5 февраля. Михаил Пришвин
![топ 100 блогов](/media/images/default.jpg)
1943 год, писателю исполнилось 70 лет:
Обратный счет лет.
Заря красноветреная с морозом. Решаю в своей личной жизни день встречи своей с Лялей (день моего рождения) считать эрой своей личной жизни и с 5 февраля 1940 года отсчитывать свои годы назад, т. е. тогда мне было 67, и сегодня, через три года, не 70, а 64.
В этом нет ничего придуманного, потому что движение духа нормального человека, возвращающегося в лоно матери, так же «естественно», как естественно считать, прибавляя к числу лет новые единицы, если иметь в виду разрушение материи.
Я не только верю в такого рода обратное движение к детству, но это знаю; смущает меня только одно, и то, я надеюсь, только сейчас во время войны, во время зимнего плена: меня смущает, что я мало и недостаточно страстно работаю над этим обратным движением, мне слишком хорошо с Лялей, я чуть-чуть заспался.
Ляля сегодня, в день нашего праздника, не пишет дневника. Подсчитала переписанное за год — оказалось 25 печ. листов, значит, за все три года соберется листов на 75 записей течения своей собственной жизни.
Читатель как ближний по духу и дальний по расстоянию.
Читатель, ближний к писателю, тот и ближний, которому он пишет, кого ждет к себе, тратя дни, ночи, всю силу ума и сердца — этот ближний находится от него дальше всех.
Вот оттого так и трудно вызвать его, оттого художник седеет, желтеет и морщится в его ожидании, потому что он ближний по духу и столь дальний по расстоянию.
И все искусство такое, все оно, как решето, рассчитано на избранных, все оно учит лучших.
А война — та учит всех...
(На минуту мысль оборвалась телеграммой о награде меня орденом Красного Знамени.)
Война учит «всех», пришло мне в голову, когда я снимал за картошку двух мальчишек по 15 лет. У одного были на груди стрелковые ордена, и я не знал, как мне с ним быть, потому что в комнате стена мешала отодвинуть аппарат, чтобы могли выйти все ордена. — Что делать, — сказал я, — если снять ордена, то обрежется вверху голова, волос почти до самого лба, а если сохранить голову — срежем ордена.
Мальчик задумался. А я ему пословицу: «или грудь в орденах, или голова в кустах».
— Режь голову! — ответил мальчик.
А сколько я их видел таких, идет на войну ярым контрой, бахвалится, собирается в лес убежать на дезертирское положение, а попал на войну — и там стал героем.
Это потому, во-первых, что там сразу же ставится выбор: или в кусты, или к ордену, что там есть стадное чувство движения к победе. И так это кажется легко, даже мне кажется, так манит присоединиться ко всем.
В этом свете, напротив, до чего же трудным кажется свой путь, когда все становятся против тебя. Мне думается, что вся трудность этого впервые так ярко стала в моем сознании.
Москва, Воровского, 52. Союз писателей. Скосыреву.
Горячо благодарю Президиум. Приехать мешают снежные заносы. Постараюсь одолеть. Михаил Пришвин.
<�На обложке тетради № 75:> «Милости хочу, а не жертвы», это значит: хочу, чтобы люди шли за Мной по доброй воле, а не по принуждению.
В 1953-ем Михаилу Пришвину исполнилось 80 лет:
5 февраля. Морозный (- 25) и солнечный день. Мне сегодня минуло 80 лет, и вечером в Союзе праздновали мой юбилей.
По литературной жизни можно сказать уверенно, это был юбилей единственный в нашей стране, и все были на нем как единый человек. Но тоже и в этот раз, как и в 75 лет, орденом меня обошли, и это осталось тенью блестящего вечера. Я нашел в себе силы просидеть три часа, не поддаться ни малейшему волнению и выступить спокойно перед микрофоном. Мне казалось, будто я уже и пережил подобного рода волнения, но со стороны говорили, что я вел себя как человек, сознающий свое достоинство.
Утром сначала было немножко грустно, что на стороне теперь как-то больше уже нечего ждать, что Ляля у меня больна, что, любя ее, я должен желать для себя в будущем (подольше бы оно не приходило!) сам ее похоронить. Никого я никогда из своих не хоронил, и неужели мне суждено испить эту чашу! Так я проснулся после юбилея, но потом принялся устраивать свои цветы, перечитывать приветствия, папки, телеграммы. И все плохое забыл.
Потом пришла Ольга Алексеевна Мравинская, и я почувствовал своих друзей и Лялю, своего ангела-хранителя. Мне стало хорошо.
- это последняя запись в дневнике Пришвина, сделанная в день рождения.
|
</> |