Айзенштадт на строительстве Сегежского ЦБК - Особое Бюро при ГУЛАГе НКВД.

jlm_taurus — 05.12.2025 "...Собрал он всю эту банду и нас вместе с ними, взобрался на крылечко дома, где остановился и начал: «Я – Раппопорт, вы меня знаете! Шутить не люблю. Приказываю завтра же приступить к работе и бросить волынку, а не бросите, всех перестреляю, как собак. Понятно Вам? А если что не понятно, скажите – я объясню.»

Конечно, среди заключенных не нашлось ни одного охотника вступить в беседу с грозным Раппопортом, и он скомандовал им разойтись по палаткам, что и было немедленно выполнено, а Раппопорт ушел к себе в квартиру – ныне квартиру Гольмана.

До поздней ночи его квартира была освещена, Раппопорт видимо работал; но через несколько часов огонь потух – грозный начальник уснул.

Разошлись по квартирам и мы все, считая инцидент исчерпанным, но утром следующего дня мы столкнулись с таким событием, самая мысль о котором не могла прийти в голову ни одному нормальному человеку, да и сам много переживший и слишком многое в жизни испытавший Раппопорт растерялся; он был ночью ограблен, но не просто, а позорно, с явной целью унизить его в глазах всего лагеря – и начальства, и заключенных: утащили его гимнастерку и брюки, даже сапоги, серебряный портсигар с папиросами – и самое ужасное – находившийся в гимнастерке партийный билет!!!

На столе была оставлена записка с печатными буквами: «Это наш ответ на Ваше выступление.»

При этом абсолютно никаких следов взлома дверей или окон не обнаружено. Привели целую стаю собак – ищеек, но они только помахивали хвостами, бестолково тыкаясь во все углы. В каждом лагере имеются среди заключенных так называемые «легавые», т. е. такие субъекты, которые тайно служат начальству и доносят ему о тщательно скрываемых заключенными событиях и разговорах; эти предатели хорошо известны лагерному начальству, но их имена и клички тщательно законспирированы, и, как правило, заключенные их не знают, а если случайно узнают, то зверски с ними расправляются. В случае с Раппопортом «легавые» оказались бессильными: они ничего не знали, а - возможно - и знали, да боялись говорить: ведь расправа и самосуд в лагерях дело не шуточное.

Достали, конечно, Раппопорту и гимнастерку с чужого плеча, и брюки, и сапоги, но партбилет оставался в руках врагов. Каково же было изумление всех нас, когда на второе утро рано проснувшийся Раппопорт застал на столе все похищенные вещи, а под столом и свои собственные сапоги, к которым была приколота записка печатными буквами: «Все Вам возвращаем, кроме папирос, мы их выкурили за Ваше здоровье.»

Повеселевший и успокоившийся Раппопорт собрался к себе на ББК, приказав нам прекратить всякое расследование и заявил, что дня через 2 – 3 эти бездельники начнут работать, как полагается, если только Вы подготовите фронт работ. На второй же день он прислал нам партию в 250 человек бывших «кулаков» с наказом прикрепить к каждому из них 2 – 3 человек из наших отпетых бездельников. Так мы и сделали. «Кулаки» не церемонились с прикрепленными к ним «орлами», лекций им не читали, но работать заставили, а чуть что не так, творили на месте суд и расправу безо всякой пощады, по-кулацки, и строительство пошло полным ходом.»
На этом Перепелкин закончил свой интересный рассказ, и оба мы легли спать.

Хорошо запомнив напутствия Колотилова, я попросил Карасика дать мне официальный список работников Планового отдела (фамилия, имя и отчество) и пошел знакомиться с ними. Было их человек 12 – 14 и почти все они были моложе меня. Исключение составлял старичок, один сидевший в передней комнате и занимавшийся статистикой. Фамилии его уже не помню, но при первом знакомстве сразу узнал в нем бывшего священника – таковым он и оказался. Обращаясь к нему, я назвал его по имени и отчеству и попросил его называть и меня также по имени – отчеству.

После него я таким же порядком познакомился и с остальными сотрудниками. Каждого я назвал по имени и отчеству и просил их также называть меня.

Я, конечно, уже не помню в настоящее время всех 12 – 13 сотрудников, но большую их часть я запомнил на всю жизнь. Все они, кроме старичка – статистика, были моложе меня. Помню до сих пор фамилии многих из них, например:

Розовский – до лагеря работал начальником сектора Оборудования Госплана СССР;
Белоненко – бывший уполнамоченный Наркомвнешторга по Дальневосточному краю, инженер – экономист;
Розенберг – по образованию инженер – химик, бывший технический директор Ярославского резинового завода;
Гинце – бывший полковник царской армии, добровольно перешедший в Красную Армию и занимавший в ней после окончания Гражданской войны должность начальника штаба Реввоенсовета РСФСР. Несмотря на немецкую фамилию, Гинце был настоящим русским человеком по происхождению из немцев, привлеченных на русскую военную службу еще при Екатерине II.
Менделевич – до ареста начальник Планового отдела строительства знаменитого Краматорского завода;
Макаров – до ареста начальник Планового отдела не помню кокого завода где-то на юге.
Адамов – бывший офицер царской армии.
Все они, кроме Менделевича и Адамова, были осуждены Особым Совещанием НКВД СССР без вызова из и без и объяснений на сроки от 6 до 10 лет. Менделевич же был осужден народным судом на 5 лет за неумеренное начисление премий отдельным руководящим работникам Краматорского строительства, в том числе и себе, в первую очередь и в наибольшей сумме. Адамов был осужден за растрату. Остальных 3 – 4 работников я, к сожалению, уже не помню. Кроме подневольных сотрудников, у меня оказались еще и двое вольнонаемных сотрудников: Алексей Алексеевич Кушев и Кира Анатольевна Ловцова; оба они отлично работали со мною в бумажной промышленности, а потом и в Проектном Бюро Сегежстроя; оба добровольно поехали вслед за мною на строительство и работали: Кушев по вопросам себестоимости продукции подсобных предприятий, а Ловцова в качестве статистика.

Пользуясь хорошими отношениями с начальником строительства Пемовым я в первую очередь добился увеличения моим сотрудникам так называемого премвознаграждения почти вдвое, что для этих обездоленных людей имело существенное значение.

Вскоре после моего переезда в Сегежу был закончен ремонт моей квартиры, Пемов выдал полагающиеся мне 2000 рублей на обзаведение, я купил себе кровать, диван, стол, радиоприемник и мебель. Из лагеря мне прислали домработницу, пожилую крестьянку – украинку Ирину Яковлевну. Я снял ее с лагерного довольствия, и она оказалась моей домоправительницей, очень усердной, честной, заботливой. Варила она мне очень приятный хлебный квас, приготовляла вкусные украинские блюда, и я частенько приглашал к себе на ужин и чай своих обездоленных товарищей по работе.

Не все они решались ко мне приходить, но Розовский, Белоненко, Менделевич и Розенберг, имевшие круглосуточные пропуска приходили ко мне каждый раз. Мы слушали радио, беседовали на разные темы, рассказывали об интересных происшествиях и часам десяти расходились. Могу сказать с полной уверенностью, что за все то время, что меня посещали мои друзья – сотрудники из заключенных, нами не было выпито ни одной рюмки ни водки, ни вина, но зато благодаря нашей близости, работа бесспорно выигрывала – так мне не только казалось, но так оно было в действительности.

Плохо было то, что я не только не знал строительного дела, но и не стремился к его познанию, так как: во-первых, не имел к ним никакого вкуса, а во-вторых, надеялся на то, что в связи с незнанием мною строительного дела меня не станут задерживать в Сегеже, и я вновь вернусь в Гипробум к Зарину и Орлову. В частных беседах с Пемовым, Гольманом, Мордухай – Болтовским и другими я не только не скрывал своего незнания строительного дела, но неоднократно пользуясь удобным случаем, нарочито подчеркивал это не знание, и как мне казалось, они не сомневались в моей искренности.

Примерно в октябре 1936 года к нам приехал Алмазов и вызвал к себе меня и инженера Гурвича – помощника начальника строительных работ, моего хорошего знакомого и даже приятеля по Проектному Бюро. Алмазов предложил нам наметить по объектный титульный список строительных работ на 1937 год и представить ему этот список не позднее, чем через три дня. Я предложил Гурвичу заняться этой работой у меня на квартире, где нас никто беспокоить не будет, при этом я предупредил его о том, что поскольку я строительного дела не знаю, всю ответственность за эту работу должен принять он, Гурвич, на себя, а я буду его секретарем, но не больше.
Гурвич сразу понял меня и согласился.

