Законсервированный интеллигент

ru_psiholog — 27.07.2014 © Бермант-Полякова О.В., 2014

"А сколько было в эмиграции таких законсервированных интеллигентов!" – восклицал в своих мемуарах Борис Александровский. Выражение ёмкое и образное, и не грех дать ему вторую жизнь полвека спустя и познакомиться поближе с законсервированными интеллигентами наших дней. Но прежде чем приступить к психологическому разбору явления, совершим теоретический экскурс и найдём подходящие определения.



Культурные консервы и ментальность
Слово "консервировать" происходит от латинского conservare, что означает "сохранять". "Культурный консерв" - это матрица - техническая или какая-то еще, - в которую помещается творческая идея для ее сохранения и повторения. В работах врача Якоба Леви Морено 1920-х годов о театре спонтанности говорится о двух формах культурного консерва: технический консерв (к примеру, книги, кино, машины) и "человеческий" консерв - использует человеческий организм в качестве вспомогательного средства.

Грете Лёйтц в монографии "Классическая психодрама" цитирует своего учителя Я. Морено: "В состоящей из одной только спонтанности и креативности вселенной Создатель так бы и остался навсегда только Создателем, не наполнив вселенную, как мы знаем, телами и существами. Если бы Бог - Создатель, Дао, Брахман, высшая ценность, как бы мы ни называли принцип первопричины, - решил не создавать "консервов", то универсальный процесс протекал бы иначе: как креативность без мира". Однако мир существует; и даже человеческим творениям присуща определённая долговечность. Тому, что стихотворение или музыкальная композиция не исчезают раз и навсегда уже в момент своего возникновения, мы обязаны изобретению письменности и прочим "средствам консервации". "Законсервированные" продукты творческого акта характеризуют культуру и - что ещё существеннее - стимулируют спонтанность новых и новых поколений.

"Человеческий" консерв, о котором пишет молодой Я.Л. Морено в своих размышлениях о театре и спонтанности, известен сегодня под именем ментальности. Создатели истории ментальностей, Марк Блок и Люсьен Февр, отказались от событийной, политической трактовки прошлого. Для понимания истории, по мнению учёных, необходимо обнаружить смысл явления, постигнуть мотивы людей, совершавших поступки в тех или иных исторических, социальных, экономических, географических условиях.

Профессора Страсбургского университета основали журнал "Анналы экономической и социальной истории" – он начал выходить в 1929 году – и научную школу "Анналов". Виктор Феллер, рассказывая о находках М. Блока и Л. Февра, определяет ментальности как "способы ориентации в социальном и природном мире", которые "представляют собой своего рода автоматизмы мысли; люди пользуются ими, не вдумываясь в них и не замечая их, наподобие мольеровского господина Журдена, который говорил прозой, не догадываясь об ее существовании", и цитирует А.Я. Гуревича: "Идеи представляют собой лишь видимую часть "айсберга" духовной жизни общества. Образ мира, заданный языком, традицией, воспитанием, религиозными представлениями, всей общественной практикой людей, - устойчивое образование, меняющееся медленно и исподволь, незаметно для тех, кто им обладает. Можно представить себе человека, лишенного определенного мировоззрения, но не индивида, который не обладал бы образом мира, пусть непродуманным и неосознанным, но властно определяющим… поступки индивида, все его поведение".

Революция, интеллигенция, эмиграция
Образ русского мира непредставим без революции, интеллигенции, эмиграции. Борис Александровский, описывая русскую послереволюционную эмиграцию, делит её на несколько слагаемых: знать, то есть титулованная аристократия и высшее чиновничество; воротилы финансово-промышленного и торгового мира; офицерство. Он полагает это закономерным явлением для всех революций вообще, начиная с французской революции 1789 года. Белое офицерство в эмиграции 1920-х годов "делилось на две части, глухо враждовавшие между собой: старое кадровое офицерство царской армии и так называемые "офицеры военного времени", то есть недоучившиеся студенты и разночинцы со средним образованием, мобилизованные во время войны 1914–1918 годов и направленные в школы прапорщиков, откуда они выходили через четыре месяца с первым офицерским чином".

Ментальность у столь разных людей, между тем, одна: "В представлении благонамеренного среднего француза непонятный ему русский мир был сборищем людей с "загадочной славянской душой". Каждый раз, когда возникал в виде исключения намек на какой-то контакт между обоими "мирами", с французской стороны сыпались вопросы:
— Почему вы, русские, все толкуете о том, что было давно, и не интересуетесь тем, что происходит сейчас?
— Почему вы чуть не каждый день шляетесь друг к другу в гости без всякого к тому повода, тогда как приличные люди приглашают гостей или сами ходят в гости два-три раза в год?
— Почему при встрече друг с другом вы, не обращая внимания на окружающих, кричите на всю улицу и размахиваете руками, в то время как все люди разговаривают вполголоса и стоят на месте спокойно?
— Почему, зарабатывая 500 или 600 франков в месяц, вы ухитряетесь прожить 700 или 800, тогда как все уважающие себя люди прячут в "чулок" половину заработанных за месяц денег?
— Почему вы завтракаете и обедаете когда придётся, в то время как все приличные люди при всех обстоятельствах садятся за завтрак в половине первого, а за обед — в половине восьмого вечера?
— Почему вы каждый день едите ваши дурацкие каши и кисели, но отворачиваетесь от лягушачьего филе и креветок, а с сыра счищаете самое вкусное — сырную плесень?
Почему, почему, почему…"

Законсервированный быт и законсервированный культурный багаж
Эмиграция 1990-х укладывается в ту же схему социальной революции и трёх слагаемых: знати, детей и внуков партийной и академической элиты СССР; коммерсантов, спасающих капиталы; обывателей, которые делятся на две части, глухо враждующие между собой. Вместо противостояния кадровых офицеров и наскоро обученных военному делу, у обывателей противостояние специалистов и рабочих профессий. "Почему" окружающих те же - уже в других странах, уже десятилетия спустя.

Безденежье вынуждает прибывших в другую страну донашивать зимние вещи, привезённые ещё "оттуда": турецкие свитера с вещевых рынков, ставших историей; кожаные куртки, свидетельства процветания прежней эпохи. Более удачливые в финансовом плане соотечественники обзаводятся своим жильём, делают ремонты, меняют мебель и автомобили, менее удачливые являют соседям законсервированный быт первых лет жизни на новом месте, в котором обновки подарены или случайны.

Культурный багаж постигает обычно та же участь. Более удачливые в финансовом плане соотечественники следят за театральными новинками, ездят на современные выставки и фестивали, интересуются модой, новыми именами, книгами, событиями, менее удачливые выбирают субкультуру страны на момент отъезда: концерты эстрадных звёзд 80-х или 90-х, имена и художественные решения, ценимые в прежней жизни. Всё как в описании Бориса Александровского: "Вся их духовная жизнь протекала в своей собственной среде — той среде, в которой люди с полуслова понимали друг друга, мыслили одними и теми же мыслями, оперировали одними и теми же понятиями, признавали общие для них авторитеты и исповедовали один и тот же "символ веры".

Менее удачливых объединяет эмоциональный фон недовольства: "Как общее правило, белые русские эмигранты во все годы своего пребывания за рубежом относились резко отрицательно к стране, в которой жили. Это отрицательное отношение имело очень обширный диапазон, начиная от простого ворчания и кончая бешеной злобой ко всему, что носило на себе печать данной страны и данного народа. Этот факт общеизвестен за рубежом. Я, на протяжении 27 лет живший в самой гуще эмиграции, имел возможность бесчисленное количество раз лично в этом убедиться.
Повсюду, где бы эмигранты ни оседали на постоянное жительство, они, как правило, замыкались в своем узком кругу, чуждаясь коренного населения и не смешиваясь с ним. Французские газеты, засылавшие время от времени своих репортеров в гущу "русского Парижа", неизменно приходили к одному и тому же выводу: "Русские абсолютно не поддаются никакой ассимиляции и никакому "офранцуживанию". Они живут замкнутым кланом. Значительная их часть, прожив долгие годы во Франции, даже не говорит по-французски и с трудом понимает французскую речь…" Само собой разумеется, что это касалось только первого поколения эмигрантов. С молодежью, родившейся во Франции от родителей-эмигрантов или приехавшей с ними в детском возрасте, дело обстояло, конечно, иначе, о чем мне придется говорить несколько ниже", - пишет мемуарист.

Контр-интеллигенция и контр-эмиграция
Революция – это социальный сдвиг и коренной переворот в жизни общества, который приводит к ликвидации существующего общественного и политического строя и установлению нового. Контрреволюционер – это активный сторонник сменяемого или свергаемого порядка. Борьбу разнонаправленных сил в социальном измерении можно уподобить борьбе разнонаправленных сил во временном, пространственном и ментальном измерении. Это ценностный конфликт, на какую эпоху ориентироваться, грядущую или прошедшую, - противостояние новатора и ретрограда, или конфликт, какой земле уделять внимание, неведомой или знакомой, - противостояние первопроходца и старожила. В ментальном измерении всё несколько сложнее.

По мнению В.А. Шкуратова, своими главнейшими прерогативами власть в России по крайней мере с XVIII в. считает просвещение и модернизацию. Связка власть-знание оборачивается так, что временами власть определяет свой raison d'etre надобностью распространения новых идей и более правильной жизни среди населения. Главное орудие классического просвещения – письменное слово – развивается в канцелярски-бюрократической и литературной разновидностях. Авторитет писателей становится сравнимым с авторитетом власти, и в XIX в. оформляется духовно-идеологическая общность, интеллигенция, которая начинает с ней конкурировать, а в пореформенные годы вырисовывается конфигурация власть – интеллигенция – народ. Интеллигенция культивирует свободное неподцензурное слово, её сила в критике неповоротливой административной машины и текущей политики власти. Интеллигенция это не столько профессиональная, политическая или управленческая группа, сколько альтернативная связка власть-знание, где власть – над умами.

