В юбилей Юрия Коваля (1938 - 1995)
vazart — 09.02.2023 В день 85-летия замечательного писателя и поэта Юрия Коваля (1938 - 1995) начну с его песни из кинофильма "Марка страны Гонделупы" (1977). В кадре Ия Саввина и Юрий Коваль.СУНДУК
Висел замок,
Никто не мог
Открыть замок ключом
На сундуке висел замок
Железным калачом.
А в сундуке
С ключом в руке
Иван Петров сидел
И много лет
На белый свет
Он в дырочку глядел.
То в щелочку,
То в дырочку,
То в щелочку,
То в дырочку,
То в странное отвермтьице
Для маленьких жучков.
Но вот подходит к сундуку
Огромнейший медведь.
Иван кричит ему: "Ку-ку!
Попробуй отпереть!"
Сопел медведь,
Пыхтел медведь,
Медведь от пота взмок,
Но отпереть не смог медведь,
Не смог медведь замок.
Медведь сопел,
Медведь пыхтел
И в щелочку глядел.
То в щелочку,
То в дырочку,
То в щелочку,
То в дырочку,
То в странное отверстьице
Для маленьких жучков.
Изящным клювом журавель
Нащупывал секрет.
Тянулась эта канитель
Довольно много лет.
Устал и сдался журавель,
И, поднимаясь ввысь,
Услышал голос через щель:
«Не можешь – не берись!
Не суйся в нашу дырочку,
Не суйся в нашу щелочку
И в странное отверстьице
Прошу тебя, не лезь!»
Сундуковеды разных стран
Собрались на совет.
Висит замок, сидит Иван,
Ключа второго нет.
Без перерыва на обед
Топтались у замка
Но так и не пролили свет
На тайну сундука
Комиссия по дырочкам,
Коллегия по щелочкам,
Инспектор по отверстьицам
Для маленьких жучков.
Тогда подходит к сундуку
Сам Автор этих строк,
И, вынув правую руку,
Он щупает замок.
И строго в дырку говорит:
«Скажи, любезный друг,
Каким путем,
Причем с ключом,
Забрался ты в сундук?
Неужто через дырочку?
Неужто через щелочку?
Иль в странное отверстьице
Ты с ключиком пролез?»
В ответ ужасно в сундуке
Иван захохотал,
И приподнялся тут сундук,
И сам на ноги встал.
«Друзья, – сказал Иван, - друзья,
Задача не трудна.
У сундука есть только верх,
А вовсе нету дна!
А дырочка и щелочка,
А дырочка и щелочка
И странное отверстьице
Здесь просто ни при чем!»
Юрий Коваль вел дневник, который назвал "Монохроники", вот несколько выдержек из него:
...В Ялту, в Ялту, в Ялту! Уже конец января. До 24 февраля я в Ялте. Мы увидели море и были снова поражены им. Линия горизонта была на море прервана, ослепительно, но четко прервана, а под сияньем лежало на волнах черное пятно. Не сразу сообразили мы, что пятно это — тень от облака.
“Монохроники” — это оказался удивительно емкий, совершенно неожиданный жанр. Оказывается, я могу и сегодня работать и о прошлом вспоминать. И я приехал в Ялту, чтоб обострить эти воспоминания.
Дом творчества писателей, как обычно, полон шахтеров. Не знали Тургенев с Аксаковым, основывая Литфонд, чем кончится это основание. Бездарное руководство продает путевки людям из Донбасса, чтоб окупить свои пустяковые затраты. О писателях думать Литфонду неохота. Шахтерам–беднягам делать здесь нечего. Ни тебе танцев, ни баяна, играют в бутылочку в номерах. Кто–то из правления Литфонда думает, что вселение шахтеров в Дом творчества приблизит писателя к народу. Но ни хрена никого это ни к чему не приближает. Чудаки шахтеры думают, что писателей хотя бы кормят получше, и заглядывают в писательские тарелки. К их удивлению, кормят одинаково хреново.
В конце февраля — 25-го — вернулись мы с Кириллом в Москву. Два холста — один из них готовый (“Два кипариса”), два акварельных портрета, еще акварели “Мадам Френкель” и “Две сосны”, а также рисунки в “Монохрониках” — изобразительные мои трофеи. Литературные тоже не слишком богаты: четыре сказки Иманта и самый примерный черновик четвертой книжки с Т. Мавриной — “Снег”. В этом году странный счет: всё по два, по четыре.
В первые же дни по приезде я захотел повидать всех друзей. Позвонил Силису, и вот вечером собрались у них в мастерской. Володя Лемпорт нарисовал по моей просьбе всех собравшихся, Коля Силис подарил для “Монохроник” пару уже готовых рисунков.
Наташа Тимофеева — милый и тихий человек. И специальность избрала редчайшую — аниматор, всю жизнь играет в куклы. Я уж хотел было на ней жениться. Ну что может быть лучше жены, которая играет в куклы?
Неприятны все–таки эти бегущие, рвущие, считающие, капризные, вздорные и сварливые. А тут сидит себе тихий человек, никого не трогает, играет в куклы.
Володя Лемпорт по–прежнему бешено пишет прозу. Пишет он исключительно в метро. Это первый, по–моему, литературный случай — метропроза. Вещи свои он называет вычурно, вроде — “Эллипсы судеб”. Коснувшись страницы в метро, он более ни разу к написанному не возвращается, все сразу — и гениально. Скорей на машинку и в переплет. Такие вот эллипсы прозы.
