Как юродивый Корейша Иван Яковлевич попал в Московский доллгауз
dpmmax — 18.05.2022
Родился Иван 8 сентября 1783 года то ли в самом Смоленске, то ли в селе Иньково, что в той Смоленской губернии. Будущее мальчика казалось вполне предопределённым — во всяком случае, отец, Яков Корейша, который некогда отверг стезю дворянина и стал священником сначала в том самом Иньково, а позже и в Смоленск перебрался, был уверен, что сын пойдёт по его стопам.
Поначалу-то всё к тому и шло: поступив десяти лет от роду сразу во второй класс уездного училища, Ваня прилежно занимался в нем три года, а в 1796 году перевелся в Смоленскую духовную семинарию, где и продолжил учёбу аж до 1803 года. Полюбились ему латынь и греческий, труды отцов церкви и толкование Священного писания. А вот со сверстниками он как-то не особо сошёлся. Не конфликтовал, ибо, по свидетельствам, был кроток и добродушен, прилежен и правдив — но и душу нараспашку не держал да в забавах не участвовал, за что и был прозван среди однокашников анахоретом.
Окончив семинарию, Иван не спешил принять сан священника: несколько лет он преподавал в её стенах, затем — в Пореченском училище, откуда 7 мая 1806 года взял да и ушел. Вот так, внезапно: вел урок, а затем вдруг замолк на полуслове, словно прислушиваясь к чему-то, закрыл книгу, вышел из класса на улицу — только его и видели.
В сентябре того же года, как был, без вещей и без денег, Иван появился в Соловецком монастыре, где провел иноком более года. В июне 1807 года Корейша — снова пешком и без гроша в кармане — отправился в Киево-Печерскую лавру, откуда хотел было вернуться домой, да тяжко заболел под Могилёвом. И принял обет — пока, мол, не побывает в пустыни Нила Столбенского — домой не вернётся. 16 сентября 1808 года он туда пришёл, и вновь настигла его тяжёлая хворь, от которой, как уверяют биографы, исцелиться ему удалось, лишь припав к мощам преподобного Нила. Вернувшись на квартиру, где был он на постое, Иван явил хозяйке первое в своей жизни пророчество: «Да! Ныне несли меня на руках и в церкви усадили, а через пятьдесят три года опять понесут и уж уложат в церкви» Собственно, через пятьдесят три года так и произошло.
В самой пустыни, где поселился Корейша, его зауважали после одного случая. Поругались однажды монаси, подсчитывая собранные пожертвования: мол, не сходится, недостача явная! Стали крошить батон на казначея, тот, соответственно, принялся божиться, что не при делах. В самый разгар дебатов вмешался Иван Яковлевич, который тут мимо проходил. Усмехнулся он да молвил: «Не на лица зряще судите, а сотворите суд правый и позовите Андрея!» Позвали того Андрея — иеродьяконом тот службу тащил — а тот возьми да покайся: дескать, лукавый попутал, братие, на мне сей грех тяжкий!
В 1809 году в пустынь приехала сестра Корейши, Параскева, и уговорила его вернуться домой. К преподаванию в училище он тоже было вернулся, но ненадолго — уж больно им тяготился. И вскоре поселился Иван Яковлевич на отшибе, в заброшенной бане на огородах, да и стал жить чем бог подаст. В основном тем, что на огороде можно было вырастить и собрать. Уединение, правда, долго не продлилось: не избалованным новостями смолянам стало любопытно — кто же это такой там в бане живёт, псалмы распевает да молится непрестанно? Уж не блаженный ли в городе завёлся? Стали в гости захаживать — кто за духовным наставлением, кто за судьбы предсказанием, а кто и просто поглазеть. Такое навязчивое внимание стало Корейшу тяготить. А ещё то, что спрашивали всё больше о дурацком: где батюшка усопший деньги прикопал да не навела ли соседка порчу на курей. И так достали, что начертал Иван Яковлевич табулу над дверью бани: принимать-де отныне будет он не входящих, а вползающих себя на четвереньках. Этакий тест на гордыню, попытка отсечь тех, кому не очень-то и надо.
Помогло не очень. Попытался Иван Яковлевич отторгнуть от себя любопытных иначе: попросту прикинувшись безумным (впрочем, кто-то поговаривал, что и не прикидывался он, а манифестировал к тем годам, но не будем пока про это). Тоже не сильно сработало, и покинул он баню. С тех пор жил он то ли в лесном шалаше, то ли, как поговаривали, в избушке, кою построили ему крестьяне в глухом лесу, то ли и вовсе в церковной сторожке ночевал. Но людей сторонился. И теперь уже не у себя принимал, а являлся сам. В первую очередь в тот дом, куда вскоре смерть постучится.
Однажды, зимой 1811 года, крестьяне, что подкармливали юродивого хлебом, попеняли ему на то, что-де одежка у него не по сезону. На что в ответ услыхали: «Подождите год-годик, и жарко будет, и мёрзнуть станете». А уже через год, бродя по полупустому городу, через который прошла французская армия, Корейша просил подаяния, которым не забывал делиться с другими бедолагами. А ещё — успокаивал ополченцев, пророча скорую победу русского оружия. Правда, и от французов не отворачивался — особенно позже, когда погнали их обратно. За что был однажды перехвачен казачьим разъездом и доставлен в штаб — мол, лазутчика поймали. Казакам попеняли — дескать, закусывать надо, это же наш местный юродивый! - и отпустили Корейшу с богом.
Вскоре после Отечественной Войны Иван Яковлевич оказался в Московском доллгаузе. Как это произошло? На то существуют две легенды.
Первая, романтическая, озвучена с некоторыми вариациями Иваном Гавриловичем Прыжовым (публицистом, этнографом, историком и революционером по совместительству) и Михаилом Ивановичем Пыляевым, писателем и журналистом, коллекционером анекдотических историй.
По этой версии, не то накануне войны 1812 года, не то вскоре после неё появился в Смоленске завидный жених. Не то офицер на постой определился (возможно, даже ветеран Отечественной войны), не то важный какой инспектор аж из Сам-Петербурга. И надо же такому случиться, что глянулась этому завидному жениху одна девица. Тоже не из последних в местном бомонде: то ли обедневшей вдовы купеческой дочка, то ли помещика местного, то ли ещё чья — но мезальянса, сложись всё ладно да складно, не предполагалось. Ну а что возраст? Старый конь (по одной из версий, жених был в возрасте) — он борозды не испортит. Хоть глубоко и не вспашет. А жених прямо соловьём разливается: мол, я тебя люблю, и в карман посажу, и венчаться в Петербург увезу! Только, говорит, пожалей мой марьяжный рефлекис!
И решил то ли родитель, то ли родительница, то ли оба-двое, то ли дочка с матерью (у одного меня ассоциации с мультиком «Пластилиновая ворона» напрашиваются?) спросить местного прозреца-юродивого, будет ли в том браке счастье. Ну Корейша им и ответил. Тут снова легенды расходятся в деталях. Якобы, самой невесте он крикнул нечто невразумительное, вроде: «Разбойники! Воры! Бей! Бей!» - хотя в те годы, по свидетельствам многих, Иван Яковлевич изъяснялся более внятно. Помещику, гласит другая легенда, он молвил: «Дурно с арестантом в Сибири — вор вором и будет». А бедной вдове сказал иначе: «Не верьте ему! Какое венчание? Он женат, и у него двое детей дома!»
Ну а далее явилась жениху волшебная птица обломинго: то ли о семейном положении его во время сватовства спросили, то ли о делах служебных, да только не нашёлся он с ответом, смешался и ретировался. Смоленский бомонд фишку просёк, дочерей, что на выданье, попрятал, двери своих домов перед женихом закрыл.
Воскликнув, что сюда он больше не ездун, жених сел в карету и укатил обратно в Санкт-Петербург. Но перед отъездом всё же успел выяснить, кто же это тут такой догадливый. И вышел на огородного пророка. И то ли самолично ему руки-ноги переломал, то ли помог кто — но черное дело было сделано. А затем накатал жалобу куда следует: мол, у вас тут в городе орудует буйнопомешанный, а вы ни сном ни духом! А речи его безумные, между прочим, вводят народ в искушение и суеверие, а что ещё хуже — откровенным якобинством попахивают и порочат добрых чиновников! И что давно пора определить сумасшедшего в сумасшедший же дом. Так гласит вариант легенды, где фигурирует вдова купца и жених-чиновник.
В варианте, где жених — военный, а невеста — дочь знатной барыни, тоже имеет место жалоба на юродивого, причинение ему телесных повреждений и помещение в сумасшедший дом, но жених при этом оказывается вором и попадает под суд, а невеста уходит в монастырь и оттуда, уже будучи игуменьей, двенадцать лет ведёт переписку с Корейшей.
В варианте же, где фигурирует отец-помещик, дело происходит перед самой войной, и Корейшу находят избитым в лесу, перевозится местными жителями в смоленскую больницу, откуда выходит через четыре месяца в день, когда французы занимают город. Жених же, будучи полковым казначеем, после войны попадается на растрате, лишается всех чинов и званий и отправляется в Сибирь на каторгу.
Существует и другая легенда о том, как Иван Яковлевич угодил в Московский доллгауз.
После войны император Александр I выделил 150 тысяч рублей на то, чтобы поднять Смоленск из руин. Деньги отцы города освоили. Как водится, что-то попилили, а кое-где и понадкусали. Дело знакомое, и народ об этом поговаривал вполголоса, но с оглядкой, дабы чего не вышло. А Корейша, напротив, очень даже громко вопрошал — мол, куда девалось императорское злато-серебро? Ну юродивый, надо ж понимать.
А вот власти Смоленска понимать отказались. И когда Корейша, подловив одного из тех самых отцов города на променаде, прямо на центральном городском бульваре, и, ткнув пальцем в орден, едко спросил: «Что ты спесивишься? Ты награжден за смерть — десятки повымерли» - тут-то его и повязали. И упекли в тюрьму — чтобы не сбёг до суда.
Народ было возмутился: как же, их любимца, их местную достопримечательность упаковали! - да куда там. Власти были непреклонны. К тому же, Корейша и в тюрьме над ними изгалялся, почтения должного не проявлял, на допросах вел себя вызывающе, всё обиняками да аллегориями, да о себе в третьем лице, а с чиновниками так нельзя, у них ассоциативный ряд под параграфы заточен и сказок не приемлет. Вот и признали его сумасшедшим да невменяемым — и определили в смоленскую больничку указом от 4 февраля 1813 года.
Тем же указом воспретили его навещать, да кто бы послушался. За правду же человек пострадал. И какой человек — святой! Всеми правдами, а более неправдами, подкупая персонал и просто просачиваясь тайком, шли к Ивану Яковлевичу посетители. Подкормить, посочувствовать, а ещё о себе узнать: что было, что будет, чем сердце успокоится. В июне 1815 года указ, запрещающий посещения, пришлось отменить. А тут ещё и до столицы дошли слухи, и оттуда грозно так поинтересовались: а на что, собственно, наши деньги пошли? И так ли безумен этот ваш юродивый?
Надо было что-то делать, и чем скорее, тем своя рубашка ближе к телу. Уж очень неудобный пациент, а сумасшедшего дома в Смоленске отродясь не водилось, так что ещё и не по профилю. И в октябре 1816 года губернатор города отписал своему коллеге, московскому генерал-губернатору: дескать, нет ли в дурдоме Первопрестольной одного местечка? Не за себя, мол, прошу, а за нашего местного сумасшедшего. Местечко сыскалось только через год: всё-таки ни Москва, ни доллгауз московский не резиновые ни разу. Тёмной и стылой октябрьской ночью, на телеге, связанного веревками и укрытого рогожей от досужих глаз, Ивана Яковлевича отправили в Москву. Сам он впоследствии так писал о своем вояже:
«Когда суждено было Ивану Яковлевичу переправляться в Москву, то ему предоставили и лошадь, но только о трёх ногах, четвёртая была сломана. Конечно, по причине лишения сил, несчастное животное выдерживало всеобщее осуждение, питаясь более прохладою собственных слёз, нежели травкою. При таком изнурённом её положении мы обязаны были своей благодарностью благотворному зефиру, по Божьему попущению, принявшему в нас участие. Ослабевшая лошадь едва могла передвигать три ноги, а четвертую поднимал зефир и, продолжая так путь, достигли мы Москвы, а октября 17 взошли и в больницу. Это начало скорбям. Возчик мой передал обо мне обвинительный акт, и в тот же день, по приказу строжайшего повеления, Ивана Яковлевича опустили в подвал, находящийся в женском отделении. В сообразность с помещением дали ему и прислугу, которая, по сердоболию своему, соломы сырой пук бросила, говоря: чего же ему ещё? Дорогой и этого не видал; да вот ещё корми его всякий день, подавай воды с хлебом, а в бане жил, что ел? Погоди, я сумею откормить тебя— у меня забудешь прорицать!»
О пребывании же Ивана Яковлевича в Московском доллгаузе — в следующий раз.
***
P.S. Мой проект «Найди своего психиатра» работает в штатном режиме.
P.P.S. На площадке Sponsr (Тыц) — мною пишется книга о неврозах. И здесь же есть возможность получить автограф на мои книги.
Как выбрать итальянский шкаф для прихожей 
Опадают лепестки махровой сакуры... 
Симоньян предложила ввести ответственность за участие в антироссийских чатах 
Непрощенный 
инспектор Анна 
Греча без куры 
9 апреля ● "День взятия Кёнингсберга" и не только... 
Целинная эпопея 
Пригрело солнышко! 