К вечеру работа была закончена, на второй день утром перепечатана на машинке в трех экземплярах и ровно к 12 часам, как было указано, мы представили ее Алмазову – все было в порядке. Какие –то отдельные титулы вызвали у Алмазова сомнения, и между ним и Гурвичем возникли дебаты. Я молчал и сидел с отсутствующим лицом, ни разу не проронив ни слова.

Совещание уже подходило к концу, как вдруг ядовитый и вспыльчивый Алмазов произнес такую фразу: «А где же начальник Планового отдела? Я его не вижу и не слышу, а ведь знаю, что говорить он умеет.» Я тут же ответил, что молчал потому, совершенно не зная строительных работ, я никакого творческого участия в составлении титульного списка не принимал и записывал лишь то, что мне говорил Гурвич.

- Как же так? Ведь Вы же начальник Планового отдела, ведь это же Ваша работа, а не моя и даже не Гурвича.

- Повторяю, Завен Арминакович, никогда я строительством не занимался и даже терминологии не понимаю; слышу такие слова, как бетон, железобетон, пенобетон, бутобетон, а чем они один от другого отличаются, не знал и не знаю. По образованию я юрист, много лет работал в бумажной промышленности, неплохо знаю производство бумаги, целлюлозы, древесной массы, картона, знаю и экономическую часть проекта, но строительного дела, как не знал раньше, так не знаю и теперь. О своем незнании строительного дела я говорил и Колотилову, и Малютину, и Пемову, но все без толку. А ведь мне через полгода, если доживу исполнится уже 50 лет. Где же мне учиться?!

Алмазов остолбенел, потом вздохнул: «Что у нас делается?! Так Вы совсем не знаете строительного дела?» - Не знаю Завен Арминакович, совсем не знаю.
Алмазов уперся в меня своими черными глазищами и изрек: «От сего числа ровно 2 месяца я Вас беспокоить не буду, но горе Вам, если через 2 месяца Вы не будете знать строительного дела в совершенстве, да, именно в совершенстве – на пять с плюсом!»

Конечно, угроза Алмазова ни в коей мере не повлияла на меня, но я понял для себя главное: от Сегежи мне никуда и никогда не уйти, а раз так, остается одно: взяться за дело и одолеть его, и это тем более, что при создавшихся условиях я вправе рассчитывать не немалую помощь и со стороны своих сотрудников, и со стороны начальника строительных работ – крупного строителя Мордухая – Болтовского, и со стороны его помощника Гурвича, участника у разыгравшегося у Алмазова инцидента, и со стороны прорабов.

В дополнение к этому я написал еще и своему младшему сыну Борису, и он выслал мне кое – какую техническую литературу по строительному делу. Словом, не через 2 месяца, а значительно раньше я уже достаточно ознакомился с процессом строительства и мог бы по любому заданию Алмазова или другого дьявола составить любой титульный список за квартал, за год и даже на большой срок, и это тем более, что я вовремя вспомнил о наличии у нас строительной части проекта, превосходно разработанной нашими контрагентами Промстройпроектом и Гипрогором. Всеми этими источниками пользовался не только я, но и мои сотрудники. Дошло до того, что я мысленно благодарил Алмазова произведенный на меня нажим. Работать мне приходилось очень много, нелегко приходилось и моим сотрудникам, но работа у нас наладилась и стала содержательной и более интересной.

Условия строительства в лагерях резко отличаются от условий обычного строительства; если в условиях строительства предприятий бумажной промышленности наиболее характерным является дефицит в работниках, и притом нехватка не только рабочих-строителей, но и инженерно-технического персонала, то в лагерях этого дефицита не знали: рабочей силы, а также и ИТР, у нас было более чем достаточно.

Основную группу лагерных рабочих составляли осужденные судами воры, грабители, поджигатели, насильники и тому подобные элементы, осужденные на длительные сроки. Были среди них и случайные преступники, люди, поскользнувшиеся на жизненном пути. Были и так называемые кулаки, среди которых, однако, не мало было типичных середняков и даже бедняков. Среди кулаков выделялись узбеки, таджики и киргизы, не расстававшиеся со своими халатами, тюбетейками и мягкой обувью. Как правило, заключенные по окончании нелегкого трудового дня играют в карты, играют азартно; проигрывают и те гроши, которые им выплачивает лагерь за работы; проигрывают и одежду, и белье, проигрывают и пайки хлеба и даже квартиры начальства.

