Не найти, но искать

olga_srb — 29.10.2022 Разбирая домашние архивы тихими осенними вечерами, внезапно я решила восполнить пробел, к существованию которого давно привыкла. Настолько внезапно и решительно, что сегодня утром собралась это сделать, невзирая на непогоду.

Этот пробел – мои дедушки; точнее - их отсутствие.

Я никогда не завидовала сверстникам, у которых был полный комплект предков (две бабушки и два дедушки) по двум причинам.


Первая - массовая гибель мужчин в годы войны, в результате которой миллионы детей были лишены отцов и дедов. Их отсутствие в огромном количестве советских семей в послевоенные десятилетия воспринималось как трагический, но естественный факт.

О том, что отец моего папы погиб в 1941-ом, а причиной смерти маминого отца в середине 1950-х стала фронтовая контузия, я знала всегда. И эти знания объясняли всё.

Я уверена, что все, у кого по тем же причинам не было близких родственников, принимали ситуацию со смирением, ведь обмен собственной жизни на свободу родины безусловно и безоговорочно считался правильным. Никому и в голову не приходило ставить его под сомнение, воспринимать свою обездоленность как несправедливую и задумываться, а могло ли быть как-то иначе.

Да, мне хотелось иметь дедушку (хотя бы одного), но я понимала, что на пути этой мечты вероломно встали исторические события.

Вторая причина – безграничная любовь, тепло и забота, которые я получала от своей бабушки Ольги Николаевны, маминой мамы. С первых лет жизни я звала ее просто бабулей.

Говоря о ней в третьем лице, в детстве и в юности я стеснялась употреблять это наименование, так как оно казалось мне слишком домашним, но теперь стеснения нет.

Бабуля любила меня даже не за четверых, а за весь белый свет.

В ее отношении не было никакого жертвенного надрыва – только долгожданная радость от возможности любить.

Я бесконечно к ней привязана и благодарна за всё.

Ее смерть остается для меня серьезным, незаживающим потрясением…



Моя вторая бабушка (мамина свекровь) присутствовала в нашей жизни пунктирно, в виде вопроса «а в каком классе учится Оля?», который она задавала ежегодно. Этим исчерпывались наши отношения. Я исправно поздравляла ее с днем рождения, но видела лишь несколько раз в жизни во время редких визитов с папой.

К Ксении Васильевне (не могу назвать ее словом «бабушка») у меня нет никаких претензий. Она была нормальной бабушкой для двух дочерей своей дочери, с семьей которой жила всю жизнь, и моя жизнь нисколько не была омрачена из-за ее вполне закономерного равнодушия.

Но если с бабушками у меня сложилась явно не симметричная ситуация, то дедушек у меня одинаково не было по обеим линиям – ни папиного, ни маминого.

Папиного отца, Серебровского Евгения Васильевича, мне всегда было очень жаль, потому что я знала, что он прожил лишь тридцать лет и был убит в первые месяцы войны.

По окончании военного училища он был принят на службу в Кремль; с июня 1941-го занимался подготовкой новобранцев из Москвы, имел бронь, но, руководствуясь чувством долга, отправился по призыву на фронт.

Погиб в звании лейтенанта. Его последнее письмо к жене датировано 7 августа.

Моя печаль о его гибели всегда носила какой-то особенно пронзительный характер: мне казалось, что я представляю весь ужас, который он испытал в свои последние мгновения.

И мне было бесконечно обидно, что он умер, так и не узнав о победе над фашизмом.

Когда я смотрю в его глаза, я испытываю удивительное чувство: совершенно незнакомый мне человек, но такой родной и близкий. Поразительно, но во мне хранятся его гены, и это уже навсегда.

Нас не связывают ни настоящее, ни прошлое, но мы принадлежим к одному роду, к одной непрерывной цепочке людей, и я это физически ощущаю.



Про маминого папу, Садовничьего Николая Андреевича, я думала иначе, поскольку его история была другой.

Он был старше Евгения Серебровского на пять лет, но 5-го июля 1941-го добровольно отправился в народное ополчение.

Тогда, в детстве, мне казалось, что он был очень взрослым (почти старым), и лишь теперь я осознаю, что речь идет о 35-летнем мужчине.

С моей бабулей он познакомился на республиканской спартакиаде (бабуля увлекалась бегом на лыжах и была чемпионкой Карелии по конькобежному спорту).

На этих фотографиях она запечатлена в разгар соревнований, а на коллективном фото моя бабушка и ее будущий супруг стоят рядом крайними слева во втором ряду (она в белой блузке).

Я очень люблю эти фотокарточки, передающие атмосферу того времени.



В 1944 году Николай Андреевич был контужен, после чего отправлен домой.



Участие в военных действиях и, особенно, контузия перевернули не только его характер, но и жизнь всей семьи.

Спокойный, заботливый, рассудительный мужчина, занимавший ответственные посты и, по выражению бабушкиных сестер, «носивший на руках свою жену», превратился во вспыльчивого человека, которого изнуряли головные боли.

Его поведение приобрело непредсказуемый характер: длительные периоды затишья, когда из-под болезненных симптомов появлялся «прежний Коля», внезапно сменялись короткими, но тяжелыми обострениями. Они длились несколько дней (позднее – несколько недель) и превращали жизнь жены и дочери в ад.

В такие периоды Николай Андреевич не мог владеть собой, и ни у кого не получалось его утихомирить. Всплески необоснованного гнева и ревности, к которым со временем присоединилось рукоприкладство, сменялись глубоким раскаянием с желанием загладить последствия своих поступков, но из года в год симптомы прогрессировали, а проблемы накапливались.

Все детство моей мамы прошло на фоне этих волн, и даже в периоды затишья семейное счастье было омрачено напряженным ожиданием неотвратимой бури.

Лечением постконтузионного синдрома в конце 1940-х годов практически не занимались. С войны вернулось огромное количество мужчин с физическими увечьями, и помощь им была более актуальна.

Основным и единственным средством воздействия на комбатантов с патологической вспыльчивостью оставалось общественное осуждение, и если любящая жена была готова жертвовать многим, то соседи по коммунальной квартире таким долготерпением не отличались. Их можно понять: война отложила отпечаток на психику каждого человека.

Так или иначе, но в начале 1950-х годов Николай Андреевич обосновался в Сходне. Только таким образом можно было сохранить остатки отношений.

В Сходне он и умер 17 сентября 1955 года. Ему было всего 49 лет.

На память о дедушке, которого у меня никогда и не было, осталось несколько фотокарточек и его трудовая книжка.



На память о его семейном счастье – свидетельство о браке и один из фужеров, из которого молодожены пили вино на свадьбе.

До войны они были очень, очень счастливы…



Вот, собственно, и все.

И сегодня я отправилась на станцию Сходня, чтобы найти своего деда.

Отыскать могилу я, разумеется, не надеюсь (прошло 65 лет со дня захоронения), но хочу увидеть дом, где он провел последние дни, и место его упокоения. Если они целы, конечно…

Как думаете, стоит заниматься такими поисками?

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив