да еще и со значительной мультимедийной компонентой – находилась на грани реализуемости: даже если бы Глушкову и удалось развернуть свой ОГАС, то сделать его пригодным для передачи аудио-видео оказалось бы крайне тяжело.)

Однако указанная простота на самом деле имеет и «двойное дно». В том смысле, что выше рассматривается вопрос только «потребления культуры» - а ведь одновременно с ним существует еще и проблема ее производства. И вот для нее-то указанная однородность оказывается не злом, а благом. В том смысле, что общество, лишенное разнообразных перегородок, оказывается гораздо более эффективным в плане «культурогенеза» - нежели общество разделенное. (То есть –средний советский человек имеет гораздо более сложное культурное поле, нежели средний человек «разделенного мира».) Отсюда вытекают два преимущества: во-первых, чисто «физическое» количество производителей культурных ценностей в подобном обществе может быть достаточно велико. (В том смысле, что подготовить писателя-художника-артиста из советского человека много проще, нежели из несоветского. Имеется в виду, конечно, качественного писателя-художника-артиста – а не «популярную звезду» с уровнем владения мастерством где-то около нуля.) Ну, а во-вторых, само «изготовление» культурных ценностей в смысле кодирования неких образов-идей-чувств в некую пригодную для передачи потребителям форму в данном обществе гораздо проще. (Поскольку доступный среднему человеку «словарь», необходимый для дешифрации культурных сообщений, гораздо шире.) Кстати, это прекрасно видно по советским фильмам-книгам, где используется обширный набор символов-отсылок – который позволяет передавать достаточно сложные вещи. Да что там книги! Пресловутый «русский рок», при всей его примитивности –связанной, кстати, с исходным посылом рокеров к упрощению – оперирует довольно значительным понятийным аппаратом.

Еще более усложняет вопрос тот факт. что указанное преимущество в свое время прекрасно осознавалось советскими людьми и даже использовалось: можно, например, упомянуть то, что культурные учреждения создавались по всей стране. Театры, музеи, библиотеки – а главное, многочисленные клубы, где могла бы осуществляться самодеятельная культурная деятельность – создавались даже в небольших городах и поселках. Причем, до определенного времени все это прекрасно работало: скажем, в 1950 годах, которые можно рассматривать, как высшая точка советского общества, та же самодеятельность занимала значительную часть «культурного пространства» страны. Однако к позднесоветском времени ситуация существенно изменилась: подавляющая часть людей перешла исключительно к «потребительскому» отношению в плане культуры. Более того – для нее оказалась характерным не просто потребление, но указанное выше «модное потребление», т.е., привычная для Запада «звездная модель» с наличием некоторых «звезд». (Популярных артистов/певцов/музыкантов и даже писателей с художниками.)

И вот тут мы подходим к самому важному. А именно – к тому, что в указанной области можно увидеть проявление того же самого явления, которое вызывало проблемы и в области «физической» экономики. А именно – принципа иерархии. Собственно, именно иерархия и лежит в основании существования «звезд», моды и прочих моментов, которые оказались столь критичными для СССР. В том смысле, что обладание не просто товаром – а модным товаром, или потребление не просто культурной ценности – а модной культурной ценности, всегда выступало именно как позиционирование своего места в некоей иерархии. Причем, не важно – официально признанной или нет. (В позднем СССР иерархия включала в себя и «официальные» компоненты –разного рода воинские звания, научные степени и, разумеется, начальственные посты. И компоненты «неофициальные», а порой – и активно отрицаемые, вроде разного рода уровней «серой зоны», где пресловутый «начальник базы» оказывался важнее, скажем, руководителя крупного научного центра. Кстати, то же самое можно сказать и про культуру – где популярный бард или, позднее, рокер оказывался на одном уровне, а то и выше разнообразных «народных» и «заслуженных». В том числе –и в финансовом плане.)

Но получается, что в данном выводе мы опять возвращаемся на то же место, с которого начали? То есть, признавая, что основанием позднесоветский проблем выступало повышение значения иерархического места, мы, тем самым, приходим к той же, помянутой вначале, «волшебной» этике. Только с пониманием того, что указанное «волшебство» на самом деле означает как раз место в иерархии – как, впрочем, было всегда в истории. (Где божества оказывались отображением в общественном сознании образов реальных царей, а чудеса – «тенями» реального процесса отчуждения.) Тем не менее, подобный «круг» на самом деле оказывается не совсем кругом –поскольку позволяет поставить один очень важный вопрос. А именно – вопрос о том, откуда же взялось указанное значение иерархии, и было ли оно ранее в советском обществе?

То есть, признать, что в реальности как раз процессы разложения и гибели СССР на самом деле являются довольно понятными – и связанные с иерархическим распределением ценностей. (Что материальных, что «духовных»). Которое, в свою очередь, оказалось «криптоклассовым» и способным к «классогенезу». (Собственно, представители верхних уровней иерархии – смешанной «официально-неофициальной – и стали зародышами будущих «хозяев» страны.) А загадкой выступает именно то, как же Советская страна могла существовать ранее – то есть, если иерархия в ней была, то почему ее гибельное влияние проявилось только в конце 1970 годов? А если ее не было – то что служило инструментом ее сдерживания? Впрочем, на самом деле, тут стоит говорить о комбинации обоих вариантов – в том смысле, что реально в советском обществе иерархичность, конечно же, просматривается (почему – надо говорить отдельно), однако до пресловутого периода «Застоя» она, во-первых, была гораздо менее развитой. А, во-вторых, сосуществовала с иными способами выстраивания общественных отношений. Но, разумеется, об этом будет сказано уже в следующих постах…

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив