Зарисовки из жизни советских коллекционеров.

major_colville — 17.12.2020

Из воспоминаний о писателе и коллекционере Сергее Петровиче Варшавском (1906-1980). («Панорама искусств» №11 1988г.)

«Где и как сумел отец разыскать за три послевоенных десятилетия такое множество первоклассных, часто редчайших произведений, относящихся к этим видам искусства? Мне этого не рассказать. Показывая очередное приобретение, отец живо, с подробностями и характеристиками описывал ход дела: у кого и за что он выменял альбом литографий Домье, где раздобыл какой-то предмет специально для того, чтобы прельстить обладателя этого альбома, какое счастливое стечение невероятных обстоятельств 

привело в его дом большого бронзового Путая — бога благополучия с шаровидным животом и отвисшими мочками ушей... 

Эти истории — драматичные, поучительные, смешные — он охотно повторял каждому новому слушателю, собирался их записать, но не успел. С горечью признаюсь, что детали его рассказов не сохранились в моей памяти. А в приблизительном пересказе эти маленькие новеллы утрачивают всю свою прелесть. Выскажусь поэтому суммарно. 

На обороте большей части отцовских гравюр, которые я разглядываю теперь, стоят выцветшие штампы букинистических магазинов Ленинграда, Москвы, Таллина. Хронологически они, как и педантично сохранявшиеся ярлыки комиссионных магазинов, относятся к тем давно ушедшим временам, когда букинистический и антикварный рынок был наводнен этим материалом и спрос на него был невелик. 

Иногда случались и «оптовые» покупки — при распродаже собраний коллекционеров старшего поколения их наследниками. Третий источник — деловые контакты с товарищами по собирательству: азартные обмены, хитроумные комбинации. Что сколько стоило в этих обменах, судить очень трудно. Попытаюсь сконструировать некий схематический пример по образцу типичных многократно повторявшихся ситуаций. 

Вот, скажем, отец упорно охотился за маленькими альбомами ксилографических этюдов Хокусая — «Манга». Представим себе, что за какую-то из этих тетрадей он отдал приятелю-коллекционеру, интересовавшемуся русским XIX веком, миниатюрный портрет неизвестной красавицы с декольте и прической времен Александровского царствования. Приятель мельком видел у отца эту вещицу и приобрел случайно подвернувшийся ему альбом Хокусая именно ради нее: он знал, что перед таким предложением отец не устоит. Но сколько он заплатил за альбом — десять рублей или сто? Или еще больше? Иными словами: во что реально обошлась ему прелестная миниатюра, которую он, нетерпеливо закруглив заключительную фазу визита везет сейчас домой? И почему он так торопится? Он спешит к своим справочникам, каталогам; ему не терпится разгадать ими незнакомки, проверить гипотезу, которая уже созрела в его уме. Что напомнили ему эти черные завитки у висков, широкий голубой пояс, туго затянутый под самой грудью? А вдруг он прав, вдруг это сама..? И если шестое чувство не подвело, завтра он позвонит Сергею Петровичу и спросит его невзначай: «А знаете, чей портрет вы мне вчера отдали?» Но это будет завтра, и еще то ли будет, то ли не будет... 

Отец тем временем наслаждается Хокусаем. Печать безукоризненная — может быть, прижизненная? Бумага тончайшая, бледно-розовый тон не отдает желтизной. Выходные данные, к сожалению отсутствуют... Любовное перелистывание затягивается за полночь. Завтра отец скажет нам, что альбом достался ему «совершено бесплатно»: миниатюрку, милую, но более или менее заурядную (к тому же со сколом), он получил год назад в качестве необязательной «придачи» в более крупном обмене. Получил, а мог бы, вообще говоря, и не получить. Дело случая. И вот — каждый из партнеров торжествует: собрание пополнилось вожделенным предметом; предмет после долгих скитаний нашел свое место. Помимо прочего, каждый возбужден еще и тем, что совершил исключительно выгодную сделку. 

Но не будем удивляться наивности этого чувства, испытываемого двумя немолодыми многоопытными людьми. Более серьезный повод для удивления состоит в том, что оба они правы — как это ни парадоксально. Если подумать, то за всеми этими меркантильными чудесами, этими обменами, в которых никогда не поймешь, что во сколько обошлось, можно обнаружить высокую истину. Она проста и состоит в том, что художественные произведения в принципе не могут иметь денежного эквивалента. С полной очевидностью эта истина проявляется, однако, позже — при переходе частного собрания в общественное владение. В этот момент творение искусства окончательно освобождается от связи с какой бы то ни было ценой — всегда ему чуждой, случайной, призрачной. Дело его очищения, начатое руками энтузиастов-коллекционеров, завершается достойным образом и навеки.

«Упорство и непрерывность»,— отвечал отец, когда ему задавали вопрос о причинах его необычайного коллекционерского успеха. Каждое утро, без пяти минут одиннадцать, с точностью человека, являющегося на службу, отец в числе нескольких завсегдатаев стоял на ступеньках антикварного магазина ни Невском. Приходил он сюда с Литейного — букинистические магазины открывались на час раньше. Пристальный обзор новых поступлений, обмен приветствиями, немножко балагурства, иногда —покупка. Около 1970 года маршрут удлинился: на Садовой открыли второй антиквариат «Бронза».

В тридцать-сорок минут двенадцатого отец уже был у его дверей. Добрый знакомый отца, известный собиратель старины Б.С. Черняк (долгие годы прослуживший главным инженером Эрмитажа) умер от мгновенного сердечного приступа на переходе между этими магазинами. Отец, хоть и был тяжело опечален известием о его кончине, сказал все же: «Прекрасная смерть. Смерть коллекционера». И помимо восхищения в его голосе нам послышалась нотка зависти.

Кажется, это был единственный случай, когда отец кому-то в чем-то позавидовал. Из «Бронзы» отец спешил домой — нужно было успеть отдохнуть, перекусить; пунктуального Реста, который звонил в дверь ровно в два, он встречал в состоянии полной готовности. Начинался рабочий день литератора, длившийся до десяти-одиннадцати часов вечера.

Покупки, разумеется, случались не всегда. Если, однако, допустить, что эти ежедневные визиты давали результат хотя бы десять раз в месяц, то за вычетом двухмесячного пребывания отца вне города это означало бы около сотни приобретений в год. За десять лет, предшествовавших тяжелому инфаркту 1976 года (потом от этой методичности отцу пришлось отступиться), коллекции отца только одним этим путем могли пополниться, следовательно, примерно тысячей предметов. Таков эффект педантизма и дисциплины — «упорства и непрерывности». 

Бывало, конечно, и другое. В период «междукнижья», передышки перед новой литературной работой коллекционерская сторона натуры отца активизировалась; он переставал довольствоваться привычными дорожками, нахоженными к порогам комиссионных магазинов, пускался в энергичный свободный поиск. Во время библиотечно-архивной подготовки очередной книги отец тоже мог вольнее распоряжаться своим временем, выкраивать часы для встреч с собратьями по коллекционерству или случайными обладателями интересовавших его предметов. Методичность, энергия, легкость на подъем, если где-то что-то «светило»,— но, разумеется, и многое другое: верность глаза, безошибочность вкуса, быстрота ума. 

Ясно представляю себе, как отец с напускным безразличием стоит у антикварного прилавка рядом с покупателем, недоуменно разглядывающим загадочный для него предмет (черенок от фруктового ножика, что ли?), «Возьмет — не возьмет...» Не взял! Отец становится обладателем уже далеко не первой в его коллекции такой вещицы — черненая сталь, едва тронутая золотой чеканкой: стрекоза, паучок, несколько побегов бамбука. Это, действительно, ручка ножа, но отнюдь не фруктового. Такой миниатюрный нож («кодзука») входил в снаряжение самурая и монтировался в специальном гнезде на ножнах главного боевого меча. (В какой момент боя и для какой надобности самурай доставал этот ножичек, отец рассказывал гостям, делая зверское лицо и не скупясь на подробности — вероятно, фантастические. Я этот рассказ опускаю.) 

Так же была куплена одна из любимых вещей отца, сразу привлекавшая внимание среди мелочей, загромождавших его стол,— сросток причудливо изогнутых стеблей нежно-молочного нефрита. Украдкой сунув под язык таблетку нитроглицерина, отец долго смотрел, как вертел в руках эту диковинную вещицу знакомый коллекционер, вошедший в магазин не так степенно, как это делал отец, и опередивший его на пути к прилавку. Наконец, в последний раз пожав плечами, он опустил эту штуковину на стекло витрины и двинулся прочь. «Выпишите, пожалуйста»,— только и мог выдохнуть отец, обессиленный ожиданием. Через несколько минут, еще не выходя из магазина, они снова столкнулись. «Ну что, вы купили этот цветок?» — «Это не цветок, это пальцы Будды!» — ответил отец незадачливому коллеге. Эта была редкость среди редкостей... Кто-нибудь, возможно, поморщится: «Сергей Петрович поступил не по-товарищески». Я отвечу: страсть есть страсть.

Широта кругозора, художественное чутье, готовность к риску... Все это было, и все сыграло свою роль, но главное все же останется за пределами сколь угодно длинного перечня коллекционерских доблестей отца или любого другого собирателя его масштаба. Все серьезное в жизни человека содержит элемент тайны: страсть, мастерство, вдохновение. Как бы далеко ни зашел рассудок, анализируя эти проявления человеческой природы, что-то (и притом не самое ли главное?) всегда остается для него недоступным. У отца был талант собирателя. Отец был одержим собирательской страстью. Он был невероятно удачлив. Но возьмется ли кто-нибудь объяснить, почему зверь бежит на ловца?

В своих коллекциях отец любил каждую вещь. Он любил приносить их в дом, любил среди них находиться, любил их показывать. Он помнил происхождение любой мелочи, десятилетиями хранил ярлыки комиссионных магазинов. Некоторые из этих ярлыков, с наиболее выразительными описаниями произведений искусства, он держал под рукой — например (1959 г.): «Будда, белая, мраморная, высота 300 мм, держаная 20%». Войдя в дом с новым приобретением, он сразу начинал рыться в монографиях, справочниках, музейных каталогах. Опознать марку на донышке майоликового сосуда, прочесть имя мастера, укрытое в закоулке резьбы, перевести фразу, выгравированную на клинке,— все это были новые радости, следовавшие за радостью находки, продлевавшие ее и умножавшие. 

Ложась спать, отец помещал новую вещь где-нибудь вблизи изголовья, а то и брал ее к себе в постель («Как римский патриций после удачного выхода на невольничий рынок»,— посмеивалась мать). Любил отец и курьезы. Однажды он выменял странного вида монету — не будучи нумизматом, он потянулся к ней каким-то чутьем. В тот же вечер он отыскал точное изображение этой монеты во французском руководстве XVIII века. Текст пояснял, что это — иудейский стиль, серебряная монета весом в пол унции, и бесстрастным тоном справочники добавлял, что тридцать таких монет получил за свое предательство Иуда...

Отца привлекала исходно двойственная природа произведений народного прикладного искусства, их одновременная принадлежность дольнему миру обиходных вещей и горнему миру духовной культуры, их на значение сразу и служить человеку, и радовать и его чувство прекрасного. Он восхищался выдумкой, мастерством, бесконечным терпением и неожиданным озорством умельцем, делавших эти вещи, их стремлением и способностью одухотворять предметы обыденном назначения. Отцу нравилась залощенность этих предметов, испытавших на своем долгом веку сотни, а может быть, тысячи любовных прикосновений — мастера, подмастерья, торговца, первого хозяина и его наследников, путешественников, антикваров... Поверхность их — деревянная, каменная, костяная была гладка особой гладкостью, свойственной рукояткам столярных инструментов, монашеским четкам, амулетам, перилам в старых домах. Их выступы закруглились, они подернулись благородной патиной, в углублениях скопилась темная субстанция неизвестной природы («сохранность: загрязнение»,- констатирует позже музейная опись).

…

В его бумагах мне попался листок с черновым наброском: «Нельзя стать истинным коллекционером по произволу, по чужой подсказке, по соображениям престижа, по велению моды, из меркантильных соображений». Далее шло конспективное перечисление каких-то реальных жизненных случаев подобного псевдоколлекционерства, обозначенных словами понятных только отцу: в своем будущем эссе, он, видимо, ни о ком не хотел говорить дурно. Затем было написано: «Им не понять, что коллекционерство не блажь, не развлечение, не промысел и не сейф, а радостный и изнурительный повседневный труд. Я всю жизнь влачил на горбу тяжелый крест коллекционерства».

Оставить комментарий

Популярные посты:

vitellius

Молодежная мода: тренды, инновации и значение аксессуаров в современном стиле

selyanka1

Модный советский гламур фильма "Любовь Советского Союза" (2024)

colonelcassad

Новогодние удары по Киеву. 01.01.2025

mi1enka

От революционера до эволюционера

nasedkin

Это великий город

world_of_whisky

Дегустация новой линейки Scapa

amarok_man

Артисты, ушедшие в 2024 году...

val000

Телевик 2016

vitkvv2017

Пьер Анджели — самая красивая женщина 50-х

• Ранее
• Архив