Контр-интеллигент это человек, который отказывается от добровольно принятой на себя миссии вырабатывать альтернативные проекты модернизации страны. Если контрреволюционер разочаровался в свершившихся социальных преобразованиях, то контр-интеллигент разочаровался в своём призвании состязаться с властью. А контр-эмигрант разочаровался в идее, что от своей ментальности можно убежать в другую страну.

Вышесказанное искушает провести параллели между психологическим паттерном, известным как тип привязанности: дезорганизованный, безопасный, амбивалентно-сопротивляющийся, избегающий, и симпатиями к революции, реставрации, интеллигенции, эмиграции, порой определяющими жизненный выбор, но не всё так примитивно в психологическом принятии или непринятии своей страны, эпохи, власти.

Законсервированный интеллигент
Ментальность законсервированного интеллигента - это не законсервированный быт неудачливого эмигранта и не законсервированный культурный багаж человека, оказавшегося в стороне от диалогов современников с племенем молодым, незнакомым. Это умонастроение, для возникновения которого не нужно ни революций, ни эмиграций. "Вечные спорщики" с родителями – феномен двадцать первого века.

По словам профессора В.А. Шкуратова, в России XIX в. освобождение страны мыслилось прежде всего, как освобождение слова, как возможность открыто сказать сокровенное, т.е. как разделение автора и произведения. Несовместимость желаемого результата с основами интеллигентской ментальности выясняется только сейчас. Дело в том, что полная свобода письменного самовыражения противоречит идее жертвенности. Гражданско-политический акцент словесности ослабевает с угасанием нимба жертвенности вокруг произведения и сужения культурной сферы апокрифа, ведь в апокрифике автор сливается не только и не столько с персонажами, сколько с героически-страдательной интонацией своего творчества.

Преследуемые властями в двадцать первом веке практически не пишут романов, пронизанных пафосом социальной борьбы, не вводят в корпус текстов национальной культуры новые образцы и идеалы. Гражданско-политический порыв проживается по большей части непосредственно, в формате обсуждения сегодняшних событий средствами имеющих короткую память Твиттера, Инстаграмма, Фейсбука. Это по сути устное, в лучшем случае лубочное творчество, поиск былинных героев, о политических походах которых передаются сказания Вконтакте и на Одноклассниках, а не литература с миссией просвещения масс и не альтернативная связка власть - знание.

Трудности самоопределения и непризнания, преодоления несправедливости, стойкости под ударами судьбы и житейских превратностей, - интеллигентская жертвенность, - перестали быть литературным творчеством и являются в пространстве психотерапевтических кабинетов в форме автобиографического рассказа, центром которого является противостояние с собственными родителями и отстаивание права на альтернативный способ устроить просвещённую и модернизированную, по сравнению с насаждаемой родителями, жизнь. Иногда вытверженная десятками повторений наизусть история о соперничестве с родительской властью превращается в изустный "клиентский миф", самодостаточное повествование о мире и о людях в нём, а миф как форма бытия обретает объяснительную и предсказательную силы. Литература, литературная критика, литературная полемика, брожение умов законсервированному интеллигенту чужды.

Вместо послесловия
"Еще в самые ранние детские годы я всегда находился под впечатлением той особенности нашей жизни, что каждый раз, когда старшие собираются вместе — или у нас в доме, или в гостях, или на прогулках, или еще где-нибудь, они непременно начинают что-то страстно обсуждать, спорить, волноваться, шуметь и кричать до хрипоты", - вспоминал в мемуарах Александровский.

А какие тексты обсуждаете и о чём полемизируете вы?

Литература
Александровский Б.Н. Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта. М: Мысль, 1969.
Гуревич А.Я. Исторический синтез и школа "Анналов". М., 1993.
Лейтц Г. Психодрама: теория и практика. Классическая психодрама Я.Л. Морено. М: Прогресс-Универс, 1994.
Морено Я.Л. Психодрама. М.: Апрель Пресс, Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001.
Феллер В. Введение в историческую антропологию. Опыт решения логической проблемы философии истории. М: КноРус, 2005.
Шкуратов В.А. Историческая психология. М: Смысл, 1997.
Шкуратов В.А., Бермант О.В. Советская массовая культура как случай письменной цивилизации // От массовой культуры к культуре индивидуальных миров. Сборник статей. М: Государственный институт искусствознания, 1998. – стр. 356-382.

Иллюстрацией к параграфам эссе могли бы быть картины Филиппа Малявина.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив