В поисках оптимизма

chipka_ne — 19.10.2020

Тело несчастной украинской женщины, убитой сожителем, вчера в полдень отправили на родину после скромной церемонии прощания. Добрые люди собрали на это деньги и всё организовали — спасибо, что хоть в новостных выпусках её не забывают. 

В Израиле она жила с 2012 года нелегально — поэтому, как я и предполагала, боялась без страховки обратиться в полицию, в соцслужбы или в больницу, поэтому и жила с совершеннейшим отморозком, терпела и молчала. 

Страшно. Страшно знать, до чего может довести человека отчаяние, одиночество и бедность. А отморозка скорее всего отмажут — он инвалид и нездоров психически. 

Нет в этом мире справедливости.

А я опять возвращаюсь к рассуждениям о том, как странно пересекаются судьбы — кто-то идёт, как намагниченный, навстречу своей гибели, а кто-то находит счастье в самых неожиданных местах и ситуациях. 

Это я опять старые чёрно-белые фотографии перебирала. У одной из внучек была бат-мицва на прошлой неделе — праздновали в зуме — а я искала для праздничного клипа фотографии её мамы в детстве. Несколько любимых отложила в сторонку. 

Гульнара первая после нашего приезда на Беш-Агач постучались к нам в калитку   знакомиться:  здрасти, а вы кто? А я — Гульнара. А тут раньше дядя Марат жил — это правда, что его в тюрьму посадили? А вы теперь всегда тут будете жить? И все-все комнаты будут ваши? А машина у вас будет? — у дяди Марата была. А вашу лялечку как зовут? Какая хорошенькая! Какая у неё шапочка в кружавчиках — это импортная? А у нас дома такая же лялька есть — только вредная, кричит и всё разбивает! Её Гульнозка звать — можно я её принесу завтра? А можно я у вас буду телевизор смотреть? — наш плохо показывает. А моя бабуля утром за молоком ходит — хотите, она вам очередь займёт? А вы маме позволите от вас звонить? — тётя Галия дядимаратова всегда позволяла — тут больше нигде телефонов нету.

Я, приехавшая, хоть из захолустной, но какой-никакой Европы, слегка ошалела от этой восточной простоты нравов, но белокожая, румяная и черноокая девчушка была так хороша и так обаятельна в своей непосредственности, что я не сразу нашлась, что ответить. Но тут меня очень кстати спасли от этого простодушного потока сознания — женский голос за калиткой протяжно, по-восточному закричал: 

— Гульнаа-а-ар! Гульнарка! — и вдруг добавил по-русски, совершенно деревенским говорком, — опять двор не метен, Гульнозка без присмотру обмаралась — ужо я тебе задам, бесстыдница! 

Я выглянула за калитку, чтобы посмотреть, кто зовёт черноглазую красавицу и заодно заступиться по силе-возможности. У калитки напротив стояла маленькая старушка — в узбекском платке, в платье из вискозы, прикидывающейся хан-атласом, в плюшевой жилетке, в штанишках под платьем и остроносых калошках поверх пёстрых вязаных носков, но при этом с совершенно круглым курносым славянским личиком и ярко-голубыми глазами, ничуть не выцвевшими от старости. 

— Здрасте! — сказала я, — вы Гульнару не ругайте, пожалуйста, мы с ней заболтались тут немножко. Мы ваши соседи новые... 

Бабушка приветливо разулыбалась круглым, как полная луна лицом, что не помешало ей крепко дёрнуть внучку за розовое ушко, когда та попыталась змейкой проскользнуть мимо неё во двор.

Затем, сочтя воспитательный процесс на сегодня завершённым, представилась: 

— Нюра я. Баба Нюра, соседями будем. Что спросить надо — заходи, не стесняйся. А трешшотку-то, тараторку мою, если что, гони, без церемониёв — она хоть и балаболка, да не обидчива, порядок знает.  
А коли охота будет — то заходи запросто вечерком,  когда доча моя с работы вернётся, чайком побалуемся, да и познакомимся по-людски. 