Пятнадцатого числа месяца марта собралось у меня много народу. Был и Яков Аким, был и Белов, и вдруг сопоставились Юлий Ким и Григоре Виеру. Юлик — предельно активен, он всегда привык быть центром нападения на публику, Григоре тоже всегда центр, но центр задумчивый, втягивающий, лиричный. Обоих я люблю, и мне хотелось, чтоб они почувствовали ясность и глубину друг друга, да в застолье было это трудно — шум и гитара,— а Григ — молдаванин, что скажешь, когда тебя не слушают. Юлик пел, Григ слушал, потом все–таки заставил я и Грига спеть. Добрый Григ спел про “озорного зайку”.
Юлик часто снится мне. Он персонаж сонных моих драм и комедий. В юности я во сне с ним все спорил, а сейчас просто радуюсь, когда он объявляется во сне.
В конце марта произошло весьма важное событие в моей жизни, которое никак, конечно, не могло отразиться в моих рисунках. Мы расписались с Натальей. Я сделался семьянин. С моей стороны был свидетель Лева, от Наташки — Оля. Витя Усков все заснял, имеется специальный свадебный фотоальбом. На свадьбе было все очень хорошо.
Белов, чтоб попортить мне настроение, порвал четвертак.
Несколько дней подряд бродили мы с Натальей по Измайловскому парку. Мы даже завели себе горушку на том берегу Лебяжьих прудов.
Здесь, на Лебяжьих, огромное количество диких городских уток.
Я кормил их.
Наталья смеялась.
Ее смешит, как я кормлю уток.
(примечание: Юрий Коваль женился на Наталье Александровне Дегтярь в 1984 году)
...
ТУШЕНКА
Когда, зачем, откуда взялось вдруг на свете это слово? Всегда было тушеное мясо, тушеные овощи, рыба… Тушеное–то было, а тушенки не было. И не надо бы ей быть, никто ее не звал, но — омерзительная — она явилась. Конечно, во время войны и, конечно, из Америки. В конце концов это несущественно, откуда она взялась. Наплевать. Но слово–то само, слово, какое неприятное слово, и ясно уже, что слово это заключено в железную банку. А рядом с “тушенкой” ходит невероятно противное слово — “консервы”. Вот уж кошмар — “консервы”! Надо же было человечеству развиться до слова “консервы”. Вот уж падение нравов! “Консервы” и “тушенка” — это окончательный провал человечества.
Однако в первый–то раз тушенка мне понравилась. Я от нее обалдел. Мне разрешено было два раза чайной ложкой залезть в банку американской свиной тушенки в ночь на Новый, 1943 год. Я сидел под елкой без единой игрушки на ветвях, сидел на полу. Мне было пять лет, и мне подали под елку банку американской свиной тушенки. И разрешено было дважды засунуть туда ложку.
Из–под елки я видел много еще людей, которые сидели за столом с чайными ложками в руках, у каждого имелся в запасе один раз, а у меня два, я был самый маленький, и я начинал.
Банку вскрыли и подали мне под елку. Ох, елка, тогда я в первый раз в жизни сидел под елкой на полу в доме у Красных ворот, от которых и двигался дальше по свету.
Я взял банку, а ложку уж давно имел и увидел, что консервы вскрыты и там виден белейший и сахарный мир. Это был не мир, а жир, но я думал — мир…— и я набрал полную ложку мира под названием “тушенка” — и засосал этот мир, мир первой ложки меня очаровал.
Все кричали:
— Давай, давай, ешь вторую, раз тебе позволено. Скорее! Скорее! Моя очередь!
И я воткнул вторую ложку, и медленно поворочал ею, и набрал полную белейшего мира, и еще не слизнул, как у меня выхватили банку.
Эту вторую ложку я сосал всю новогоднюю ночь, и долго мама не могла меня вытащить из–под елки, и с ложкой во рту, которая пахла еще тушенкой и алюминием, лег я спать.
Я хочу остаться верным своей безобразной героине — тушенке.
Признаюсь, я и сейчас имею в запасе несколько банок ее, так, на всякий случай. Вот уже три года лежат они под негрунтованными холстами, там, в красном сундуке, на котором написаны птица сирин и полногрудая русалка в пенсне.
Идучи от Натальи ранним утром, стал я сочинять песню:
Пора попрощаться мне с вами,
Любители выпить всерьез!
Пора мне заняться делами,
Предаться писанию проз.
Коньяк в неумеренных дозах
Пора прекратить принимать.
И думать о прозах,
Изысканных прозах,
Божественным прозам внимать.
Осенняя россыпь мозаик
Гоняет над Яузой лист.
В начале я только прозаик —
И только в конце гитарист.
И в литературном обозе
Мне местом пора дорожить.
И думать о прозе,
Изысканной прозе,
Божественной прозе служить.
Но все–таки после обоза
Бывает, простите, навоз.
И так ли нужна эта проза,
Везущая хворосту воз?
Так что же мне в жизни осталось?
Идти за обозом пешком,
Чуть–чуть, ненавязчиво, самую малость
Свой путь поддержав коньячком.
Мне надоела череда дней. Всё чередуются, чередуются, день за днем, день за днем. Надоело ужасно, а не хочется, чтоб кончалось.
.
|
</> |