кто передовитей
mmekourdukova — 28.12.2018 Чтоб не потерялось важное –Был у
френда вопрос , какая из картинок реалистичнее, «Гумно» Алексея
Гавриловича Венецианова, ок. 1821-23, или «Гумно» ученика его
Григория Сороки, 1840 . Любопытен не самый ответ на вопрос, а
мотивы нито аргументы респондентов.
Для респондентов более реалистично то, что проще, неприкрашенней, темнее, грязнее, случайнее. А то, что продуманнее, чище, стройнее, сложнее – то менее реалистично.
И никому не кажется парадоксальным то, что на пути преодоления академического идеализма по направлению к реализму двадцатилетний мальчишка из крепостных, доморощенный маляр, переплюнул москвича и петербуржца, академика АХ.
Посмотрим поближе. Что магистральная линия
развития христианского искусства действительно шла от
академического идеализма к реализму, т.е. реализм в начале 19 в.
был целью крупнейших художников и передовитым направлением, в том
сомнений быть не может.
Процесс медленно и неравномерно, но неуклонно шел, как всегда,
по трем линиям – сюжет, стиль, антропология-психология. По
части сюжета – античные боги, древняя гиштория и аллегорические
сцены вытеснялись картинами современного художнику быта. По части
стиля – стиль становился все менее и менее связан со средневековым
вИдением, средневековой изобразительностью, с готовыми
традиционными школьными орнаментальными клише и ноу-хау, и все
более сбивался в свободное плаванье в океане матери-натуры, по
принципу увидел-запечатлел (а не увидел, извините, - НЕ
запечатлел). По части психологии – люди на картинках не играли
кого-то, а представляли самих себя, со своими как-в-жизни
характерами, эмоциями и настроениями.
Причем в сознании художников и зрителей все три пункта вполне могли присутствовать единым нерасчлененным комом, и самый важный, самый труднодостижимый, самый революционный второй был как раз менее всего заметен и осознаваем (а это, браццы, уж правило такое – самое важное, труднодостижимое, революционное и необратимое всегда подкрадывается незаметно). Проще говоря, сам-то Венецианов, до мозга костей академический художник, воспитанный на старой доброй всеми корнями уходящей в Средневековье, Ренессанс и барокко традиции, на добротнейших стилистических клише, думал, что если он, такой как есть, начнет писать, вместо чужих богов и героев, своих мужиков и баб, и вместо условных пейзажно-интерьерных кулис реальные нивы и избы, то он от этого сделается реалист.
(не могу не вспомнить Аркадия Гайдара, сказавшего красноармейцу, занятому изготовлением кавалерийского карабина путем спиливания ствола у пехотной винтовки: - Это все равно что думать, будто ежели тебе, дураку, голову отпилить, то из тебя кавалерист получится.)
Нет, дорогие мои. Кавалерист реалист из
Венецианова получился только по сюжетной линии, ну иногда ещё,
почти случайно, по психологической. А по стилистической – он
только-только самую малость наощупь по чайной ложке начал отступать
от академической базы в незнаемое, и его прекрасная выучка, его
богатейший твердо вызубренный прочно уложенный в подсознанку набор
готовых блестящих клише держал, держал его спинку ровненько во
время самых даже рискованных акробатических вылазок. Заученные
наизусть пропорции, готовые позы и ракурсы, выигрышные паттерны
освещения, классические модели разброса складок, неуловимые секреты
формальной композиции, касания и наложения форм, техника и
технология классической масложивописи – всё это богатство, весь
этот вечный эллинизм, оставалось при нём в самой полной мере, ни от
чего он не отказывался, а просто усложнял, совершенствовал,
приспосабливал, уточнял дальше (в сторону реализма, да). Он не мог
иначе, даже если бы хотел.
А что же Сорока? Тут тоже всё было именно так, как и должно было случиться. Этому очень талантливому мальчику катастрофически не повезло. Он мало того что родился крепостным и ни к какому эллинизму доступа не имел (весь русский эллинизм был в Питере и выдавался дозированно только людям в сюртуках и панталонах). Так ещё и попал в обучение к Венецианову не тогда, когда тот был профессором АХ, а когда он уже удалился в свое поместье решать с высоты своего образования передовитые для своего времени художественные задачи: натура-мать и ничего кроме натуры. Вот под эту раздачу и попала целая группа молодых людей, набежавших к нему в ученики.
