Танцуй-танцуй...

chipka_ne — 01.10.2020

С утра просидела в зуме три часа, чтобы понять, что никогда-никогда я к этой фигне не привыкну!  С одной стороны — страсть, как удобно: туда клац — презентация, сюда клац — картинка, растуда клац — кино идёт. Опять же, звук, кому хошь включил-выключил, в обсуждениях порядок, не забалуешь. Не сходя с места распихал публику по условным комнатам, накидал вопросиков — сидите, думайте, беседуйте, а я пока свой портрет выключу, перестану уже улыбаться, матюкнусь по-тихому, открою коту дверь и кофию попью — но вот не моё это, НЕ МОЁ!!!! Дайте мне класс и доску, и крошащийся мел, и потрёпанную карту Древнего Мира, где в слове «Египет», до дыр стёрлась буква «Г», потому что любимый двоешник Мирошников с завидным упорством пририсовывает к ее ножке полукруг, не тяряя надежды превратить её однажды в «Б».  Живых людей дайте мне, можно даже невозможный 8-Б — 45 человек после объединения четырёх параллелей в три, в одном ряду друг за дружкой сидят Вовка-дислектик, сын алкоголика, невыносимая Янка-бухарка из семьи цеховика, хамящая в школе всем, кроме уборщицы и Алишер, читающий под партой Агату Кристи в оригинале (он повесится через два месяца после начала учебного года, несчастное дитя, неудачно выбравшее себе время и место рождения). Я хочу смотреть им всем в глаза, бодро переругиваться  с Янкой под хохот всего класса, отправлять счастливо ухмыляющегося Вовку за ненужной мне указкой, которую он принесёт к концу урока, и, угомонив кое-как главных бандюганов,  начать урок, обращаясь почти исключительно к  Алишеру, пока он жив ещё этот бедный умничка.

Впрочем — чур меня, чур! — возрастное это, а мне ещё рано, какие мои годы! Сейчас почти сквозь слёзы вспоминаю, как я сердилась на маму, которая некогда была такой страстной сторонницей всяческого прогресса (на права водительские сдала раньше папы, ещё до покупки машины в 1960-м году! —  представляете, что такое в начале 60-х женщина за рулём легкового автомобиля?), а на старости лет ни за что не хотела ко всяким новым фишкам приспосабливаться, даже в мелочах. Не хотела пользоваться пультом для телевизора — покажите мне, где у него кнопки, мне так удобнее! Первый подаренный ей внучкой мобильник упорно выключала и включала только тогда, когда сама решала позвонить, потому что — зачем это надо, чтоб меня всякий, кому вздумается, беспокоил, когда я не дома? Мучилась с новомодными тюбиками зубной пасты пытаясь расковырять маникюрными ножничками закупоренное отверстие, сколько раз я ей показывала, что достаточно просто крышечку приложить обратной стороной и крутануть, она чуть не плакала — не понимаю! неудобно мне! Консервные банки с удобной петелькой упорно открывала консервным ножом, микроволновку обходила стороной, вдруг испорчу! — да мало ли... 

Смех смехом, а ведь как я намучилась с первым моим смартфоном — бррр! — зачем мне ваш интернет и все приблуды, хочу кнопочки и чтоб батарейка двое суток держала! А какое ...надцать лет назад пришлось делать над собой усилие, чтобы перейти с видеокассет на диски (сколько я старалась когда-то, записывая свою коллекцию нужных фильмов, выбирая фрагменты, компонуя их в сборнички для каждой лекции, как гордилась собой — и здрастьте, всё переделывай!). Не успела к дискам приспособиться — флешки появились — да шож такоэ!  

А я ведь застала время, когда фильм на видеокассете казался  — вау! Особенно, если это не десятая перезапись с домашнего видака. А киноклубная наша жизнь в конце 80-х шла ещё под настоящее кино — на плёнке, из кинобудки с киномехаником, который бегал от аппарата к аппарату, перезаряжая десятиминутные части фильма. Кто помнит, как эти фильмы перевозились, а? Круглая жестяная коробка — ЯУФ — ящик упаковки фильма. В каждой коробке — пять бобин по 10-12 минут каждая. Односерийный фильм — три коробки, двухсерийный — четыре или пять. Весила каждая... ой, не помню сколько весила, но сильно много, нынче мне две коробки далеко не унести.

Это, кстати, давало простор для махинаций изобретательной мафии кинопрокатчиков. Была такая система — «работа в переброску» по «глаженым билетам». В Ташкенте. например, дико популярны были индийские фильмы. Зиты там всякие с Гитами, танцоры диско, даже старые чёрно-белые бродяги прекрасно шли, хоть и плёнка рвалась на каждом шагу. То есть, спрос был такой, что сколько копий ни выпускай — всё мало. Поэтому прокатчики меж собой договаривались по-братски. Во-первых, выкраивали время для дополнительного вечернего сеанса. «Выкраивали»  в буквальном смысле слова — какую-нибудь плановую фигню, присланную из проката в обязательном порядке киномеханики трошки подрезали без особого ущерба для содержания — был фильм час сорок — стал полтора, делов-то. Точно так же урезали обязательный к просмотру киножурнал с рекордами по выплавке стали и битвой за урожай (главное, репортаж со съездов-пленумов не задеть, бо то святое!). Ну и перерывы между фильмами можно было подсократить — главное, инспектору санэпидстанции подмазать. А затем, счастливый обладатель копии какого-нибудь «Сангама» не за спасибо, конечно, делился вечерком со своими коллегами по цеху. У него, к примеру, сеанс начинается в 21.00. Ровно в 21.30 отработавшие своё бобины с первыми двумя частями с пылу с жару хватает курьер и на велике-мотоцикле-автомобиле-собачьей упряжке-птице-тройке несётся на следующую точку и обратно. Если «точки»располагались близко иногда и по одной части перебрасывали. Виртуозы своего дела умудрялись одну копию с небольшой разницей во времени в трёх-четырёх местах показывать. 

А что такое «глаженые билеты»? Дело в том, что на лишний сеанс надо было билеты продавать, а билетов каждому кинотеатру полагалось считанное количество под номерами, излишек сдавался и по последнему номеру определялась сумма проданного. Посему на дополнительных «точках» (а это были, как правило ДК или летние кинотеатры, где билеты были без мест) контролёры на входе у билета корешок не отрывали, а попросту отбирали  и затем пускали в продажу второй раз. Разглаживали перед продажей обычно без затей, ладошкой, или на кассе под кирпич клали, но наш директор специально купил утюг и терпеливые аккуратные кассирши-кореянки их на полном серьёзе гладили. Потому что, как говорил наш уважаемый шеф, назидательно подняв палец: «Зрителя уважать надо! И дезинфекция!» 

Мы как-то потрясли руководство тем, что на премьеру «Жертвоприношения»  собрали переполненный зал и пришлось делать дополнительный сеанс. («Ииих — такой кино умный,  — сказал наш киномеханик Кадыр, —  еле-еле  не заснул, так сильна думал!») Радость от аншлага у начальства, правда, омрачена была тем, что не припасли к нежданному дополнительному сеансу нужного количества «глаженых билетов», однако  я думаю, что в большом убытке наши весёлые маффиози не остались, потому что вечерком пригласили организаторов киноклуба на щедро накрытую поляну в директорском кабинете (деньгами, конечно, делиться не стали — ещё чего!). Хлебнув коньячку, шеф посетовал, что не догадался сегодня поработать «в переброску». Я его охладила и успокоила тем, что вся интеллигенция Ташкента сегодня у нас перебывала, а  в заводском ДК или в летнем кинотеатре Старого города Тарковского вряд ли оценили бы — освистали б за милую душу и спасибо, если б не побили. — Эх, — вздохнул шеф, — хорошие вы ребята и рекламу делать умеете, но всё равно х**ней занимаетесь. Видели бы вы, как я наварился когда-то на «Танцуй-танцуй!» Неделя работы — и всем отпуск в Сочи обеспечен! Месяц — машина! Квартал — кооператив двухкомнатный! В землю вы таланты зарываете — дело говорю! 

Он врубил магнитофон с незабываемым «Зуби-зуби-зуби», а мы вздохнули, угостились и себе коньячком, закусили вкуснейшей самсой домашней выпечки (завхоз Уткур расстарался) и решили продолжать зарывать таланты в землю.   И правильно — нынче, в эпоху, когда весь архив Голливуда можно уместить на штуковинке размером с детский мизинчик, бесценный опыт работы «в переброску» с «Танцуй-танцуй!» нам вряд ли бы пригодился.

Заодно вспомнилось всяко-разное смешное и страшное из раньшего времени, из ранних 90-х, которые были одним из самых  драйвовых, смешных  и жутких периодов в моей жизни.   В 9о-м (ещё до пресловутой павловской реформы) мой босс послал меня от киноцентра на кинорынок в Москву. Толку от меня там было чуть меньше, чем ничего, тем более, что  туда уже отправился коммерческий директор, но босс сказал туманно: «Надо. Съездишь, проветришься в Москве. Номер тебе в «России» заказан (тогда это считалось уй, как круто!) — плохо, что ли? Скоро авиабилеты подорожают, может, я больше тебя не смогу на фестивали отправлять — пользуйся пока и не спорь!» Секрет его доброты открылся мне уже в аэропорту, когда шофёр наш Саша поднёс к стойке регистрации и сдачи багажа пять этих самых ЯУФов (см. выше). Их полагалось доставить в Москву и сдать на руки некоему «человечку», который сам меня найдёт. А ещё передать на словах, что расчёт будет безналичкой, ибо наличные с хрупкой женщиной нынче передавать опасно. А как я управлюсь с пятью ящиками и своей сумкой? — а тебя встретят, Айдар уже в Москве, он машину пришлёт. Такси не бери ни в коем случае — там все таксисты нынче жулики-грабители-убийцы, прилетишь, сиди на попе ровно, жди Айдара.  Уже в полёте я слегка призадумалась. Дело в том, что фильм, который я везла в Москву, вообще-то должны были вернуть хозяевам ещё месяц назад. В Ташкент он попал в рамках послефестивального показа — это была некупленная и непереведённая копия с монтажным листом, принадлежала она то ли оргкомитету фестиваля, то ли бюро кинопропаганды, всё ещё Всесоюзному,  и предназначалась для демонстрации на двух-трёх киноклубных сеансах (не забывайте, на каждом сеансе должна была присутствовать чтица-переводчица с монтажного листа). А этот фильм, как на грех, оказался не интеллектуальной заумью, а вполне себе кассовым боевичком, назывался «Левиафан» — привет, Звягинцев! — шойто там было про одноименную субмарину, которая воевала не то с советским, не то с китайским мирным атомом — не суть важно. Важно, что там были подводные съёмки, пиф-паф-бабах, шпионка в белом мини-костюмчике — и всё, что доктор невзыскательному массовому зрителю прописал. И шустрый наш шеф именно эту копию, возвращая все остальные, где-то «позабыл». А с коммерческим директором плодами своей забывчивости не поделился. Поэтому тот и отказался сам везти в Москву изрядно поистрепавшегося на сельских кинопередвижках «Левиафана». Поэтому самоубийцей-сталкером назначили меня, лохушку, любительницу арт-хауса, как-то наплевав на то, что в случае чего я оставляю в Ташкенте сиротами мужа, двоих детей, собачку Тутси и добермана Юнга. Но полностью этот паззл у меня сложился уже на обратном пути, и испугалась по-настоящему я задним числом, уже вернувшись в Ташкент... А пока подозрения зашевелились смутные, и я их постаралась отогнать подальше — тем более, что рейс был ночной, а я в самолёте сплю замечательно. 

А вот дальше всё сложилось тоже замечательно, но несколько по-своему замечательно. 

Уж на что я привычная была летать из Ташкента в Москву-Киев-Львов и обратно по нескольку раз в год, в том числе и в горячее время начала и конца сезона отпусков, но к тому, что творилось в Домодедово в конце необычно холодной ранней осени 9о-го, я была решительно не готова. А ведь я была уже тут в конце августа. Ну, народу больше, чем обычно. Ну, рутинное хамство, толкучка, всеобщая раздражительность. Но вот этого разлитого в воздухе липкого страха не было — я же помню! 

Мне уже не казались смешными грозные предупреждения шефа ни под каким видом не брать такси, хотя командировочные мне были выданы щедрые.  Я мысленно благословила свою любовь к комфорту, которая заставила меня в последний момент отказаться от приличного и модного полупальтишка и твидовой юбки и сменить достойный кинорынка прикид на самые разношенные джинсы и брезентовую куртяшку на чебурашкином меху производства братской Монголии — так я меньше бросалась в глаза в этом вселенском полуголовного вида бомжатнике. 

Надо было срочно получать багаж, соображать, как его донести до выхода (напоминаю — 5 железных ящиков и сумка, а тележки в советских аэропортах отсутствовали, как буржуазный предрассудок) и надеяться, что Айдар с кислой со сна физиономией уже ждёт меня на выходе в город . 

Как я перебежками донесла-дотолкала до зала ожидания злополучные ЯУФы, не спрашивайте. Джентельменов в этом обезумевшем уголке разваливающейся страны не было — а если и были, то обвешанные по самое не могу клунками-пакунками-баулами, тащившие вещи и на горбу, и на голове и только что не в зубах. (Справедливости ради — несколько позже отдышавшиеся джентельмены нашлись, но об этом ниже). 

Дальше случилось то, чего я подспудно весь полёт опасалась. 

Айдара не было.

Я была одна-одинёшенька среди ошалевшей толпы в окончательно потерявшем цивилизованный облик аэропорту. Автобусов-экспрессов и электричек не было до утра. А если бы и были — как до них дойти, ничего не потеряв и как добираться среди ночи до «России» с Павелецкого вокзала (что-то мне подсказывало, что там будет ненамного уютней, чем в Домодедово, и таксисты примерно те же — быковатые, оловянноглазые приматы в кожзаменителях). 

В отчаянной ситуации человек ищет знакомое — и я невольно стала высматривать в толпе зеамляков, соседей по самолёту. Их оказалось неожиданно много — мало кто пожелал воспользовать услугами оловянноглазых бычков, зазывно звякавших ключами от машин. Поскольку большинство ни на каких айдаров не рассчитывали, то они по-хозяйски обжили себе чудом найденный свободный кусок пространства, отгородились баулами-чемоданами, успели перезнакомиться, достать из загашников лепёшки и термосы с кок-чаем и приготовились терпеливо коротать время до утра. К этому биваку я и присоседилась, и меня приняли, согласно законов восточного гостеприимсятва. Гостинцев у меня, правда, не было, зато я разрешила всем желающим сидеть по очереди на ЯУФах, как на табуретках — наша маленькая ташкентская колония была интернациональной, и не все умели по-восточному сидеть на полу. 

Окончательно подружившись, я рискнула доверить свой багаж товарищам по-несчастью, и отправилась искать телефон-автомат (пишу эти строки и нежно целую свой мобильничек — как я жила без тебя, милый? ах, и не спрашивай. как я жила!). Дело в том, что Айдар оставил мне телефон конспиративной квартиры. Он почему-то в «России» останавливаться не пожелал, торжественно заявив, что желает сэкономить деньги Киноцентра (ну да, ну да...). Остановился у тёток в Москве. Айдар был красивым молодым мужчиной, жившим в состоянии перманентного когнитивно-национального диссонанса — папа татарин, мама еврейка. Родители его много лет жили в прочном и счастливом разводе, однако в воспитании сына оба принимали самое деятельное участие, регулярно подключая к процессу многочисленную родню с обеих сторон. Посему дитя регулярно слышало авторитетные мнения об особенностях национального характера противоположных сторон. И в соревновании, кто нашего малыша больше любит, деньгами разноплеменная родня его снабжала регулярно.

По всему по этому он выбрал для себя существование в двух ипостасях — в Ташкенте был татарином Айдаром, а в Москве у матушкиной родни — еврейским мальчиком Аркадием. О чём я была предупреждена. Телефон был дан с крайней неохотой и с предупреждением, что звонить ему можно только В САМОМ КРАЙНЕМ СЛУЧАЕ, и, упаси Аллах, ненароком назвать в разговоре Айдаром.  Я твёрдо решила, что случай — крайнее некуда, и пошла звонить, невзирая на два часа ночи. 

Трубку, как ни странно, взяли сразу. 

— Извините за поздний звонок, — начала было расшаркиваться я, — но мне срочно нужен Ай... Айркадий. Дело в том...

— Дело в том, что я ничего не слышу, — ответил мне неприветливый голос и закричал куда-то вглубь квартиры, — Клара! Ты же знаешь, шо я глухая! Почему я среди ночи должна беседовать с Аркашкиными шиксами!

Клара долго и шумно шаркала тапочками и по-моему спускала воду. Потом добрела, наконец, до телефона:

— Вы хто? — услышала я, — только не говорите, заради Хрыста, шо с работы — мы это уже проходили! И Аркадия нет дома!

— Слушайте! — взмолилась я, — я, действительно, с работы — из Ташкента!

— И шо? — возмутилась Клара, — у вас шо там — утро в Ташкенте? так тут вам не там! У нас два часа ночи  — могли бы на телефонной станции поинтересоваться! 

— Я не из Ташкента! — заорала я, что есть мочи и затараторила, не давая себя перебивать, — я уже в Домодево! Аркадий должен был меня встретить! Я везу фильм — двухсерийный в пяти ящиках, мне их одной не унести! Я тут одна, а кругом бандиты! Позовите Аркадия, ну, ПОЖАЛУЙСТА!

В трубке замолчали. Я лихорадочно пербирала в кармане три оставшиеся «двушки» — лишь бы не отключились! 

Клара заговорила, но не со мной, а с глухой сестрицей — но поскольку бас у неё был шаляпинский, то слышно было, хоть и глуховато, но ясно.

— Соня! Этот шлымазл шото там свистел в обед, шо должен кого-то встречать с самолёта? 

— Ай, я тебя умоляю, — пискляво отвечала глухая Соня, — знаем мы эти встречи! Покинь трубку — шо ты там распинаешься! 

— Нэээээ, — задумчиво протянула более сердобольная Клара, — сдаётся мне, шо она там плачет. Причём слезами... Аллё, девушка!

— Я уже не плачу, — закричала я, шумно шмыгая носом и зачем-то включив еврейский акцент, — я таки рыдаю! Так я не пОняла — Аркадий...

— Аркадий таки да шото говорил, шо едет кого-то встречать с Ташкента! Так вы сидите на попе ровно, ждите и тихо молитесь, шоб он на этот раз не соврал! Усё! И спасибо, шо обеспечили нам с Соней спокойной ночи! 

И что было делать? Я пошла обратно на свой бивуак, но дорогу мне внезапно преградил быковатый кожзаменитель:

— Аллё, хозяйка! — я эта — от Аркадия. Давай своё кино-мино — там машина ждёт. 

— Ой, — засуетилась я, — здорово как! Сейчас-сейчас! — и почти бегом, толкаясь и наступая на ноги, бросилась к своему бивуаку. 

...Не раз в жизни мне потом приходилось убеждаться в том, что иногда мой ангел-хранитель принимает самые неожиданные обличья. На подходе к бивуаку меня вдруг перехватил уже почти знакомый узбекский дедок в чапане, как видно возвращавшийся из туалета: 

— Кызым! (тогда я ещё была не «апа», а «кызым») Дочкя! Ты зачем с этот бандит идёшь? Глаз раскрой — он бандит! А ты иди отсюда, шайтан! Иди — у нас там мужчин тоже мало-мало есть, иди, а то милиц позову! Кричать буду — иди! 

Оловянноглазый забулькал что-то неразборчивым матом, но, как ни странно, отступил и растворился в толпе, как морок. 

Меня запоздало прошиб холодный пот от ужаса. Я же орала в телефон на всё Домодедово, что Аркадий должен меня встретить! Что я везу ящики с фильмами! Что я одна! И ведь чуть не поехала с этим — с мутными  глазами убийцы... 

Но ведь тётки сказали, что Айдар поехал кого-то встречать! Может, он меня ищет? Я же уже не там, где выходят пассажиры — в этой толпе поди ещё меня найди! Идея — надо объявление дать в справочную — встречающий такой-то вас ждут возле справочного бюро. 

Я ещё раз наведалась на бивуак, расшаркалась, позволила дальше использовать ЯУФы в качестве табуреток и бросилась к справочному. Старательно, почти печатными буквами разборчиво написала: Талтагаева Айдара, встречающего рейс №*** из Ташкента, просят подойти к справочному бюро. Бланк приняла измученная безвозрастная женщина с растрёпанной гулькой на голове и красными от бессоницы глазами.

Через некоторое время громкоговоритель прокашлялся и сказал сорванным голосом: 

— Тал... га... Та... Тань, я это читать не буду — пусть нормальные имена пишут! 

OMG!!!

Я с трудом протолкалась к красноглазой измученной Тане. Кричать на неё було и бесполезно, и бесчеловечно, поэтому я тихонечко взмолилась, легко уронив слезу для убедительности: 

— Танечка! Милая! Это очень простая татарская фамилия Тал-та-га-ев. И имя красивое очень — Ай-дар. Могу написать Аркадий, но Айдар же короче! И красивее. Потом Аркадиев тут много, он может прослушать, а Айдар один. Я вам напишу по складам и ударение поставлю — ну пусть постарается прочесть  — вопрос жизни и смерти, меня только что чуть не убили тут, честно!

Через десять минут матюгальник снова прокашлялся. И очень чётко выговаривая каждый слог проговорил: 

— Тал-та-га-ева Айдара, прилетевшего из Краснодара... — зашипел, замолчал и снова заговорил издалека приглушённым голосом измученной Танечки: 

— Шура! Ну где там Краснодар, когда Ташкент! почему прилетевший, когда встречающий!

— Не знаю, — вдруг всхлипнула на всё Домодедово осипшая Шура, —  само вырвалось... В рифму же... Оссподи, как я устала!

...Третья попытка оказалась успешной, но ни один Айдар не откликнулся. 

Я вернулась на бивуак и застала там некоторое оживление. Среди моих компатриотов был один краснолицый дядечка-майор, поминутно проверявший, целы ли его дыни в решётчатом ящике, активно о чем-то шепчущийся с соседями и периодически куда-то исчезающий. На этот раз он выглядел радостным и возбуждённым и спотыкаясь кинулся ко мне навстречу: 

— Женщина! мы вас заждались! — и понизив голос, спросил: — Четвёртой будете? 

...Нет, я, конечно, понимаю, что в джинсах, мужнином свитере и монгольском полупердончике я не выглядела, как успешная бизнес-леди, но предлагать ТАКОЕ? Мне? 

— Вы что себе... вы что позволяете... — я аж захлебнулась от праведного гнева.

— Ой! — спохватился майор, — вы меня не так поняли! Я не насчёт выпить, что вы! Я тут частника нашёл — приличный парень, кандидат наук с «Жигулёнком», он трошки далековато стоит, бомбил здешшних боится. Подрядил его за шестьдесят до центра, если на четверых — то по пятнадцать! Трое нас уже есть — а вам, я слыхал, до центра — а? Парень-то больно хороший, ему детишек кормить надо — у меня на людей глаз-алмаз, не сомневайтесь! 

Компания потенциальных пассажиров состояла из самого майора, чрезвычайно упитанной русской бабушки с клетчатыми баулами и моего спасителя, узбекского дедушки. Этот дедушка и стал для меня самым весомым аргументом в пользу безопасности поездки. 

Майор (разведчик, не иначе!) проявил недюжинные организаторские способности, организовав сперва конспиративную переноску нашей многочисленной поклажи в «Жигули», а затем тактически грамотно осуществив поэтапную доставку пассажиров в назначенное место — ни один бомбила-мафиози ничего не заподозрил! 

Монументальную бабушку усадили рядом с водителем, а мы с майором и ангелом-хранителем в чапане, сделав выдох, утрамбовались сзади. Три из моих пяти ЯУФов не влезли в багажник и стояли у нас под ногами, так что подбородком каждый из нас упирался в колени. 

Меня должны были высадить первой — ура! — я ехала в самый-самый — центрее некуда — центр. 

— Деньги только приготовьте заранее, — вежливо попросил очкарик-водитель. 

И тут мне стало дурно. 

Я вспомнила.

Деньги.

Нет, они у меня были и достаточно. Это пятизначную сумму за фильм мне на руки не дали, а триста рублей командировочных — да пожалуйста. Дали запечатанной банковской пачкой — сто купюр по три рубля. По дороге с работы я встретила подругу Лиличку, остановилась поболтать, полезла за каким-то журнальчиком в сумку и вместе с журнальчиком выронила всю пачку. Рассудительная Лиличка пришла в ужас — ты не женщина, а мечта карманника! Затащила меня к себе домой, достала красивейший импортный лифчик-бра (Лиличка, ты с ума сошла! Ты — эта — немножко преувеличенного мнения о моём бюсте...), а в лифчике — ловко вшитые кармашки. Короче — прекрасный гаджет — деньги целы, и бюст на раз-два-три увеличен без операции! 

В кошельке в открытом доступе у меня было два рубля ровно. Остальные деньги... ну, вы догадались, меня же Айдар должен был встретить, зачем мне лишние на виду держать! 

Всякие гуттаперчевые мальчики-девочки иззавидовались бы, глядя, как я, сидя,зажатая со всех сторон на заднем сиденье чахлого «Жигулёнка», извивалась, пытаясь, не раздеваясь достать из укромных мест искомую сумму. Бедный майор даже попытался безуспешно отодвинуться, заподозрив приступ чесотки у приличной на вид женщины.

Кончилось дело плохо — германский лифчик, не выдержав моих манипуляций, с треском расстегнулся и купюры с заманчивым шуршанием так и посыпались. Часть, правда, застряла в майке, часть в рукавах, но и на пол попадало маленько. 

И что — а ничего. Остановили машину, и при свете карманного фонарика, который конечно же был у запасливого майора, всё собрали. 

Я было собралась захлюпать носом от смущения, но заметно повеселевший майор (слава Б-гу - не чесотка!) радостно затараторил, толкнув узбекского дедушку в бок:

— Та вы шо, женщина! мы ж тут все свои! Мне супруга всегда на дорожку в кальсоны крупные суммы зашивает! И все так делают — правда, бобо?

Я смутно помню, как мы подъехали к сияющему подъезду «России», где меня встретил настоящий швейцар в мундире с галунами, где всю мою поклажу немедленно у меня отобрали, погрузили на стеллажик на колёсиках и доставили в номер. В этом крыле располагался кинорынок, а кинопрокатчики числилсь людьми богатыми и понтовыми, персонал перед ними ходил на цырлах — так что мне достались лучи совершенно незаслуженной славы. Но чаевые я, кажется, дала. 

В номере я сразу полезла в ванную — я физически чувствовала необходимость смыть с себя всё пережитое за ночь. Чуть не заснула под душем. Когда, держась за стеночку, вышла и облачилась в пижаму, в дверь постучали. Открыла, даже не спросив «кто там?». На пороге стояло быковатое жвачное, брат-близнец бандюгана из Домодедово, только в куртке из натуральной кожи. 

— Кино привезла? — поинтересовалось оно и выдуло пузырь.

— Забирай, — ничуть не испугавшись ответила я, пяткой подтолкнув один из ЯУФов.

— А бабло? — поинтересовалось жвачное.

— Безналичкой.

— Ненене — мы так не договаривались, — заболботало оно, — ты чё тут...

— С шефом разбирайся, звони в Ташкент, координаты знаешь, — я не бравировала и не хорохорилась, я еле стояла на ногах, плохо соображала и говорила совершенно равнодушно, — а я ночь не спала, устала и пошёл ты вон! Шайтан... 

Удивительно, но забрав ящики, он ушёл. Молча. И больше меня никто не беспокоил. Наутро на открытии Айдар бормотал мне какие-то извинения — я его не слушала. Мне позволили делать, что мне угодно — я ходила только на интересующие меня просмотры и в «Иллюзион» — благо до Котельнической набережной было рукой подать.

Впечатлений от шикарного по тогдашним меркам гостиничного номера (с видом на Кремль, между прочим!) у меня не осталось  — зато запомнился жуткий палаточный лагерь беженцев, разбитый прямо перед «Россией» тоже с видом на Кремль. 

В один из свободных от просмотров дней я сходила на Солянку к синагоге на тогдашней улице Архипова, полюбовалась на мемориальную доску бедняги художника, перечёркнутую жирным чёрным словом «жид» — русского человека нечаянно по святцам звали Абрамом Ефимовичем — и купила с рук  учебники иврита с кассетами. Пригодились.

Ах, да — в киоске гостиницы «Россия» тогда продавалось туалетное мыло, дорогое, аж по рублю — накупила на подарки друзьям, у нас в Ташкенте оно уже стоило дороже.

Оставить комментарий

Популярные посты:

scribonianus

Как кладовые помещения меняют представление о жилье в СПб

genby

ВВП на душу населения 1913-1990

shusharmor

Ростовский "дриллинг"

kotofoto

Мы этих котиков...

gornomari

Польские земледельцы начинают протесты - в том числе вблизи литовской границы

denalt

Еще немного интересного из Мира Негров и стариков

jjnatt

У Зоси праздник не случился

miant

Как вы просили, записи с камер наблюдения

matsam

Утреннее

• Ранее
• Архив