Не подвела

Я вошла в храм, настроив себя на жизнеутверждающую тональность (замечать хорошее и жить с удовольствием), но, увидев ее в гробу, ужасно расстроилась. Ее горизонтальное положение в таком месте казалось абсолютно противоестественным.
Виктор Алексеевич, встречавший всех у входа, крепко меня обнял и спокойно произнес: «Оленька, посмотри, какая она красавица».
Леночка и правда лежала красивая и молодая. Ее лицо, нисколько не изменившееся после окончания жизни, выражало безмятежность. Не хватало только лукавой улыбки и подвижной мимики, которую я помню во всех деталях.
К слову, она, как и многие мамины подруги, практически не менялась на протяжении десятилетий.
Посмотрите на две фотокарточки. Обе сделаны в мамин день рождения, 24 мая, но черно-белая в 1981-м году, цветная – в 2001-м.
Несмотря на временную дистанцию в двадцать лет, в глазах сверкает тот же блеск.
И вчера, спустя еще двадцать лет, Леночка была точно такой же, как на фото.

Чтобы побыть наедине со своими воспоминаниями, я явилась на заупокойную мессу за четверть часа до начала. Остальные поступили так же, и в течение десяти минут продолжалась неторопливая, приглушенная суета: сердечные приветствия, взаимные соболезнования, вздохи и перешептывания по поводу случившегося.
В храм пришло порядка сорока человек, значительная часть – не родственники, а друзья. Елена Васильевна и Виктор Алексеевич всегда были надежными и заботливыми друзьями, поэтому количество присутствующих меня не удивило.
Вошедшие отдавали свои букеты высокому мужчине (вероятно, одному из друзей семьи, с которым я лично не знакома), а он аккуратно укладывал цветы в открытый гроб.
Все розы, хризантемы и гвоздики, которыми Леночка была щедро украшена от шеи до мысков, были белыми, и лишь несколько – нежно-розовыми. Так, не сговариваясь, люди отразили ее светлый образ.
Я тоже принесла букет белого цвета, но какой, скажу чуть позже.
Тихая подготовительная суета оказала на всех благотворное влияние и немного отвлекла от болезненных переживаний.
Ровно в полдень нам раздали свечки и велели встать полукругом.
Из служебного помещения вышел молодой статный священник, и служба началась.
Ее первую треть я вынесла с трудом. То ли сказалось непонимание текста, который не на русском языке быстро бормотал священник, то ли его монотонная интонация, но я ощутила тяжелую скорбь, и чтобы не дать ей захватить мое сердце, сосредоточилась на мысленном разговоре с Леночкой и молитве об ее упокоении. Это помогло.
В какой-то миг мне показалось, что она вот-вот откроет глаза, закурит сигарету и, сделав долгую затяжку, улыбнется и предложит священнику вместе спеть что-нибудь повеселее.
Но она лежала неподвижно, а он продолжал…
По завершении чтения старославянского (?) текста священник объявил начало прощания, предварительно огласив его порядок: сначала поцеловать икону, затем – лоб покойной, а после перекреститься.
К счастью, присутствующие отнеслись к его наставлениям вольно, и прощались так, как считали нужным.
Перед проповедью, которая, по плану, следовала за церемонией прощания, Виктор Алексеевич подошел к священнику с просьбой дать слово и ему. Священник с заметным нежеланием согласился, строго заметив: «Только коротко, буквально пару слов».
Я не знаю, с чем это связано. Может быть, его поджимало следующее мероприятие? Или в храме не приняты светские речи?
Виктор Алексеевич, человек интеллигентнейший и законопослушный, выразил полную готовность принять любые условия, после чего началась проповедь.
Она была коротка и по-русски понятна, и, оценив эти достоинства, я простила священнику ту жесткость, с которой он отнесся к упомянутой выше просьбе.
После проповеди слово взял Виктор Алексеевич.
Сначала он выступал тихо, а затем все решительнее, и то, как и что он говорил, было лучшее из услышанного в храме.
Он говорил о ней – о любимой женщине, которую обожал, уважал и лелеял. Совсем не долго, но про всё, что составляло ее сущность: про талант рассказчицы, про искреннюю веру, про заботу о близких, про любовь к собакам (в их доме всегда жили четвероногие питомцы), про верность кафедре, про гладиолусы (Леночка увлекалась их разведением и ежегодно высаживала более ста сортов). И от его нежных, трепетных слов, в которых сияла любовь, на душе стало покойно и радостно.
Когда мы выходили из зала, мы улыбались. Грустно, тихо и светло.
И теперь настало время рассказать про мой букет, хотя я уверена, что многие из вас догадались, что я принесла Леночке белые гладиолусы.
Это невероятно и сродни чуду, потому что охваченная страстью к ним (очевидно, заимствованной у Леночки) я давно не могла найти их в городе.
И вчера, когда я обсудила с мужем, что хочу купить ей белый букет, мы посетовали, что уже не успеем заказать гладиолусы (купить их не на заказ нереально, а задуматься заранее мы не сообразили).
Муж посмотрел по карте адреса цветочных салонов на моем маршруте от метро до храма, я наметила три самые крупные, но ноги почему-то повели меня в другую сторону.
Каково же было мое изумление, когда при входе в незапланированный салон я увидела четыре белых гладиолуса!
Не иначе как сама Леночка привела меня к ним.

А храм мне понравился тем, что в нем работают очень милые и душевные уборщицы.
Пожалуй, я все-таки опишу тот эпизод, который можно считать ничтожным, но который вызвал во мне огромное чувство благодарности.
Войдя в нижний храм (отпевание намечалось в верхнем, но прямой вход в него был закрыт и осуществлялся через нижний), я сняла с гладиолусов прозрачную пленку, защищавшую их от дождя.
Кстати, идея с пленкой, подсказанная цветочницей, была очень разумной – нельзя же класть в гроб мокрые цветы.
Знакомые, вошедшие одновременно со мной, сделали то же самое, в результате чего у нас образовался немаленький комок мокрой пленки. Я отправилась на поиски урны (ни в карман, ни в сумку такой комок не убрать), но не нашла ее.
Зато я увидела широко распахнутую дверь с табличкой «Служебное помещение. Вход воспрещен». За дверью был виден уборочный инвентарь и мусорные баки. Две женщины в черных халатах мыли около раковины тряпки.
Не помышляя заступать на запретную территорию, от входа я спросила, где можно найти урну, чтобы выбросить мусор.
В тот же миг из другой двери вышел мужчина, который во внешнему виду был работником церкви (с густой бородой, строгим взглядом, но без униформы). Он махнул рукой в сторону входа и сказал, что урна стоит «там», рядом с палаткой, на которой написано «пирожки».
Очевидно, на моем лицо появилось недоумение (я была в храме впервые, но при входе не заметила никаких пирожков), поэтому одна из женщин, успевшая услышать мой вопрос, начала движение мне навстречу. С опаской глядя на бородатого мужчину, она тихо сказала мне «давайте, давайте сюда» и взяла из моих рук пленку.
Возможно, я бы не придала значение этому эпизоду (хотя он меня слегка царапнул), если бы не следующее.
Когда я вышла из храма и прошла через всю церковную территорию, я увидела палатку с вывеской «Пирожки». Рядом с ней, действительно, стояла урна.
Получается, бородатый мужчина отправлял меня с мусором и развернутыми цветами туда? Под проливной дождь, от которого я бережно прятала гладиолусы всю дорогу?
В тот момент у меня сложился весь пазл, и, в первую очередь, реакция уборщицы, которая прекрасно знала, где находятся пирожки.
Спасибо этой доброй женщине, которая проявила отзывчивость и участие.
…Вечером я заварила крепкий кофе и налила его в крошечную чашечку, подаренную Леночкой, и поняла, что все, что было в полдень – это не прощание вовсе, а просто проводы.

Проводы туда, где она будет счастлива. Где она сразу познакомится с прелестными людьми, восхитится бескрайним небесным простором и свободно вдохнет полной грудью.
Туда, где мы однажды встретимся и будем шутить и смеяться.
Шутить и смеяться…
|
</> |