Школу Венецианова я смело уподоблю курсам иностранных языков, где студням просто дают слушать записи чужой речи – без объяснений, без грамматики, без словаря. Нуачо, одаренные должны справиться.
Или курсам плаванья, где новичка просто бросают в бассейн, плыви.
Сорока кое-как выбарахтывался, молотя ластами и
пуская пузыри. Его «Гумно», в частности, похоже на настоящее гумно,
а некоторым даже показалось, что Сорока здесь попал в цель, куда
метил его учитель, лучше самого учителя. Но это только на первый
взгляд. Уже на второй становится видно, что у девочек огромные и
дурно приставленные к телу головы, короткие ноги, разнодлинные
руки, смутно-неверные ватные движения, они как бы мямлят (а не
говорят членораздельно) своей пластикой и мимикой. Что мизансцена
случайна и композиция неудачна. Что черный пустой пол гумна съел
весь центр, что на голове у девки справа торчит черная дверка, к
попе приклеен черный довесок, и вся правая сторона картинки мертво
и скучно расчерчена бревновертикалями. Что туше робкое и
неповоротливое, что текстура живописи неприятная,
жарено-черноватенькая. Короче – что автор совершенно не владеет
самыми элементарными приемами рационализации и облагораживания
видимого мира. Его ведь учили только с натуры, натура-де мать, а не
ехидна дура. Великий учитель Венецианов ведь не знал, что
натура не такая уж мать. Не чувствовал на своих плечах подаренных
ему школою крыльев, перешедшего в подсознанку умения отбирать
лучшее и сочетать отобранное наилучшим образом. Он думал, что оно
от природы так, что у всех так, все умеют плавать и говорить на
иностранных языках.
А Сорока стоял перед натурою голым, "реализм"
его липовый, как соломенный аэродром, и вперед он мог двигаться
только в сторону гиперреализма.
(ещё раз для особо одаренных – гиперреализм есть сырое, безличное копирование сетчаточного отображения видимого мира, в то время как реализм – это известная стадия исторического развития стилистики христианского изобразительного искусства, целиком обусловленная и порожденная всей предшествующей последовательностью стилистических ступеней).
К счастью, Сорока не был идиотом (в противном
случае он продолжал бы копировать натуру и неизбежно бы запутался,
уткнулся в тупик и творчески издох). Напротив, он был одаренным
художником и уже поэтому не мог игнорировать наличную вокруг себя,
в воздухе! культуру. Даже не попавши в АХ, он успел за свою совсем
короткую творчжизнь самостоятельно проделать ту работу, от которой
его хотел «избавить» учитель.
Его поздние картинки если и не дорастают до той свободы
маневрирования готовыми паттернами, до той чистоты и звучности
форсированного цвета, до той ясности (искусственного!) освещения,
до той, короче, удачливой смелости в обращении с покорной и
взнузданной натурой, что была у учителя, но совершенно определенно
тянут в ту же сторону. Юноша догадался, что к реализму надо прийти
законным путем, а не пытаться перескочить. Перескочить – себе
дороже.
В связи с этим – если вернуться к исходному пункту – из двух картинок с гумнами я не могу выбрать ни ту, ни другую как более реалистическую. Кто поднялся выше – альпинист, который прочно стал лагерем на высоте 1000 метров и завтра после ночлега и горячего завтрака спокойно пойдет дальше? или альпинист, который зарвался на высоту 1005 метров по отвесному склону и теперь висит из последних сил на обледенелой веревке, выбирая между вариантами слезть самому, звать на подмогу или свалиться?
Вот то-то же.
Кстати, и прочие венециановские ученики, во всяком случае лучшие, слезали сами и звали на помощь. То есть рано или поздно, блестяще или неблестяще, приходили к академическому реализму. Начав с попыток выстроить «просто реализм» и сообразив, что нельзя быть с нуля передовитее, чем твоя культура.
А кто свалился – тот свалился, извините. Не надо было зарываться.
|
</> |