В один прекрасный день «легавые» сообщили, что в лагере пошла игра и на золото – конечно, не на золотые монеты, а на кусочки золота. Откуда могло оказаться золото? Думали – гадали и раскрыли секрет: как известно, Мурманская железная дорога строилась в период первой мировой войны, и в основном строилась она военнопленными австрийцами, чехами и венграми. Для строительства железной дороги был открыт ими прекрасный песчаный карьер в районе села Сегежи. Работали в кошмарных нечеловеческих условиях, и военнопленные погибали тысячами. Когда наши узбеки и таджики добывали для строительства песок на бывших ж.-д. карьерах, они наткнулись на груды человеческих скелетов и черепов, и во многих из этих черепов оказались золотые зубы, которые были пущены в ход при игре в карты. Пришлось в дальнейшем усилить наблюдение за разработкой этого карьера...

В эти же дни мне пришлось столкнуться еще с одним случаем, характеризующим профиль и квалификацию лагерных «рабочих». Мне доставили в служебный кабинет несгораемый железный сейф для хранения в нем секретных документов. Сейф был новый, только что выпущенный ленинградским заводам Сан-Гали. Полюбовался я этим сейфом, принесенные для него ключи положил внутрь его и по растерянности захлопнул его дверцы. Получилась трагедия: сейф замкнут, а ключи оказались в нем, и открыть его никак нельзя. Что делать? Позвонил механику, и он прислал слесаря, который осмотрев сейф, признался в своей беспомощности, но пообещал прислать специалиста. И действительно, минут через десять явился невзрачный паренек. Я ему рассказал о случившейся неприятности и попросил помочь. Паренек посмотрел туда и сюда, ощупал сейф со всех сторон, покачал головою, и я даже не заметил, как откуда-то у него в руках очутился кусок проволоки. С молниеносной быстротой он сунул проволоку в замочное отверстие сейфа, раскрыл его, вынул оттуда ключи, с улыбкой подал их мне и сказал: «Что, Начальничек, хороша работа?!»

«Хороша» - ответил я и тут же, нарушив строгий лагерный закон пожал его руку и сунул ему десятку. Оба мы остались довольны друг другом.

Строительство шло нормально по всем трем отделениям, вернее укрупненным прорабствам, из которых два прорабства занимались промышленным строительством, а третье – строительством образцового социалистического города Сегежи. К этому времени все подсобные предприятия, в том числе образцовый лесопильный завод, прекрасные механические мастерские с большим отдельно сооруженным литейным цехом, завод бетонных изделий и конструкций, кирпичный завод на ближайшем к Сегеже разъезде Мурманской ж.-д., были вчерне уже сооружены и работали, но не с полной нагрузкой. Масштабы строительства значительно увеличились, и соответственно росла и численность персонала, как вольнонаемного, так и подневольного, в особенности последнего. Если не ошибаюсь численность лагеря дошла уже до 6 – 7 тысяч человек. Нужно сказать, что в лагере были свои плановики, подчиненные начальнику лагеря. Они вели работу по расстановке заключенных и по учету их работы, а соответствующие сводки представляли в Плановый отдел, где их обрабатывал наш статистик, бывший священник...

Как-то однажды под вечер мне по телефону из Медгоры позвонил Алмазов с предложением приехать к нему на второй день утром. Явился я к нему в служебный кабинет, когда он принимал отдельных ББК и давал им те или иные указания. Когда прием закончился, и работники ушли, он пригласил меня к себе на обед: «Жена уехала в Москву, мы с Вами побеседуем, а потом я Вам покажу кое – что интересное.» И действительно, после обеда он показал мне сооружения и механизмы канала. Все это было интересно и ново для меня, но я никак не мог понять, для чего он все это делает.

Оказалось, что он знает со слов Пемова и Гольмана о моих достижениях в области строительного дела, моем человечном отношении к заключенным и о достигнутом нами значительном улучшении планирования строительных работ.

Рассказал он мне и о своем жизненном пути. По образованию и специальности он – финансист; как член Партии, он был привлечен знаменитым Берзиным к строительству Красновишерского целлюлозно-бумажного комбината имени Менжинского, а оттуда началось его знакомство с бумажной промышленностью и рядом работников этой отрасли, в частности с Бутылкиным, Колотиловым, Соколовским, с Абрамовичем, Черниховым и другими. Начальником ББК он был назначен уже после того, как было принято решение о строительстве в Сегеже бумкомбината. Знал он и о том, что я в свое время добился аннулирования американского патента на многослойные бумажные мешки, но не понимал, почему я так долго отказывался от перехода в Проектное Бюро Сегежстроя. Теперь он все знает, хорошо понимает меня и надеется, что мне не придется жалеть о вынужденном переходе на Сегежское строительство.

Это посещение мною Алмазова было первым, но не последним. Для характеристики стиля его работы приведу следующий пример: как-то в одно из моих посещений он рассказал о пришедшей ему в голову «гениальной мысли» организовать на Сегежи соревнование строительных бригад из заключенных. Каким образом?
- А вот каким: в честь победившей бригады будет играть оркестр заключенных, а кроме того победившая бригада получит красный аншлаг на шесте, суррогат красного знамени. Как по-Вашему, такое мероприятие окажется эффективным?
- Возможно.
- А я – продолжил Алмазов – ручаюсь за эффективность, потому что под красным аншлагом будет еще пара хороших сапог, суконная гимнастерка и такие же брюки…
- В таком случае успех обеспечен. На практике, однако, после двух – трех сеансов эти «спектакли» пришлось прекратить к великому разочарованию их автора товарища Алмазова, но наши дружеские встречи с ним продолжались по-прежнему.

Впрочем, в это время мою семью посетило страшное несчастье, последствия которого тяготели над нами в течение целых 17 лет: неожиданно был арестован муж моей дочери профессор Арнольд Соломонович Айзенберг. Произошло это I.IX.1936 года, и как всегда ошеломляюще неожиданно.

через несколько месяцев по постановлению Особого Совещания при НКВД СССР от 27. I. 1937 года моя дочь и старуха – мать Айзенберга, как члены семьи осужденного были приговорены к ссылке сроком на 5 лет. Им надлежало явиться в распоряжение НКВД Кировской, прежней Вятской, области, и там местом ссылки им было назначено село Коракулино Удмуртской АССР.

Не говоря уже о беззаконии, допущенном в отношении Арнольда Айзенберга, ссылка его старухи – матери и его жены являлась и по существу, и формально грубейшим нарушением нашего Уголовного Кодекса, и в частности ст. 58-1-в, которая гласит: «В случае побега или перелета за границу военнослужащего, совершеннолетние члены его семьи, если они чем-либо способствовали готовящейся или совершенной измене, или хотя бы знали о ней, но не довели об этом до сведения властей, караются лишением свободы на срок от 5 до 10 лет с конфискацией всего имущества.

Остальные совершеннолетние члены семьи изменника, совместно с ним проживающие к моменту совершения преступления – подлежат лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Сибири на 5 лет.»

Айзенберг не был военнослужащим, за границу не бежал и не перелетал, а, значит, применение к членам его семьи суровой меры, предусмотренной 2й частью ст. 58-1-в, является грубейшим нарушением закона. Но что значил закон для Ягоды и его сподвижников?!

Мои взаимоотношения с З. А. Алмазовым продолжались на прежнем уровне и встречались мы с ним по-прежнему часто. На мое сообщение о печальной участи Айзенберга и моей дочери он ответил: «Сегодня ты, а завтра я, и кто знает, что принесет нам это завтра? Нужно ждать, авось чего-нибудь дождемся…»

И дождались: пришло распоряжение НКВД вольнонаемному составу лагерей и строительств облечься в полувоенную форму, но не всем, а только начальникам и их заместителям: гимнастерка и брюки синего сукна, на воротниках гимнастерки погончики с числом звездочек от четырех высшего начальства до одной для зам. начальника отдела; фуражки военного образца из синего сукна с лакированными козырьками; брюки заправлять в сапоги военного образца. На летнее время установлена та же форма, но из полотна цвета хаки. Не хотелось мне облекаться в эту форму НКВД, но Гольман меня заставил это сделать очень простым способом: вызвал меня к себе в кабинет, где меня дожидался вызванный им портной из заключенных, снявший тут же с меня мерку. Сапоги были у меня свои, а через 2 – 3 дня я был уже в форме и быстро к ней привык, но вместо положенной шинели я, как и многие другие, продолжал пользоваться своим пальто гражданского образца. В моем отделе, кроме меня, форму носил только один Карасик.

По-прежнему приходилось много работать; по-прежнему являлись ко мне по вечерам мои заключенные друзья Белоненко, Розенберг и Менделевич, но мучила меня тоска по дочери, тяжелая доля и всей моей осиротевшей семьи, ужасающая неизвестность, ожидавшая ее и всех нас, без малейшей надежды на улучшение. В условиях лагеря я рисковал превратиться в алкоголика, но к счастью, этого не случилось. Зато случилось другое – я сделался отъявленным курильщиком. Курил за работой, курил в часы отдыха, и даже по ночам, просыпаясь от тяжелых сновидений, хватался за курево. Двух пачек «Беломора» мне едва хватало на одни сутки.

