Если вдруг тебе взгрустнется

olga_srb — 09.11.2022 Когда долгими осенними вечерами мне становится грустно, я достаю черный лакированный чемоданчик, в котором хранится домашний архив. Это случается так редко, что встречи с прошлым можно смело назвать долгожданными. И я устраиваю их не для того, чтобы развеселиться, а ради чувства опоры, которую важно иметь человеку.

Самим фактом принадлежности к тому, что уже завершилось, прошлое производит релаксационный эффект «все пройдет», а то, что у любого прошлого есть продолжение в настоящем, вселяет оптимизм и веру в будущее.

Если вы еще не поняли, какими неисчерпаемыми ресурсами обладают ушедшие времена, безотлагательно приступите к ознакомлению с ними. Это приятно, полезно и увлекательно.


И начать я советую с родильного дома – места, где каждый из нас сделал первый вдох и возвестил миру о своем пришествии.

В минувшие выходные я перечитала все записки, написанные с 31 мая по 7 июня 1968-го года – в период, когда мы с мамой были в роддоме.

Все они хранятся вместе с медицинской книжкой новорожденного.



Их всего двадцать семь: двадцать записок - «туда» (от папы и бабули), семь записок - «оттуда».

Читая эти строки, я медленно погружаюсь в те далекие дни, в их светлую атмосферу счастья…

Я хорошо знаю почерк папы и бабушки, и без труда отличу их авторство от миллионов других.

Вот папины записки:



А вот бабулины:



По некоторым деталям можно легко вообразить то время, его бытовые нюансы и подробности.

Вот, например, цитата из папиной записки. В скобках я разместила свои комментарии к тексту, выделив их курсивом.

«Иринушка, когда тебе принесут кормить нашу большую крошку?
(я родилась весом 4 кг 100 г, так что на самом деле если и была крошкой, то весьма крупной).

Она, вероятно, и не знает, сколько мы о ней думаем.
(это участь всех младенцев – не догадываться о тех хлопотах, которые сопровождают их появление).

Мы (имеется в виду папа и бабуля) уже приготовили сюрприз крошке и тебе – купили кроватку. Правда, она наша (то есть отечественного производства, что зачастую означало не самое лучшее качество), но очень симпатичная!».

Из этой записки я узнала, что бабуля связала к моему рождению ажурные туфельки (видимо, пинетки) и «милую шапочку с бантиками».

В те дни, когда папа писал эти строки, он вступал в партию (не знаю, надо ли уточнять, что в коммунистическую?), и сделал фотокарточки для будущего партийного билета.

Слева от них, в конце одной из записок, сохранился его «автопортрет».



Кроме потока нежностей и описания трогательных приготовлений к нашему возвращению домой, в записках упоминаются такие моменты, которые кажутся мне очень любопытными.

Как известно, сейчас практически все беременные женщины и их окружение заранее знают пол ребенка. По этому поводу даже устраивают шоу (так называемые гендер-пати), на которых интрига превращается в инструментально-диагностированный факт.

В конце 1960-х годов никаких ультразвуковых исследований не проводилось, и пол новорожденного становился известен только в ходе родов.

Конечно, будущие родители строили предположения и подбирали имена (обычно сразу два – женское и мужское), но, судя по запискам, мои этот вопрос практически не обсуждали.

В записке от их друзей явственно звучит вопрос: «Как назовете, решили?».

И как объяснить папину фразу «Иришка, как бы ты хотела назвать нашу замечательную девочку»?

И далее: «Мне хочется, чтобы у нашего маленького было замечательное имя».

Желание папы исполнилось: Оля – замечательное имя.

То, что папа написал «маленького», а не «маленькой» объясняется легко: меня не ждали.

Точнее: ждали не меня.

В поздравительной открытке к 8-му Марта, то есть за три месяца до моего рождения, папа желает маме большого счастья, здоровья и самого главного – Максимку.

Друзья, а ведь это обо мне…



Прочитав это пожелание, я вспомнила рассказы родителей о том, что во время беременности они были убеждены, что родится мальчик.

Представляю их удивление, когда из утробы вырвался не какой-то там Максимка, а Ольга Вячеславовна!

Правда, в записках папа многократно подчеркивает свою радость от того, что родилась именно девочка. И я его понимаю: мне девочки тоже нравятся больше.

Судя по тому, что папа неоднократно интересуется, как бы мама хотела назвать дочку, решение было принято не сразу.

В один из первых июньских дней она написала записку на промокашке, и там впервые появилось мое имя.



В записках, датированных после 4 июня, меня уже все называют «маленькой Оленькой».

Из маминой записки, написанной на следующий день после родов, я узнала, как она ждет нашей встречи: «Так хочется убедиться, что это не сон».

Маму положили в шестиместную палату. Все находящиеся в ней стали мамами в один день – в пятницу, 31 мая 1968 года, и на первое июня оставались «прикованными к постели и зависимыми от няни».

На кормление детей приносили 6 раз в сутки.

Описанием моей внешности я полностью удовлетворена, а то, что «девочка хорошо кушает» - истинная правда: я как начала в 1968-ом году хорошо кушать, так и продолжаю, не останавливаясь.

Примечательно, что в первые дни (31-го мая и 1-го июня) папа безмерно радуется моему появлению, а бабуля тому, что у ее дочери «всё позади». Это и понятно – мама всегда остается мамой, хотя любить внучку больше, чем любила меня бабуля, невозможно.



Ее записка от 3 июня полна не только радости по моему поводу, но и теплой заботы о маме: «Ира, почему ты ничего не пишешь, что бы тебе хотелось поесть? Мы ломаем голову, что тебе принести, и как было бы хорошо, если бы ты написала».

Кстати, мама писала: «Еще раз прошу много не приносить!».

Вспоминая свой опыт пребывания в роддоме (двадцать лет спустя), могу сказать: я не стеснялась заказывать любимые блюда. По моей просьбе мама каждый день привозила мне порцию жареного карпа.

А моя мама, вместо того чтобы заказывать разносолы, попросила передать ей стрептоцид, валокордин (в качестве снотворного), пудреницу, лимон, бумагу для записей, карандаш и марлю, так что проблему гостинцев заботливые родственники решали по своему усмотрению. Записку от 3 июня бабушка направляет маме в палату № 16 (это была «инфекционная» палата, в которую маму перевели из-за подъема температуры) и завершает такими словами: «Ира, посылаю тебе угря. Ты же его очень любишь (мама до сих пор любит копченых угрей). Подойди к окну – я буду ждать, где раньше стояла, когда ты махала из 24-ой палаты».

Последнее предложение напоминает нам о том, что возможность связаться по телефону, а тем более по видеосвязи, появилась относительно недавно. Раньше их роль выполняло махание рукой.

Правда, и общение через оконное стекло было проблематичным.

На своей записке мама пишет: «Разговаривать через окно не могу. Гонят».



Теперь я знаю, что за ту неделю, что мы с мамой находились в роддоме, к нам постоянно приходили разные делегации родственников и друзей. Все махали руками и пытались рассмотреть меня и маму через оконное стекло. В большинстве случаев – безуспешно.

Общение осуществлялось следующим образом: посетитель передавал записку и ожидал письменного ответа. При самом благоприятном раскладе роженица отправляла ответное послание.

Любые проникновения посторонних (к ним относились все, кроме рожениц) в родильный дом жестко пресекались.

Новоиспеченные папаши считались не родителями, а потенциальными носителями бактерий, поэтому немедленно выдворялись за парадную дверь.

В записке от 2-го июня папа сетует: «Вчера пытался пройти к тебе, но на втором этаже меня перехватили».

Перехватили! – вот какая бдительность. А вы говорите «партнерские роды»…

Кстати, и передачи принимали не каждый день.

Например, две бутылки простокваши удалось передать только 4-го июня (а не 3-го, как папа пытался сделать).

Даже стрептоцид приходилось переправлять очень странным способом: «Ирочка, мама придет в 18:10-18:15 к окошку, в которое я бросал таблетки. Она молодец, все разложила по пакетикам: чепчики отдельно, распашонки отдельно, пеленки отдельно».

Бабуля, конечно, молодец, а вот таблетки в окошко – это неправильно.

Однако поговорить с врачом молодые отцы могли. Во всяком случае, папа сообщает, что «еще раз разговаривал с зам. главного врача, и он сказал, что если анализы будут хорошие, т.е. не будут найдены показатели прогрессирующего процесса (вероятно, воспалительного), то через 1-2 дня выпишут под расписку».

Косвенно из текста следует, что анализы планировалось взять у мамы, которая несколько дней температурила, из-за чего сильно нервничала. Переживания касались моей судьбы: детей, чьи матери попадали в инфекционный блок, автоматически тоже переводили в «инфекцию», то есть для моего здоровья это перемещение могло представлять опасность.

Мама так сильно волновалась, что несколько записок от папы и бабушки буквально пропитаны всевозможными «успокойся» и «делай все, что скажут врачи».

Врачам в СССР доверяли.

Здорово, что мама сохранила эти записки.

Из них я узнала и о том, как в начале июня папу приняли в кандидаты в партию, и о том, что его коллеги подарили нам коляску, и о приготовлениях к ремонту, и о книжке «Наш ребенок», и о других подробностях жизни, частью которой я уже была.

Есть ли в ваших домашних архивах подобные раритеты?

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив