44 года в сумасшедшем доме: жизнь Корейши Ивана Яковлевича в Московском
dpmmax — 20.05.2022
Продолжу рассказ об истории психиатрии и конкретно — о жизни известного в Москве и за её пределами юродивого и провидца Корейши (начало здесь). Ивана Яковлевича действительно определяют в подвал Московского доллгауза — поскольку в сопроводительном письме указано, что пациент буен и смущает умы окружающих.
И сажают на цепь: сказано буйный — значит, положено. Зиновий Иванович Кибальчич, в лучших традициях военврачей, сделал всё по инструкции. И такое впечатление, что просто забыл о пациенте. Либо старался лишний раз не вспоминать: ну не мазохист же он, в самом-то деле, головной болью себя мучить!
Смотритель Боголюбов (тот самый, которого мы помним по рапорту — мол, прикупите новых железных цепей, а то эти поизносились) в служебных записках исправно докладывал, что пациент Корейша сумасбродит не сильно, не кричит, на санитаров не бросается. Зато молится истово, ну так оно и правильно: действенное средство от повреждения в уме, а уж постом его тут обеспечивают. Ну а что вытребовал себе молоток и крушит в пыль ежедневно приносимые ему камни и стекло (обратите внимание: хоть и держат пациента на цепи, а молоток ему выдали, и камни со стеклом поставляют исправно!) - так, может, и вправду того? В смысле, бесов гоняет, людские пороки в пыль крушит. Не зря ведь про него что-то такое поговаривают. Глядишь, и отмолит нас, грешных. Позже к пациенту даже человечка специального приставили, Миронку, чтобы исправно носил тому булыжники и пустые бутылки: грехов-то, небось, много...
Такое особое отношение со стороны не самого мягкого (и по характеру, и по служебной необходимости) человека, коим был Боголюбов, было неспроста. Буквально на третий день, как оказался Корейша в долгаузе, Боголюбов (а он прекрасно знал, кого к ним поместили) пришёл к Ивану Яковлевичу с вопросом. Дочь, говорит, у меня приболела, да сильно. Может, подскажешь, божий человек, чем всё обернётся? «Ох, больно, жалко! - воскликнул Корейша. - Ох, корь, корь — три дня помечется, повысыпит — на третий день выздоровление». Метнулся Боголюбов домой, а там и доктор подоспел, и про корь всё подтвердил. Ну совсем-то на поправку дочь только на девятый день пошла, но три дня и впрямь были самыми тяжелыми. Так что не соврал прозрец-то!
Больше двух лет до Корейши никого из посторонних не допускали — соблюдали указ, что писан был ещё в Смоленске. А 19 февраля 1819 года позвал Иван Яковлевич к себе в подвал Боголюбова да прикрикнул на него, когда тот вошёл: «Прими странника в дом!» Тот пожал плечами: опять, мол, юродивый чудит, да и вышел прочь. А ввечеру подъехал к воротам больницы протоиерей из Павловска, по совместительству — брат Ивана Яковлевича, Павел Корейша. «Павел, Павел!» - возопил Иван, сидя в подвале. У смотрителя и надзирателей челюсти попадали: но как? Он же не видел посетителя! Встреча состоялась, а дежурный смотритель и надзиратели, разойдясь после смены по домам, про тот случай своим родным и знакомым поведали — и по Москве поползли слухи о юродивом, который всех и всё насквозь видит. Смоленская история повторилась: к больнице потянулся сначала ручеек, а потом и толпы посетителей. Персонал сориентировался моментально: больничный надзиратель Иголкин поставил дело на поток, пуская страждущих к Ивану Яковлевичу аккурат после врачебного обхода, строго на полчаса каждого, и строго за денежку малую. Ну или не такую малую, прейскурант не сохранился. Студент прохладных вод, как называл себя Корейша в письмах, кажется, вскоре начал скучать по годам одиночества в подвале на цепи.
Как долго можно обходить запреты и заниматься не вполне законной предпринимательской деятельностью? Опыт надзирателя Иголкина показывает, что больше одиннадцати лет. Во всяком случае, лично он имел такой неофициальный гешефт именно столько, да и потом дело не заглохло, но обо всем по порядку. В 1828 году в ряды посетителей затесалась жена московского генерал-губернатора, Татьяна Васильевна Голицына. И вопрос-то она задала Корейше пустяковый, на первый взгляд. «Где в настоящее время находится мой муж?» - спросила. Ну, видимо, не зря Иван Яковлевич снискал людскую славу прозорливца. Не стал он хорохориться да ерепениться, как, бывало, позволял себе в адрес совсем уж никчемушных вопрошающих. Взял да и ответил прямо — в таком-то доме, по такому-то адресу. А Татьяна Васильевна, вернувшись домой, проверила. Не соврал провидец.
Генерал-губернатор обратил внимание на Московский доллгауз, да и супруга попросила как-то смягчить участь его знаменитого пациента. Организовали комиссию, разобрались как положено и наказали кого попало. Проверка ли послужила тому причиной, или давно вопрос о смене руководителя назревал, а только встал во главе московского сумасшедшего дома Василий Федорович Саблер — ну да я вам о нем уже рассказывал.
Условия содержания душевнобольных заметно улучшились и помягчели, ушел в отставку Боголюбов, посетителей к Ивану Яковлевичу стали пускать вполне себе официально (Саблер в 1833 году подсуетился, когда увидел, что не может предотвратить, написал ходатайство Голицыну, и тот своей властью утвердил), а надзирателю Иголкину теперь официально же разрешалось не только просить дать ему мзды, но и строчить о размерах той мзды отчёты — сколько приняли, куда что пошло, всё по-взрослому.
Корейше выделили отдельную палату — и не в подвальном помещении. Скромен оказался Иван Яковлевич, даже воинственно скромен: сорвал и бросил на пол свежее постельное бельё, пристроился в уголке просторной палаты, да начертал демаркационную линию, которую и сам с тех пор не переступал, и другим не давал. Бардак, правда, развёл первостатейный, ибо и сам в палате не убирался, и другим толком не давал. Ну сумасшедший, что возьмёшь, - пожимал плечами персонал.
Но полезный сумасшедший. Это по реестру он проходил душевнобольным пациентом, в чем старался окружающих не разочаровывать, а для тех москвичей и гостей с иных волостей, кто был наслышан — святой человек, страстотерпец и прочая, и прочая. И за посещения никогда лишнего не просил. Есть прейскурант в 20 копеек серебром за визит — вон кружка, кидай монеты. Ничего сверху. Наоборот, с бедноты Иван Яковлевич и вовсе требовал не брать ничего, даже делился с ними табачком, яблоками да калачами, что норовили ему принести сердобольные посетители. 20 копеек — деньги не особо большие (хотя кому как по тем временам). Так вот, за годы пребывания Корейши в сумасшедшем доме пожертвования исчислялись тысячами рублей: в день могло прийти 60 (кто-то поговаривал о сотне) человек. И Корейша просто отмахивался от участия в их освоении: мне, мол, хватает крыши над головой и куска хлеба. Пожалуй, он оказался первым в истории психиатрии пациентом, который не только не требовал дотаций на своё содержание (а психиатрия во все времена именно дотационной и являлась), а зарабатывал на пребывание и себе, и едва ли не всей больнице. Помимо денег, сдаваемых напрямую, дополнительный доход приносил и жертвуемый Корейше нюхательный табак: знали, что любит его Иван Яковлевич обонять, а под настроение и пожевать, и голову им посыпать — и несли мешками. Так эти мешки потом сдавали по сходной цене в табачные лавки, где его снова покупали посетители и снова несли юродивому... Деньги, кстати, на благоустройство больницы и пошли — бильярд прикупили, музыкальные инструменты, лекарствами себя обеспечили, продукты хорошие стали заказывать. Саблер признавался, что многие нововведения, кои он сделал в больнице по образцу Сальпетриера, стали возможны благодаря этим пожертвованиям.
Уже в глубокой старости представилась Ивану Яковлевичу возможность покинуть Московский доллгауз (к тому времени он уже назывался Преображенской больницей для умалишенных): по настоятельной просьбе племянницы, диаконицы Марии, написал он ходатайство о выписке. И — надо же! - ходатайство утвердили: ступай, мол, с богом. На что Корейша тут же передумал: «Никуда идти не хочу, а тем более в ад» Что он счёл адом, догадаетесь, или подсказать? Ладно, подскажу. Один из моих коллег, всю жизнь проработавших в психбольнице, говаривал так: «Прихожу на работу в серьёзное государственное учреждение — всё в порядке, все на своих местах, больные болеют, доктора лечат. Выхожу вечером за ворота — и попадаю в дурдом».
О том, как чудотворствовал и что пророчествовал Иван Яковлевич, кто хочет, найдёт в «Житиях». Умер же он 6 сентября 1861 года, в возрасте 77 лет, приняв в тот день всех посетителей. 44 года жизни — вот сколько он провёл в Московском доллгаузе.
Я намеренно не говорю ни о том, каков был бы его диагноз с точки зрения современной психиатрии, ни о том, как можно квалифицировать его прорицания и чудеса — неблагодарное это занятие. Скажу в заключение этой истории лишь несколько слов о массовом безумии, что творилось на его похоронах.
Пять дней шли споры о том, где же хоронить такого человека. Смоленская обитель упирала на то, что есть такое слово — родина. Ей возражали представители Алексеевского женского монастыря, и даже приводили какие-то веские аргументы. А остановились в итоге на Черкизово. И снова на то есть две версии. По одной из них, какой-то полковник Заливкин, которому Иван Яковлевич аж трижды являлся в видениях уже после своей смерти, настаивал, что все расходы по захоронению возьмёт на себя. По второй, племянница провидца, диаконица Мария, что была замужем за дьяконом храма Ильи Пророка в Черкизово, слезно просила митрополита Московского Филарета о том же. И Филарет пошёл навстречу.
На похороны собралось народу чуть ли не половина Москвы. Санктуарий и кунсткамера в одном флаконе: знатные персоны и нищие, купцы и попрошайки, военные и местные кликуши. Стоны, крики и плач, эпидемия обмороков и религиозного экстаза. Как не растащили гроб и тело на сувениры — да чудом, не иначе. Как писал Скавронский в «Очерках Москвы» тех лет:
«В продолжение пяти дней, отслужено более двухсот панихид; Псалтырь читали монашенки, и от усердия некоторые дамы покойника беспрестанно обкладывали ватой и брали её с чувством благоговения. Овёс играл такую же роль. Цветы, которыми был убран гроб, расхватывали вмиг. Некоторые изуверы, по уверениям многих, отгрызали даже щепки от гроба. Бабы провожали гроб с воем и причитанием. — «На кого ты нас, батюшка, сироти-и-нушек», — это снова пелось и тянулось таким тоном, что звенело в ушах, — «оставил, кто нас без тебя от всяких бед спасёт, кто на ум-разум наставит, батюшка?» Многие ночевали около церкви… Долгое время на могиле служили до двадцати панихид в день».
***
P.S. Мой проект «Найди своего психиатра» работает в штатном режиме.
P.P.S. На площадке Sponsr (Тыц) — мною пишется книга о неврозах. И здесь же есть возможность получить автограф на мои книги.
Что такое инвестиционные монеты и для чего они нужны 
Мадьярский фальстарт 
Под чью дудку теперь в Чечене пляшут? 
Русский титан не попадает ни под какие западные санкции. 
Николай Тибо-Бриньоль, отменяющий всю легенду о походе и смерти на перевале 
Премьера дня 11 апреля 1964 года 
Страна победившего цирка 
Интересные исторические фотографии- 2 
Мело, мело по всей земле 