Разумеется, у меня была охота узнать, что это за безупречно русская бабушка в узбекском прикиде и откуда у неё такие внучки, но всё же сразу я в гости вот так запросто собраться не решилась — да и дел было много: вещи ещё не разобраны, а на меня сразу свалились стирка-уборка-готовка, да и дочка первые два месяца после приезда ни на шаг меня от себя не отпускала, даже научившись ходить, предпочитала висеть на мне, как медвежонок коала на пальме, а слинги и рюкзачки для малышей мы тогда видали только в заграничном кино. 

К тому же каждый день я знакомилась со всё новыми соседями, не уставая изумляться местной простоте нравов. Телефон в нашем доме, доставшемся свекрови по сходной цене от беглого цеховика, был единственным на всю махаллю. Номер пока остался прежним. И нам почти каждый день, как само собой разумеется, звонили незнакомые люди с просьбой — нет, не с просьбой, с требованием! — позвать тёть Раю, что за углом, Халыс, что напротив, Шухрата, что живёт сразу за тёть Раей и так далее. Искренне удивлялись, когда я пыталась объяснить, что мы никого из означенных персонажей не знаем и вообще — мы здесь новые хозяева, а не личные секретари незнакомым собеседникам. Затем, по дороге на базар, меня вдруг останавливали эти неведомые мне Раи-Халыс-Шухраты и прочие и, укоризненно цокая языками, объясняли, что нехорошо эдак-то — соседей не уважать, вот беглый Марат, даром что человек почтенный и богатый, телефоном своим пользоваться позволял всем почти по-родственному! А ты откуда такая? С Украины? С Западной? У вас там жадные все — знаем, слыхали, ишь! 

А вот хорошенькая Гульнарка, первая заявившая претензии на пользование нашим телефоном, как раз и не появлялась больше. До тех пор, пока однажды в воскресенье, к нам в калитку не постучалась её мама — худенькая темнолицая женщина. В руках она держала накрытую салфеткой тарелочку.

— Здравствуйте, мама тут самсы сегодня напекла, велела вам занести — угощайтесь, не побрезгуйте. Правда, не с мясом — с картошечкой, но у мамы вкуснее, чем с мясом получается. А то мы всё ждём-пождём, когда вы зайдёте познакомиться — мама решила, что вы стесняетесь, вот велела проведать. 

Самса и в самом деле была вкусная. И в следующее воскресенье я, набравшись храбрости, напекла творожного печенья  (одно из немногих простейших кондитерских изделий, которые у меня получались), подхватила дочку на руки и постучалась в калитку напротив. 

Да и застряла у них за чаем почти до обеда — с тех пор мы и начали дружить. 

Жили они в очень странном доме — не в частном, как мы, а в ЖЭКовском. Крохотулечный дворик — во дворике сарайчик для угля, глинобитный туалет, кран с водой, летняя кухонька под навесом. Двери в две квартирки и ещё какая-то времянка, как выяснилось, нелегально построенная соседом халабуда для тёщи. Баба Нюра с дочкой Валей и двумя внучками занимали квартиру, которую они с гордостью называли двухкомнатной. Дверь со двора открывалась, как и у нас, сразу на кухню, только раз в шесть поменьше нашей — ничего, кроме двухконфорочной плиты, крошечного столика и жестяного рукомойника там не помещалось — летом, понятное дело, готовили во дворе, а зима — так сколько там той зимы! 

Затем шла проходная комната без окон — там стояли сундук и топчанчик, бабы Нюрин, наверное. На маленьком столике у топчана лежал журнал «Работница», открытый на странице с выкройками, а рядом непринуждённо примостился потрёпанный Коран.

А следом за ней — «зала», действительно размером почти что с зал небольшого такого сельского клуба. Она была необычной многоугольной формы и самое удивительное — с высоченным, сводчатым, сильно закопчёным потолком, где по углам в полутьме просматривались остатки обупившейся резьбы по ганчу и даже обрывки арабской вязи. 

— Тут мечеть раньше была, — не дожидаясь моих вопросов объяснила Валя. Её давно на квартиры поделили. Минарет снесли, а купол над нашей залой остался — его и с улицы видать.  Неудобная комната — не протопишь её, и потолок не побелишь — самой не достать, а нанимать кого — дорого встанет, да и боятся наши в мечети что-то делать. Площади здесь — ещё на две комнаты, да не перегородишь никак. Но мне, когда после развода эту квартиру дали — я и тому радёхонька была. А теперь меня из-за неё на очередь на улучшение не ставят — у тебя, говорят, и так квадратных метров больше, чем положено. Но я уже и привыкла тут, центр, базар, место хорошее, а летом в доме так хорошо — стены толстенные, в любую жару прохладно. Зимой вот только сыро, угля не напасёшься протопить, но в следующем году обещают и нам газ подвести, хоть с углём не буду возиться... 

Не сразу, не в один день, но постепенно, слово за слово я узнала историю курносенькой бабы Нюры.

Валин отец был улемом — учёным-богословом.  В 1937 году ему ещё и девятнадцати не исполнилось, но он, по всей вероятности, родился вундеркиндом — почтенные, убелённые сединами муллы восхищались его учёностью. 

Ну, а дальше произошло рутинное — масштабное разоблачение в Средней Азии и Казахстане «антисоветской панисламистской террористическо-повстанческой и шпионско-диверсионной организации», связанной с мусульманской эмиграцией, троцкистами и, разумеется, японской разведкой — без троцкистов и японской разведки тогда было никак! 

Молоденькому улему ещё свезло — большинство фигурантов дела до реабилитации, случившейся двадцать лет спустя (уупс, обознались, бывает...), так и не дожили. А он всего-то получил десяточку с последующей ссылкой — везунчик, одно слово. 

Вот в ссылке-то, в Сибири он и встретил бедовую семнадцатилетнюю Нюрку. Из любимой мной породы девчонок-сорванцов под названием «да кто ж тебя замуж возьмёт!» Другие в её годы невестятся, прихорашиваются, на танцы под радиолу в клуб бегают, а эта — в лапту с пацанвой гоняет! Кто на такую позарится — ни росту, ни кожи, ни рожи, ни всех тех округлостей, что девкам положены — а ей, дурочке, и горя мало!

...Какие всё-таки разные у людей критерии красоты! У Вали в альбоме сохранилась одна-единственная фотография 1948 года, где Нюру запечатлел корреспондент районной газеты — она санитаркой тогда работала в фельдшерском пункте и числилась в лучших работницах. Какая же она была хорошенькая — спасу нет! —  глазастая, яснолицая,  с красиво очерченными пухлыми губками, стройной шейкой, тоненькая, как тростиночка — уже в 60-е за такую Твигги модельные агентства передрались бы, а у себя в деревне её жалели, как убогонькую и жабкой-лягушонкой дразнили. 

Зато сразу заметил её доходяга-ссыльный. Как он смог выжить на лесоповале — непонятно. За все десять лет лагеря ни разу не притронулся к тому, что хоть отдалённо напоминало мясо — чтобы не оскверниться нечаянно свининой (откуда там взяться свинине в арестантском пайке!). 

Не пропустил, если только не валялся без памяти, ни одного намаза, хоть и был за это бит в первые годы нещадно — и охраной, и подученными уголовниками, но смог впечатлить своим непоколебимым упрямством даже лагерную нечисть. Вёл одному ему понятными зарубками лунный календарь, знал, что ошибается, но упорно, как уж мог, постился в святой месяц Рамадан.

По всем законам логики не суждено ему было выжить. Однако выжил. В тридцать лет у него не осталось ни одного зуба. Ни одного не седого волоса. Лицо обветрилось и покрылось глубокими морщинами, как у старика семидесяти лет. Ничего не осталось от застенчивого румяного юноши-книжника. 

— Кожа-кости да глазишша страшенные, как угли, — рассказывала баба Нюра со вздохом, — жалкой такой, а гонору-то! Упёртый — в больничку весь в жару попал, еле шевЕлится, а попробуй  ему утку-то подложить — зашибёт! Стыдно ему, дураку, вишь! А как на поправку пошёл — выйдет в калидор — и ходит за мной молчком, и ходит, молчит да смотрит, молчит да смотрит... 

— Он что — по-русски не говорил? — догадалась я.

Баба Нюра обиделась: 

— Ты что? По-русски он, небось, получше наших долдонов деревенских знал — грамотно умел говорить, красиво. 

— А как он вам в любви объяснился? — приставала я, ибо страсть как хотелось мне романтики.

— А чего объясняться? — изумилась неромантичная бабушка, — так, что ль, не видно? 

— А вы, — снова заладила я, — вот как вы решились? Чужой же человек, чужой веры... 

— А чо там решаться? — снова разочаровала меня прагматичная баба Нюра, — где б я лучше-то нашла? У нас после войны одна пьянь осталась, калеки да охальники. И кажный, как та Галя балована — вас, девок, дескать, много, а я один! А я для Мансурчика свово — одна была, так-то! Он меня перво-то время и к печке не пускал, чтоб я ненароком чего не по вере не сготовила — сам варил-жарил-парил — то-то наши пьяницы над ним изгалялись, что он бабску работу работает — а ему ништо! — умел он гордость свою блюсти. Да мне все бабы, что смеялись-изгалялись, потом потиху завидовали! 

В Ташкент они вернулись в конце 50-х. Родители Мансура были ещё живы, дом и сад целы, казалось бы — хэппи-энд, да не тут-то было. Не захотели старики радоваться синеглазой русской снохе, они уже ему здесь невесту присмотрели — молоденькую, скромницу-красавицу, из родовитой семьи, ровню нашему страдальцу по всем параметрам. А Нюра — что Нюра — временная жена, скажи ей «талак», соберем денег на обратную дорогу, добавим, чтоб не жаловалась,ещё отступного — и спасибо-прощай-забудь! 

Но — нашла коса на камень. Упрямство, которое протащил он через годы лагеря и ссылки, было наследственным, никто не хотел уступать — ни он родителям, ни родители ему. Уж и родня пыталась их мирить — столько лет не чаяли свидеться, а нынче, после всех мучений и разлук, когда такая  война кончилась — что ж вы воюете, родные люди? — не помогло. 

Ушёл из дому с тем же фанерным чемоданчиком, с каким приехал с Нюрой из Сибири. Ещё пять лет не общались с родителями, пока не нашлась сердобольная и дипломатичная тётушка, не добыла фотографии их с Нюрой дочек-погодков и не разжалобила ими упёртую свою сестрицу. 

Тут пора делать сказочке конец и закруглять рассказ красиво — портретом трогательных старичков (он чёрненький, она беленькая) до самой смерти держащихся за руки. 

Но баба Нюра жила, как вы помните, с разведённой дочкой и внучками одна. Логично было бы предположить, что муж её скончался — он был старше, да и здоровье подорвано — всё объяснимо.  

Но и тут ждал меня разрыв шаблона. Мансур был жив-здоров — рассорились они с Нюрой на старости лет. 

Из-за любимой младшенькой дочки Вали рассорились. Смуглая черноглазая Валя внешне больше всего была похожа на отца, а вот характером, на свою беду, не вышла. Закончила школу, пединститут. Встречалась какое-то время с русским парнем, но послушно, без истерик с ним рассталась, когда заметила, что отец недоволен. Нюра тогда впервые серьёзно с мужем поскандалила — забыл, что ли, как твои-то меня гнобили и знать не хотели? Сам-то не отступился, небось! 

Тогда кроткая Валя сама же их и помирила. И потом так же кротко вышла замуж за того, кого отец сосватал. А скромный красивый узбекский мальчик из хорошей семьи оказался пьянчугой. После рождения Гульнозки жить стало совсем невмоготу — развелись. 

И баба Нюра тоже ушла от мужа — видишь, до чего ты девчонку-то довёл, не прощу! И не простила, как он ни винился — упёртости ей тоже было не занимать, не хуже чем мужниной семейке. Разводиться официально, правда, не стали — стары уже для этих ЗАГСовских глупостей. 

Просто муж жил в семье старшей дочери, а она — младшей помогала девчонок поднимать. 

Расстроила она меня этим рассказом ужасно — такая лавстори пропала!

— Не скучаете? — спросила я её как-то, — столько лет вместе, через такое прошли, неужто не скучаете?

— Когда мне скучать-то? — откликнулась она, — Валя целый день на работе, придёт, тоже какие-то бумажки пишет, весь дом на мне  — и на базар, и по очередям, и за девчонками, и сварить-постирать, а машины-то стирательной. как у тебя, нету! Да печку углём топить — ваш прежний хозяин Марат обещался похлопотать, чтоб всей улице газ подключили, да не успел — не доживу я до газа... Да в баню с девчонками сходить — их там пока расчешешь. замаешься. А тут Валя ещё Гульнарку на музыку вздумала отдать — опять за ручку води — я бы и рада поскучать, да некогда!  

— А он? — не отставала я, — он ведь так вас любил! С родителями из-за вас рассорился — вам его не жалко?

— Жалко у пчёлки в жопке, — веско ответила баба Нюра, — а он, как затоскует, так приходит, я его не гоню — сидит-молчит, пусть его... 

Однажды я всё-таки видела их вместе. Не похож он был на учёного улема — старый, но добротный бостоновый костюм, гладко выбритое лицо, обычная чёрно-белая тюбетейка. Они сидели вместе с Нюрой за низким столиком рука об руку, но не глядя друг на друга, как жених с невестой на узбекской свадьбе. Валя хлопотала, наливая им чай. Потом стояли какое-то время у калитки, тихо, почти одними губами беседуя по-узбекски о чём-то своём. 

Кстати, даже расставшись с мужем, баба Нюра не изменила приобретённым за время семейной жизни привычкам: одевалась по-узбекски, готовила не щи и пельмени, а шурпу, чучвару и самсу, общалась в основном с узбекскими кумушками и делала намаз. По-узбекски она говорила свободно. Муж когда-то начал было учить её читать арабскую вязь, не получилось, конечно, но молитвы она знала наизусть и Коран держала дома на видном месте. 

Ещё вспомнила смешное и страшное — однажды баба Нюра спасла нас от грабителей. Было лето, я уже уехала с детьми в Луцк, муж был на работе, а собаки у нас времено не было тогда. И вот в знойный полдень трое мужиков и одна тётка стали ковыряться в замке нашей калитки. Когда замок почти уже поддался — из своей калитки выглянула чуткая и любопытная баба Нюра, которая в оглушительной знойной тишине умудрилась расслышать посторонние звуки. Моментально оценила обстановку и, ни минуты не колеблясь, двинулась на банду, размахивая клюкой — такая маленькая. грозная курносенькая баба Ёжка: а ну пошли вон отседова! Щас кааак закричу! Да кааак созову подмогу! Тётка попыталась что-то повякать — я, мол, хозяевам сестра, а ключ сломался, но баб Нюра бодро обозвала её и блядью, и джелябкой для верности, пригрозила палкой — и непонятная компания почему-то этой синеглазой ведьмочки испугалась. Во всяком случае, сочли за благо не связываться. 

А баба Нюра принесла из дому табуреточку и уселась с клюкой и с чайничком кок-чая возле покалеченной калитки — стеречь наше поместье до прихода моего мужа с работы. 

Умерла она раньше мужа. Похоронили её, как мусульманку.

Сохранено

</>

В поисках оптимизма

Тело несчастной украинской женщины, убитой сожителем, вчера в полдень отправили на родину после скромной церемонии прощания. Добрые люди собрали на это деньги и всё организовали — спасибо, что хоть в новостных выпусках её не забывают.  В Израиле она жила с 2012 года нелегально — ...

Читать полностью

Источник

Оставить комментарий

Популярные посты:

cassius

Преимущества WMS на платформе 1С в 2024 году: эффективность системы TopLog WMS

a_nalgin

О лютейшем, адовом π-це И других слов не подобрать?

travnikovug

Обещай

big_blue_heron

Отпуск. Окончание круиза и визит в Everglades National Park. Day 5.

colonelcassad

Солнечное затмение в Северной Америке

gornomari

Рисунки от искусственного интеллекта

visualhistory

Евпатория 1955 г. в роли Астрахани!

vik-ant-2

Вот такая вот херня :(

aniskin1968

"Придут русские и обязательно нас спасут!!" (Россиянин выручил корейцев из

• Ранее
• Архив