Результаты не замедлили сказаться: начались сердцебиения и я, такой крепкий и здоровый, оказался вынужденным слечь. Мои друзья всполошились, и ко мне явился начальник санчасти лагеря врач по фамилии Саянов. Это был человек лет 27 – 28, в свое время окончивший знаменитую Ленинградскую Военно-Медицинскую Академию, оставленный при Академии, и достигший звания адъюнкта, что соответствует званию доцента в гражданских ВУЗах. По специальности он был хирургом, но в то же время славился как отличный врач-терапевт. В лагерь он попал якобы за контрреволюционную пропаганду в Ягодовском толковании и с честью занимал должность Главного врача при наличии достаточного числа вольнонаемных врачей.
***
...3-ья часть была самым неприятным отделом Управления любого лагеря. Через своих сотрудников, штатных и нештатных, вольнонаемных и заключенных, добровольцев и насильственно заключенных, платных и бесплатных, эта 3-ья часть вела огромную и осведомительную работу среди заключенных и вспомогательных работников лагеря и строительства, выискивала, а иной раз и провоцировала всякую крамолу, политическую и уголовную, и все это под покровом особой секретности, как и полагалось в свое время знаменитому III отделению, учрежденному царем Николаем I, и так остроумно осмеянному графом Алексеем Толстым в его талантливой пародии «Сон статского советника Попова»

Численность Сегежского лагеря все возрастала и достигла какой-то очень крупной цифры, но какой именно – не помню. Корпуса будущего комбината стремительно подымались вверх. Не отставало и строительства города Сегежи. Наши два кирпичных завода работали с огромным напряжением, но кирпича уже не хватало, и его приходилось получать со стороны по договорам. Юрисконсульта на строительстве у нас не было, а потому работа по заключению договоров была возложена на меня, чему я в какой-то степени был даже рад: не хотелось мне терять своей основной специальности юриста.

Неожиданно на строительство приехал Алмазов: по его сведениям, Зам. Наркома, всем известный Берман находится сейчас в Соловках, и надо полагать, что на обратном пути он посетит Сегежу, а потому всем нам нужно подготовиться к этому визиту.

Само собой разумеется, что в первую очередь к встрече высокопоставленного гостя начало готовиться лагерное начальство: расставили нужных и верных начальству людей из охранников, чтобы не прозевать появление Бермана, проследить куда именно он направится в первую очередь и немедленно доложить начальству о его появлении. Прошла ночь, прошло и утро, и только к часу дня стало известно, что «высокий гость» к нам явился чуть свет, задолго до вывода заключенных на работу и успел уже многое повидать и кое с кем поговорить… Полный конфуз!

Алмазов все же не растерялся и как – будто ничего не зная, встретил Бермана и пригласил его в клуб, куда через некоторое время по телефону было предложено всем начальникам отделов и частей явиться на заседание с участием т. Бермана.

Пришлось пойти и мне, грешному. Опытный, отлично знающий и строительство, и лагерь Белоненко посоветовал мне захватить с собою так называемую «расстановку» - документ, заготовляемый лагерными плановиками, и устанавливающий, какие именно заключенные на каком объекте в данный день должны работать. До этого дня я этим расстановкам не придавал никакого значения, зная, что как правило, они составляются лагерными плановиками по соглашению с каждым прорабом в отдельности – вернее, по заявкам на рабочую силу со стороны старших прорабов.

Контролировать фактическую расстановку рабочей силы и ее соответствие документу я и не думал, не сомневаясь в их совпадении, а кроме того за все время моей работы на Сегежском строительстве ни один прораб ни разу не жаловался мне на какое-либо несоответствие между документом и фактической расстановкой.

Совет Белоненко я выполнил и «расстановку» захватил с собою.

Свое выступление Берман начал с того, что строительство и лагерь, с которыми он познакомился с утра, произвели на него очень хорошее впечатление по своей организованности и порядку. Строительство крупное и во всех отношениях интересное. Прорабы – солидные, знающие дело. Заключенные хорошо одеты, дисциплинированы, работают на совесть. Все хорошо, но в одном я уверен: расстановка рабочей силы у Вас не контролируется, а значит, и не соблюдается.

Не помню, кто из присутствующих, не то Пемов, не то Гольман, но кто-то из них заявил, что расстановка у нас соблюдается в точности. Берман с обворожительной улыбочкой спросил: «А Вы уверены?», на что последовал ответ: «Безусловно.» - В таком случае сейчас проверим; у кого из присутствующих имеется сегодняшняя расстановка?
Все молчали, а я вынул из своей папки «расстановку» и сказал: «Вот она.»
- Вы кто?
- Я начальник Планового отдела Айзенштадт.
-Товарищ Айзенштадт, а Вы сами-то проверяете фактическую расстановку?
- Ни разу не проверял.
- Почему?

- Мне и в голову не приходила мысль о том, что расстановка нуждается в проверке.
- А если так, то почему Вы захватили эту расстановку с собой?
- По совету одного из моих работников.
- Умный совет! А кто он такой?
- Его фамилия Белоненко.
- Хороший работник?
- Отличный!
- Вольнонаемный или заключенный?
- Заключенный на 10 лет.
- Политический или уголовный?
- Политический.
- По суду или Особым Совещанием?
- Особым Совещанием.
- Представить его к премированию.

Обратившись к Алмазову, Берман предложил немедленно выделить из присутствующих на совещании товарищей трех человек, в том числе товарища Айзенштадта, для проверки расстановки рабочей силы на месте работы. Так и сделали, и результат оказался не в нашу пользу.

Берман торжествовал, но тут же великодушно заявил, что такой порядок, а вернее беспорядок не является особенностью Сегежского лагеря, а практикуется во всех без исключения лагерях, даже образцовых, и по-видимому с этим ничего не поделать.

Алмазов о чем - то задумался и, не дождавшись конца обеда, отозвал меня в сторону и предложил немедленно составить от его имени записку на имя Бермана с просьбой об отгрузке в Сегежу, всю освободившуюся на почти уже законченном строительстве канала «Москва – Волга» технику, излишки металла, металлоконструкций и других стройматериалов.

До чего заботлив, до чего изобретателен был Завен Арминакович! А ведь никому и в голову из нас, в том числе и нашим лихим снабженцам, не приходила в голову такая, казалось бы, простая мысль. Берман и сам не ожидал такого пассажа и с видимым удовольствием наложил на рапорте Алмазова резолюцию: «Главному инженеру строительства Химкинского канала тов. Жуку немедленно отгрузить Сегежстрою все излишки строй оборудования и стройматериалов по выбору командированных на канал работников Сегежстроя.»

В течение 3 – 4 недель наше строительство получило с канала значительное количество кранов, экскаваторов, грейдрутеров и прочей техники, немалое количество цемента, кирпича и других материалов, и работа у нас пошла во всю.

Еще в дни пребывания Бермана на строительстве я на основании его предложения представил Белоненко к премированию суммой в 100 рублей. Начальник строительства Пемов был скуповат, но Алмазов безоговорочно санкционировал эту неслыханную для заключенных премию, и мой друг получил ее полностью.

...в последних числах апреля 1937 года мне позвонил Алмазов и сообщил, что им получена для меня бесплатная путевка в Кисловодск в санаторий НКВД.
...Совершенно неожиданно наша безмятежная жизнь в санатории была прервана сенсационным сообщение по радио: «Бывший Народный Комиссар Внутренних Дел Ягода снят с работы, арестован и предан суду по обвинению в измене, шпионаже и ряде других уголовных преступлений.»
Мы все обалдели, и я даже подумал: «Не провокация ли это самого Ягоды или его подручных?!»

Оказалось, все это правдой, и в тот же день мы узнали, что Народным Комиссаром Внутренних Дел и Генеральным Комиссаром Госбезопасности назначен какой-то неизвестный Николай Иванович Ежов.

Трудно, вернее невозможно, описать то волнение и растерянность, которые охватили всех без исключения обитателей нашего санатория: его служебного персонала начиная от главного врача и кончая санитаркой, его больных и выздоравливающих, среди которых были крупные чекисты и гулаговцы, занимавшие отдельные покои из 2 – 3 комнат, и такая «мелочь», как мои друзья пограничники и я сам.

Мой напарник по комнате молодой и прямодушный пограничник Коновалов сказал: «Как же так? Ведь Ягода был нашим отцом, нашим знаменем, с его именем мы шли в бой – а теперь оказывается, что он уголовный преступник…»

В таком смятении мы пребывали 2 – 3 дня, не более. В скором времени пошли аресты наиболее высокопоставленных пациентов нашего санатория, видных чекистов и крупных работников НКВД и ГУЛАГа. Некоторые из них по-видимому пытались оказать сопротивление: на их руках были так называемые в уголовном мире «браслеты», т. е. ручные кандалы – украшение, применяемое к самым опасным преступникам.

Признаюсь, я не был очень огорчен ни падением Ягоды, ни арестом его сподвижников – наоборот, я надеялся на то, что у нас восстановится законность и – возможно – моя ни в чем не повинная дочь, незаконно сосланная, получит возможность вернуться домой. Оказалось, не так: беззакония, творившиеся при Ягоде, не только не прекратились, но приняли ужасающую форму.

До окончания срока моей путевки в Кисловодск оставалось еще около 10 дней, и я решил использовать это время таким образом, чтобы кое – что полезное сделать для Сегежи, а главным образом для того, чтобы хотя бы на короткое время побывать у дочери в Каракулине и по возможности чем-нибудь помочь ей. В жизни редко бывает так, чтобы можно было сочетать личные интересы со служебными, но все же бывает. Почему бы мне не попытаться?

Я и подумал: 1) через год – полтора Сегежский комбинат будет пущен. Его основное производство – сульфатная целлюлоза, о которой я кое – что знаю теоретически, но совершенно не знаю практически: ни разу я не побывал на сульфат-целлюлозном заводе. 2) приближается время начала монтажных работ, а в них я ничего не смыслю. 3) не выходят у меня из головы едкие замечания М. О. Данилова по поводу неполноценности нашего планирования.
Вывод: нужно все это одолеть и побывать там, где со всеми этими неизвестными мне делами можно основательно ознакомиться в короткий срок, а заодно побывать и в Каракулине у дочери.

Сказано – сделано, и я написал Пемову, что остающийся до конца моего отпуска месяц я готов использовать в интересах нашего строительства и прошу выслать мне командировочное удостоверение в Архангельск на Соломбальский сульфат-целлюлозный завод, в Краснокамск на целлюлозно-бумажный комбинат и в г. Волжск на Марийский целлюлозно-бумажный комбинат. Надеюсь, что оттуда я приеду не с пустыми руками, и мы получим все данные, необходимые нам для резкого улучшения работы на Сегежском строительстве. Жду Вашего ответа в Кисловодске до такого-то числа.

Пемов ответил мне быстро и прислал мне заказным письмом командировочное удостоверение для поездки в эти три пункта, и я немедленно выехал в Соломбаль. Первым директором Соломбальского завода был инженер Маршак женатый на дочери Рыкова: он же и строил этот завод. Примерно за 10 дней до моего приезда Маршак был арестован, как якобы вредитель, и обязанности директора завода исполнял наш ленинградец Сергей Михайлович Комаров, очень умный, способный, на-редкость прямой и чистый человек: к обвинению Маршака во вредительстве он отнесся скептически.

На Соломбале в это время был и мой старый знакомый по Гипробуму инженер Мельмберг, один из авторитетнейших специалистов сульфат-целлюлозного производства. Он подробно познакомил меня с работою завода, показал варку целлюлозы и все детали производства.

Директором недавно сданной в эксплуатацию Краснокамского камбината 1-й очереди и одновременно начальником строительства 2-й очереди был в это время мой старый друг Лука Андреевич Бутылкин, сам себя назначивший на эту работу. Главным инженером комбината и строительства был Павел Павлович Мельцер, а начальником строительных работ 2-й очереди был Фаддей Генрихович Грингоф. Как с Мельцером, так и с Грингофом были у меня самые лучшие дружеские отношения еще со времен незабываемого строительства Сясьского целлюлозного завода, а о Бутылкине и говорить не приходится – с первых дней национализации бумажной промышленности он был и остался нашим общепризнанным руководителем, умным, талантливым, энергичным, решительным, прямым и честным человеком, смело отстаивавшим свои взгляды даже в тех случаях, когда они находились в противоречии с официальными взглядами правительства.

Так в частности было и в тот период, когда 1927/28 г. была арестована большая группа крупнейших специалистов целлюлозно-бумажной промышленности по обвинению в принадлежности к так называемой «Промпартии» Рамзина, и когда Бутылкин, единственный из наших руководителей, взял на себя смелость официально заявить о непричастности арестованных специалистов к какому бы то ни было вредительству.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив