Не наш бум

inkogniton — 21.10.2023 Несколько дней подряд мы слышим сирены в городах рядом. Здесь всё очень близко и потому хорошо слышно. Время от времени я подхожу к Ыклу: бежать? хватать? Нет, спокойно смотрит он на меня, это не у нас, когда будет у нас, не перепутаешь. На улицах по-прежнему полупусто, в моём любимом круглосуточном магазине нет практически никого. Я подхожу к большому холодильнику, я долго смотрю на полки.

-- Я никак не могу найти копченую семгу, -- неловко обращаюсь я к юноше за прилавком, -- может, я не там ищу?

Он быстро показывает мне где нужно искать, я расстроенно качаю головой: именно там я и искала, там ее нет.

-- Значит нет, -- вздыхает юноша, -- нисколько не удивлен. Неделю назад, когда служба тыла сообщила, что всем надо срочно запастись пропитанием, у нас тут вообще столпотворение было. Ощущение, что все покупали не на три дня, а на год вперед! Я спрашивал, вы чего, мол, обалдели, а они с широко раскрытыми глазами бегают, руки полные баночек, складывают на прилавок и смотрят жадно: всё это надо, очень надо! Вот, -- продолжает философским тоном, -- видимо, семгу тоже на год вперед запасли.
-- Так она же портится? -- удивленно утверждаю я, спрашивая, скорее, себя, нежели его.
-- Можно подумать, -- смеется юноша, -- в такой момент кто-то думает о такой мелочи!

Ыкл следит за сообщениями в местном чате. Внимательно проверяет есть ли сообщения, требующие внимания, когда вдруг разражается заразительным смехом, что-то пишет и оборачивается ко мне, не в силах остановить смех.

-- Сообщение из чата, -- продолжает смеяться он и зачитывает, -- скажите, а кто-то вообще проверяет не убегают ли эти чудовища из ХАМАСа в Египет по туннелям? Я отвечаю, -- продолжает смеяться он, -- бегу проверять!

-- Что для тебя во всем этом самое ужасное? -- спрашивает М. и ждет ответа.
-- Для меня, -- не задумываясь ни на секунду отвечаю я, -- потеря ощущения безопасности, потеря ощущения, что всегда, в любой ситуации есть полиция, есть армия, есть кто-то, кто прибежит и вовремя спасет. Понимаешь, -- вспоминаю я многочисленные рассказы, -- ведь всё, что произошло, оно страшно не только тем, что проспали атаку, не только тем, что не сработала разведка и все остальные, но и тем, что спасение людей оказалось в их собственных руках, без надежды на какую-либо государственную защиту. Да, я восхищаюсь Голаном, -- продолжаю я свое немного путанное объяснение, -- но если задуматься, к примеру, об истории Гонтажа. Это же бред, -- сержусь я, -- это настоящий бред! То есть, если у меня нет знакомого генерала, который может претендовать на роль сегодняшнего Рембо, то что?! Или вот, -- я вспоминаю еще одну историю, -- я прочитала, что в одном из поселений жил человек, отец которого тоже генерал, тоже понюхавший пороха. И этот самый сын, когда началась атака, позвонил своему отцу, который приехал, привез с собой команду своих бойцов, они убили террористов и спасли эту семью. И это, несомненно, прекрасно, но что делать тем, -- распаляюсь я, -- у кого нет отца генерала? Почему им никто не помогал? Где была армия? Где была полиция? И вот это ощущение, -- я задумываюсь, пытаясь сформулировать то, что никак не хочет формулироваться, -- это ощущение полного одиночества, это ощущение, что за тобой нет никого, кто может помочь в критической ситуации, это ощущение, которого никогда прежде не было, это ощущение, которое, кажется, теперь поселилось навсегда, это и есть, -- киваю я самой себе и ловлю воздух ртом, словно выброшенная на берег рыба, -- для меня самое страшное.

Я обсуждаю с И. историю про больницу.

-- О, ты не знаешь, -- смеется он, -- ко мне пришел твой племянник и принес эту новость практически в зубах. Смотрит на меня: там, говорят, восемьсот убитых. А я как давай ржать, не могу остановиться, и спрашиваю: а почему не восемьсот тысяч? Я ему объясняю: вот смотри, говорю, допустим, один человек занимает территорию в четверть квадратного метра. Посчитай площадь, которую займут восемьсот человек -- туда что, спрашиваю я его, ядерная бомба попала?
-- Слушай, -- перебиваю я его, -- я с тобой не согласна. Если, к примеру, обрушилось здание.
-- Вот! -- словно радуется он, -- я ему и это сказал. Во-первых, сказал ему, ты представь что это должно быть за здание в котором восемьсот человек? Во-вторых, как они успели их посчитать? В этом здании должно быть, минимум, пятьдесят этажей, по четыре квартиры на каждом, там что, -- продолжает он восстанавливать беседу, -- вторые близнецы рухнули?!
-- А ты ему сказал, -- вздыхаю я, -- что их минздрав, вообще-то, тоже принадлежит ХАМАСу, и многие их цифры рисуются пальцем в облаке дыма, сколько нарисовали, столько сообщили.
-- Сказал, -- улыбается И. -- он и сам всё понимает, но вот в этот раз: то ли переволновался, то ли стресс берет свое, но поверил и стал волноваться.

Я сижу на улице, мимо меня проходит необыкновенно худой господин: на нем черные мешковатые видавшие виды штаны, на нем небрежно затолкнутая в брюки безразмерная рубашка, под мышкой он несет скрипку, второй рукой размахивает смычком.

-- Прости, -- обращается он вдруг ко мне, -- у тебя не найдется сигареты? -- неловко переминается с ноги на ногу, словно ожидает отказ. Я протягиваю сигарету, он счастливо хватает, -- спасибо!

Он уходит дальше, я продолжаю сидеть, он появляется опять через несколько минут и подходит.

-- Прости, -- начинает он, я поднимаю голову, он смущенно пятится, -- пардон, у тебя я уже брал.

Недалеко от меня разномастная компания -- они говорят по-русски, на иврите и по-английски одновременно. Обсуждают ситуацию, время от времени проверяют телефоны, нет, это не у нас сирена, выдыхает один, нам можно продолжать сидеть.

-- А вот скажи мне, -- сердито, с вызовом, начинает ОШ, -- вот если ребенок взял в руки оружие, он уже преступник?
-- Да, -- медленно отвечаю я, понимая куда эта беседа идет, -- если он взял в руки оружие, он считается вооруженным и его надо обезвредить, допросить и, скорее всего, судить.
-- А вот если, к примеру, -- гнет она свою линию, -- он сегодня еще не взял, а возьмет только завтра? Кто он сегодня, а? -- у нее срывается голос, -- скажи, кто он сегодня?
-- Сегодня, -- продолжаю я, пытаясь сохранить спокойствие, -- он просто ребенок.
-- И что? -- сердится она на мир, -- надо его пожалеть сегодня, а завтра он пойдет убивать?
-- Да, -- упрямо киваю я, -- нельзя наказывать заранее, никогда нельзя наказывать заранее. Это так не работает, никогда не работает, -- я говорю тихо, а мне кажется, что я кричу, -- нельзя убить кого-то из-за того, что ты думаешь, что он завтра может вдруг убить.

-- Я поздравляю тебя с днем рождения, я желаю тебе, -- начинаю я поздравлять племянника и срываюсь, -- чтобы ты побольше улыбался и чтобы еще много лет, -- я задерживаю дыхание, стараясь совладать с дрожащим голосом, -- тебе не пришлось хоронить близких.
-- Спасибо, -- улыбается он в телефон, -- это прекрасное пожелание, аминь. Я сегодня, между прочим, -- усмехается он, -- весь день улыбаюсь.
-- Да? -- оживляюсь я, -- почему?
-- Так день рождения же! Я родился, -- басит он в трубку и я слышу как он улыбается, -- с утра пошел потренировался, потом, -- цокает он языком, вспоминая, -- ел великолепные суши, теперь приехал домой, сейчас поедем к бабушке и дедушке, вечером я пойду к другу, мы будем смотреть, -- он произносит неизвестную мне аббревиатуру, я переспрашиваю, он произносит опять, но я никак не понимаю. Он вздыхает и объясняет как ребенку, -- ну, будем смотреть как люди друг другу морду бьют! Заодно, -- смеется опять, -- расслабимся!
-- Расслабитесь от того, как люди друг другу морду бьют? -- неподдельно удивляюсь я.
-- Конечно, они же по взаимному согласию морды бьют! -- я снова слышу басистый смех, -- а потом поеду на работу, сегодня я в ночь, -- продолжает спокойно, -- там день рождения и кончится.

Не-свекровь показывает хитрую блузку, которую привезла чаду.

-- Это не простая блузка, -- рассказывает она и показывает на небольших тряпичных куколок, пришитых по самому центру, -- после цунами в Индии, погибло много людей. И их женам потом дали большие деньги на то, чтобы они начали какое-нибудь дело. И вот, кто-то из этих жен, придумал шить эти блузки. Видишь, -- она бережно водит пальцем по вышитым буквам, -- тут написано "цунамика", а вот эти куколки, -- она прикасается к восьми небольшим куколкам пришитым под буквами, -- это, насколько я поняла, те самые женщины. Они, -- смотрит она на чадо, -- всё пережили, прошли через ужас, а теперь, чтобы никто об этом не забыл, они шьют эти блузки.

-- Мама, -- хватает меня девица, -- бежим, мама, сирена, бежим! -- где-то далеко слышится сирена, это не у нас, никуда бежать не надо.
-- Это не наша сирена, -- я обнимаю ее изо всех сил.
-- Точно не наша? -- жмется девица к моим коленям, -- и бум будет не наш? Точно не наш?
-- Бум будет далеко в небе, -- спокойно объясняю я, -- очень далеко!
-- Тогда, -- к девице возвращается былой дух, -- мы сейчас будем прятать маму от бума! -- она плюхается ко мне на колени, пригибает мою голову почти к груди, крепко держит руками, -- вот! спрятали маму! мамы больше нет! а бум совсем не наш!

За окном вечер и приятная прохлада, за окном звуки машин и вертолетов, за окном редкие голоса. Я пойду сегодня гулять, думаю я, пойду смотреть и слушать, впитывать в себя вечер и изо всех сил жить. Жить и улыбаться. Это то, что я сейчас могу сделать.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив