Елизавета Дмитриева

Поэтесса продолжала посылать стихи в "Аполлон". Она не только посылала письма, но еще и звонила главному редактору. Она как бы проговаривалась о своей пленительной внешности, о своей участи загадочной и печальной. Впечатление подкреплялось изящным почерком, запахом духов. Обратного адреса на письмах не было, но голос в трубке для Маковского звучал обворожительно, удивительно, пленительно. После нескольких телефонных бесед Маковской уже знал, что у Черубины рыжеватые кудри, бледное лицо, а походка чуть прихрамывающая.



Вся редакция «Аполлона» была заочно в нее влюблена и завидовала Маковскому – единственному, кто мог с ней разговаривать по телефону. Художник Константин Сомов предлагал с завязанными глазами приехать к ней домой, чтобы написать портрет таинственной красавицы. Черубину много раз пытались вычислить – то проводили опрос во всех особняках на Каменном острове, то дежурили на вокзале, когда она должна была уехать за границу, то присылали ей приглашение на выставку, где надо было расписываться в гостевой книге. Все было напрасно.
Тем временем Маковский признался: «…убедился окончательно, что давно уже увлекаюсь Черубиной вовсе не только как поэтессой». Когда девушка уехала на две недели в Париж, намекнув, что подумывает постричься в монахини, а по возвращении молилась всю ночь на каменном полу и заболела воспалением легких – Маковский чуть с ума не сошел от беспокойства.


Е.Лансере. Фронтиспис к циклу стихов Черубины де Габриак.1910



Примерно в это же время выяснилось, кто была загадочная Черубина. К Маковскому явился Кузмин и рассказал, что таинственная «инфанта» – поэтесса Елизавета Дмитриева, частенько бывавшая в редакции. Маковский позвонил по ее номеру – и ему действительно ответил необыкновенный голос Черубины. Вечером она пришла к Маковскому в гости. Влюбленный редактор долго уговаривал себя, что не важно, что роковая красавица всего лишь простая русская девушка, «пусть даже окажется она совсем "так себе", незаметной, ничуть не красивой»; главное – ее очарование, ум, талант, душевная близость… Но визитерша его ужаснула. «В комнату вошла, сильно прихрамывая, невысокая, довольно полная темноволосая женщина с крупной головой, вздутым чрезмерно лбом и каким-то поистине страшным ртом, из которого высовывались клыкообразные зубы. Она была на редкость некрасива. Стало почти страшно. Сон чудесный канул вдруг в вечность, вступала в свои права неумолимая, чудовищная, стыдная действительность».



История Черубины закончилась. Закончилась сказка виртуальной любви. Для Маковского все-таки внешность была не на последнем месте.
Но не смотря на свою некрасивость Лиля Дмитриева не была обделена мужским вниманием. Тут и Волошин, и Гумилев. Кстати, имя Черубина де Габриак было придумано Волошиным. Сначала это звучало, как Ч. де Габриак. Габриаком (вернее, габриахом) назывался найденный на морском берегу виноградный корень, похожий на добродушного черта. Позже Ч. превратилось в Черубину. Загадка – зачем вообще Волошину понадобилась эта мистификация. Не исключено, что Волошину просто захотелось посмеяться над снобом Маковским, мечтавшим, чтобы сотрудники приходили в редакцию «Аполлона» в смокингах и приглашали балерин из Мариинского театра.



Успех Черубины де Габриак был кратким головокружительным, но кратким. В 1911 Елизавета Дмитриева вышла замуж за инженера-мелиоратора В. Н. Васильева, приняла его фамилию и уехала с ним в Туркестан. Позднее много путешествовала побывав в Германии, Швейцарии, Финляндии, Грузии — в основном по делам «Антропософского общества». Антропософия стала главным её занятием на все последующие годы и, видимо, источником нового вдохновения. В 1915 Черубина вернулась к поэзии: в новых стихотворениях понемногу исчезло её прежнее «эмалевое гладкостилье», а на смену пришло обострённое чувство ритма, оригинальные образы, ощущение некоей таинственной, но несомненной духовной основы новых образов и интонаций. Многие стихотворения были религиозными, но уже не католическими стилизациями, а искренними, отражающие поиск пути для собственной души поэта, стремящейся к покаянию и очищению.



В 1921 поэтессу вместе с мужем арестовали и выслали из Петрограда. В вину ей прежде всего ставили приверженность антропософии. Она оказывается в Екатеринодаре, где руководила объединением молодых поэтов и знакомится с Самуилом Маршаком. Совместно с ним она рабола над детскими пьесами (сборник пьес позже переиздавался четыре раза).



В июне 1922 она вернулась в Петроград, работала в литературной части Петроградского театра юного зрителя, занималась переводами с испанского и старофранцузского (главная переводческая работа — выполненная в 1923 и опубликованная в 1934 - старофранцузская повесть в стихах «Мул без узды» Пайена из Мезьера), писала повесть для детей о Миклухо-Маклае «Человек с Луны». Оставив работу в ТЮЗе, закончила библиотечные курсы и служила в Библиотеке Академии наук.





В 1926 начинались новые репрессии по отношению к русским антропософам, и год спустя в доме Дмитриевой был произведен обыск, во время которого разорен её архив. Поэтессу выслали в Ташкент. В ссылке она продолжала писать стихи, постоянными темами которых стали мистические переживания, одиночество, любовь, обречённость, тоска по родному Петербургу. В 1927 по предложению близкого друга последних лет, китаиста и переводчика Ю. Щуцкого, Дмитриева создала последнюю безобидную мистификацию - цикл семистиший «Домик под грушевым деревом», написанный от имени вымышленного ссыльного китайского поэта Ли Сян Цзы.

Умерла Елизавета Ивановна 5 декабря 1928 года в ташкентской больнице им. Полторацкого. Была похоронена на Боткинском кладбище города Ташкента.