Вторая эмиграция

chipka_ne — 01.09.2020

Что-то никак меня тема старого хлама никак оставляет. Письменный стол, который я худо-бедно довела, наконец, до ума — это одна из немногих вещей. привезённых из прежней псаготской квартиры. Достался она нам  «с выставки» — это репатриантский такой жаргон, кто в теме, тот поймёт. Муж мой чуть ли не с первого дня в новой квартире грозился его выбросить, как только, так сразу — в новой квартире всё должно быть новенькое! Но  грузчики так шустро внесли его в кабинет на втором этаже и так удачно уместили под окном (а лестница-то в квартире узкая, а стол старого тёмного дерева тяжеленный и неповоротливый, выбрасывать его — надо отдельных людей нанимать), что так он там встал, как родной и прижился, и всё к лучшему — мы в ответе за тех, кого приручили!

А я, любуясь свежеотлакированными поверхностями и, главное, ручками! ручечками бронзовыми! — вспомнила со вздохом первую в своей жизни квартиру, обставленную совершенно самостоятельно. 

Мы тогда, поздней осенью 95-го, покидали, наконец-то кибуц и чувствовали себя примерно так, как перед ещё одной эмиграцией — смешно, два с половиной года в стране, но нам очень многому надо было учиться заново. 

С одной стороны, мы из кибуцной жизни выжали максимум того, что можно. Мы сразу начали работать, за кибуц расплачивались корзиной абсорбции, а почти вся зарплата шла в копилочку. 

Свобода от быта дала нам возможность учиться, даже при полном рабочем дне. Уже через полтора года моего иврита хватило для того, чтобы взять несколько курсов в киноколледже «Маале». Чувствовала я себя там среди юных студиозусов примерно, как Ломоносов, пришедший в двадцать лет латыньской грамоте учиться, говорила на древнем языке с жутким акцентом,  отважно путая времена и спряжения, но зато, когда настало время делать курсовые по истории кино и писать рецензии, взяла реванш: молодняк сидел вокруг меня, внимал и записывал, с недетским терпением поправляя мои ошибки в иврите, польза была взаимная: я вам — образцы критических разборов, вы мне — отредактированную речь на высоком иврите. 

Благодаря льготному проездному для сельской местности, мы без всякой машины, объездили почти всю страну, кроме Эйлата, разве что.

 Девочки учились в крутой частной школе, занимались музыкой, верховой ездой и ещё чем только не. 

Даже когда муж попал на курсы переквалификации, и зарплата сменилась на пособие по безработице, мы особо разницы не почувствовали. 

К осени 95-го муж исполнил сразу три мечты — нашёл работу по специальности, купил себе пистолет и машину — жизнь удалась, можно было из кибуцной теплицы отправляться свободное плавание. 

А тут и звёзды сошлись — в кибуце случилась ротация, сменилось руководство и секретарём стала некая дама,  скажем так, неприятная для нас во всех отношениях — она и стала потихоньку капать нам на мозги, что, мол, мы уж  все кибуцные сроки пересидели, пора и честь знать Тем более, что ни я, ни муж в кибуце уже не работаем. Тем более, что машину купили — собственники, ишь! — могли бы и дальше кибуцным скудным автопарком пользоваться в порядке живой очереди (персональная машина в кибуце была только у Ханана Пората — депутата Кнессета, а так даже рав Эльяшив на пользование автомобилем стоял в общей очереди). Можно было поторговаться, попроситься остаться на других условиях, просто на съём, согласившись на существенное повышение цены, обратиться к тому же Эльяшиву, наконец — он мог бы на секретариат повлиять, но мы как-то вдруг решили, что раз так случилось, то нечего цепляться и выпрашивать. Более того, мы даже не стали искать квартиру в уже почти родных для нас ишувах Гуш-Эциона — уезжать, так уезжать!

Квартиру нашли к северу от Иерусалима, четырёхкомнатную и по приемлемой цене, хоть и существенно дороже, чем в кибуце. И тут обнаружилось, что в некоторых вопросах мы — ну, чисто дети малые. В кибуце нам не приходилось заморачиваться, например, покупкой продуктов — я имела очень смутное представление о ценах в магазинах. Репертуар синематеки, расписание автобусов по всей стране и все закоулки Музея Израиля я знала в подробностях, но понятия не имела, как выглядят счета за коммунальные услуги, рассказам о том, что на съёмных квартирах людям приходится экономить воду и электричество, внимала с некоторым ужасом — за проживание в кибуце плата взималась за всё «чохом», одним платежом. Мебель в кибуцной квартире стояла та, что дали. Когда прибыли отправленные посылками книги, то книжный шкаф из старого платяного нам сколотил кибуцный плотник Фреди, когда девушки наши обросли одёжками, то он же притаранил из молодёжного общежития обшарпанный, но годный ещё дополнительный шкаф, который мы быстренько обклеили бумагой в цветочки для красоты, когда нужны были дополнительные стулья или раскладушки для гостей — всё легко одалживалось у соседей. 

Холодильничек в квартире был, но крошечный — для молока-творожка-кефирчика, десятка яиц и кастрюльки борща, который иногда я детям варила исключительно из ностальгических соображений — а так-то нас вполне устраивала кибуцная столовая. Соответственно не было ни стиральной, ни сушильной машины — зачем, когда есть прачечная? Деже привезённый из Ташкента маленький дорожный утюжок где-то пылился за ненадобностью — в той же прачечной, за настоящей удобной гладильной доской, мощным паровым утюгом гладить было не в пример удобнее. 

А тут — голова кругом: квартиру мы снимали не у частника, а у поселкового совета, надо было самим подключаться к электричеству, заказывать счётчик на своё имя, решать, как мы будем пользоваться газом — заказывать баллоны или подключаться к общему котлу, самим заказывать солярку для отопления, покупать и подключать стиральную машину, газовую плиту с духовкой, холодильник — и не символический, а настоящий — кибуцного холодильника-хранилища поблизости не будет... 

Добрые люди подсказали, что нам до трёх лет в стране положена какая-то скидка на покупку мебели, но несколько визитов в мебельные магазины сильно нас разочаровали — даже по репатриантской скидке это было нам не по карману. Бюджет наш сильно похудел после покупки машины, деньги, отложенные детям на университет и на свадьбы (да, мы хотели детям нормальные свадьбы — а что?) были неприкосновенны, любых кредитов, кроме ипотеки, я боялась панически (берёшь на время — и чужие, отдаёшь навсегда — и свои), а мебель — эка важность! — не Версальский же дворец нам обставлять: вот это стол — за ним едят, вот это стул — на нём сидят — и будет с нас! Тем более, что какая-то мебель в перспективе маячила. Дело в том, что милая моя подруга и лучшая учительница репатриантским премудростям Софочка  к тому времени уже полтора года как жила в собственной квартире, являясь живым примером того, что всё возможно, стоит только захотеть и правильно распределить ресурсы. Обставлена квартира была подержанной, но более чем приличной мебелью, подаренной Софочке богатыми работодателями, но покупка новой была уже не за горами. А роскошный, как на мой непритязательный взгляд, салон (1+2+3, натуральное дерево и терракотового цвета велюровая оббивка), инкрустированный, красиво потёртый, почти антикварный журнальный столик, два практически новых аминаховских матраса и ещё кое-что по мелочи должно было перейти ко мне, согласно закону о круговороте вещей в природе — оставалось только оплатить перевозку. 

Ещё две кровати с матрасами и диванчик отдали мне мои работодатели — кроткая семья американского профессора археологии (кроткая, потому что почти год терпела по пятницам меня — не самую, скажем так, умелую уборщицу — зато профессор Демски, спасая с полок при вытирании пыли свои черепки, любил погутарить со мной на предмет какой-нибудь танагрской терракоты, а я впоследствии, уже работая по специальности, имела возможность иногда эдак небрежно ввернуть: «случилось мне  когда-то работать под началом профессора Демски...» — и ведь чистая правда, если разобраться). 

Но с Софочкиной мебелью вышла незадача. Дело в том, что на новоселье одна подруга подарила Софочке щенка. Да не простого. Там была отдельная история о завзятых собачниках-заводчиках, решивших в Израиле заняться привычным бизнесом. Любимой их породой были русские борзые — красиво жить не запретишь. В первый год экзотические эти животные израильтян ошеломили, и первый же помёт разошёлся, как горячие пирожки. А потом что-то пошло не так. Мода на породы собак — явление непредсказуемое. Я могу понять, почему борзые не прижились — им здесь не климат, для квартирного содержания они мало подходят, болеют, дрессировке поддаются плохо, с заснеженными просторми для полноценной физической нагрузки здесь напряжёнка и так далее, и так далее. Но при этом — легко вошли в моду и северные хаски, и колли, и жутко страдающие в жарком климате короткомордые мопсики — непонятно, почему. А вот продажа борзых после первого успеха как-то не задалась. И незадачливая бизнес-вумен одного из нераспроданных щенков подарила подруге Софочке — с новосельичком! Софочка собак любила. Ну как собак — собачек. Собачичек. У неё в Ташкенте много лет жил милый крошка-пинчер, лупоглазик на тонких ножках. От борзого щенка это несколько отличалось, как вы догадываетесь. 

Трёхмесячное, невесомое и нежное белоснежное создание, больше похожее на птицу, чем на собаку, тут же всех в себя влюбило намертво с первого взгляда. Чем и воспользовалось, установив в доме свои порядки. Первой жертвой новых порядков стала мебель (хорошо, что ещё не новая). Борзая птичка не только полюбила на всех диванах и креслах и спать, и есть, и устраивать бег с препятствиями — она обнаружила, что мягкую мебель в отсутствие хозяев очень здорово рвать: сначала велюровую оббивку, потом ломти поролона, которые так славно крошатся в мелкую крошку, похожую на снег, несомненно отпечатавшийся в борзой генетической памяти! Потом та же участь постигла аминаховские матрасы. Потом окрепшие зубки всласть потренировались на ножках и красивых краях овального антикварного столика. А, между тем, заказанная и оплаченная новая мебель должна была вот-вот прибыть... 

Весной 1995 года умер наш несравненный Юнг — это время я даже вспоминать не хочу. Разумеется, оплакав его, мы дружно согласились, что больше собак в доме не будет. Разумеется, через семь месяцев у нас в новой квартире появилась Ника, белоснежный плутоватый собачий ангел — вместо съеденной мебели. 

А новую (хорошо забытую старую) мебель я до этого неожиданно нашла во время случайной прогулки по длинной-предлинной, узкой и извилистой улице Меа Шеарим. Я искала там домики для мезуз, а заодно мониторила тамошние хозяйственные магазины,  славящиеся свои ассортиментом и замечательной дешевизной. 

В тот раз, уж не помню почему, я располагала и временем, и настроением, и дошла до самого конца улицы, почти до Шивтей Исраэль. Мы доживали последние недели в кибуце, муж работал, дети учились, а я догуливала пособие по безработице в ожидании секретарских курсов. С потерей обещанной Софочкиной мебели я уже смирилась, как и с тем, что вскоре стану счастливой обладательницей настоящей русской борзой с трёхаршинной родословной и исключительно острыми зубками. А новая квартира между тем стояла пустая, что не могло не беспокоить — не на полу же спать в обнимку с борзой собакой! 

И тут, словно подслушав мои мысли, в одном из самых крайних домов улицы нарисовалась витрина магазина. Такая, как я люблю —  странная и туманная, а за ней угадывались смутные очертания тёмного дерева, вытертого бархата,  каких-то почти непроницаемых зеркал, позеленевшей бронзы, пыльных абажуров с бахромой, тусклой меди, и всё это составлено, как попало, свалено в кучу, старые стулья сплелись ножками, словно осьминоги —  настоящая лавка старьёвщика, а не какого-нибудь лощёного сноба-антиквара — всё, как я люблю! Кроме всего прочего, за зыбким, как в омуте вода, стеклом витрины было ещё нечто, что привлекло моё внимание — портреты на стене, один из которых меня чем-то изумил, но разобралась я в этом только тогда, когда вошла в внутрь. 

Лавка называлась «У Нисима». А сам Нисим — почтенных лет пузатый старец в белой вязаной кипе куполком, чем-то напоминающей сванскую шапочку, в просторной футболке с неразборчивым портретом Боба Марли  и в уютной, явно ручной вязки фуфайке, сидел у дверей в угрожающе скрипящем под ним бамбуковом креслице, коротая время за стеклянным стаканчиком чёрного кофе и  кальяном. 

Я — глаз алмаз! — умудрилась углядеть в сплетении спинок и ножек на витрине нечто похожее на то, что съела подрастающая борзая — тёмного дерева салон — 1+2+3 — и подходящие к нему стулья. Поздоровалась с  хозяином и расспросив, как положено, о здоровье-семье-детях, поинтересовалась ценой. 

Нисим, как положено, в свою очередь заверил, что цена самая что ни на есть подходящая и церемонно пригласил внутрь рассмотреть товар, выпить кофейку и обсудить подробности. Обещанный кофий был во мгновение ока принесён чернявым, набриолиненным молчаливым юношей без кипы, но со златой цепкой на шее. 

Внутри я, наконец, разглядела подробно портреты на стене и обалдела настолько, что забыла, за чем пришла. 

На стене был представлен почти весь спетр израильской политики и религии. Бен-Гурион соседствовал с Меиром Кахане, ещё живой Любавичский ребе с равом Кадури. Портрета живого ещё на тот момент Рабина, правда, не было. Зато был портрет православного священника, явно высокого ранга, в чуть ли не епископском облачении и с убедительным массивным крестом на груди. 

Спросить, что делает портрет православного священника в лавке верующего иудея, я не решилась, но округлившиеся глаза говорили сами за себя, и Нисим счёл нужным объясниться. 

— Красивый мужчина, а? А я его живьём видел, представь себе! Рост! Стать! Борода! Очки — профессору впору! а голос  — ай-яй какой голос! стены дрожали — любой кантор позавидует!  А взгляд? — как глянет, словно ангел крылом осенил! Знаешь, кто это?

— Н-н-нет, — испуганно призналась я.

— Ты откуда вообще? Слышу-слышу — из России. Ну, не из России, какая разница, оттуда откуда-то... У вас там тоже вроде православие — но тамошние священники — тьху! — в подмётки нашим не годятся! Каким-таким нашим? А я из Болгарии — разве я не сказал? Болгарские священники гордые! Византийцы! Перед турками не склонились! Ни перед кем не склонились! А это — я не сказал сразу? да ты что — это митрополит Стефан — благословенна память праведника! — для самих болгар там он всё равно, что папа Римский — да что там папа Римский перед ним? (тьху! — догадалась я). А зачем его нужно помнить болгарскому еврею, спрашиваешь? А затем, что это он нас спас! 50 тысяч евреев — спас!  Ты знаешь, что Гитлер болгарских евреев не тронул, а? А почему? Вот он — не дал! 

— А царь Борис... — робко попыталась вставить я, решив показать, что тоже кой-чего читала. 

— Да что твой царь Борис! — вскипел Нисим, почему-то назначив Бориса «моим», — он  сам вообще немчура, ты что, не знала? Клумник, ничтожество! (тьху! — подсказала я). Ему Гитлер — прокляты будут его имя и память! — только свистнул, он уже приказ собирался подписать, чтоб нас вывезли. Вагоны стояли готовые! 

— А Стефан, — тут Нисим прокашлялся и встал в позу трагика, — пришёл к нему, как пророк Натан к царю Давиду (ты хоть ТАНАХ-то читала, а? а то вашим это коммунисты читать запрещали, я знаю. Да ладно-ладно, верю, что читала, не обижайся...). Так вот, пришёл он к царю и говорит: ««Отчего же ты пренебрег словом Господа, сделав злое в Моих глазах! Если, — говорит, не остановишь поезда, я народ на рельсы выведу! А тебе и дому твоему — ХЕРЕМ — во веки веков!» Во как! 

— Анафема, — поправила я, — у христиан это называется не «херем», а «анафема». 

— Ну пусть будет «анафема», — уже спокойнее согласился Нисим, — главное, что Борис испугался, поняла? Святого человека больше, чем Гитлера испугался, а! Так и не пошли вагоны-то.
Так какие диваны ты, говоришь, приглядела? Эти? 

За второй чашкой кофе мы не только сошлись в цене на салон, но Нисим ещё и выведал всю историю загубленной мебели и пустой пока ещё квартиры. Сопя от усердия, составил список всего необходимого. Взял задаток наличными за салон, записал мой телефон, твёрдо пообещав, что будет звонить мне как только появится «новый товар». Выставленный на улицу «товар», как я поняла, они с шустрыми арабскими ребятами собирали по всему Иерусалиму, худо-бедно приводили в пригодный к употреблению вид и продавали не слишком дорого, не забыв свирепо поторговаться — ноблес оближ. Расписка в получении задатка была написана на обрывке старого конверта огромными краракулями, муж, увидев её за голову схватился — с кем ты связалась! 

Нисим не обманул меня ни на копейку. Хотя за каждую добытую вещь справедливо просил хоть маленький задаток наличными — ему же их хранить, пока комплект не соберётся!  Достал всю нужную мебель по списку. Напоследок, сияя от удовольствия, притаранил «старый, но новый» холодильник «Амкор» незапамятного года выпуска — представляешь, стоял в школьном подвале, ни разу не включённый! А теперь они новый купили! А этот — выставили! Он, правда, не нон-фрост — но новый же! Только двух ящиков не хватает и подставки для яиц, а так — новый!
Радовался при этом так, словно собственную квартиру обставляет.

Пару раз расписки на клочке газеты писал чернявый Басам со златой цепкой — цифры он выводил по-арабски, а подпись ставил печатными английскими буквицами — писать на иврите он не умел. Мужу я их старалась не показывать, да он и сам махнул на мою бизнес-авантюру рукой — будь, что будет!

Отдельная история была с доставкой — ибо доставку обеспечивало «заведение» — на том же ужасающего вида грузовичке с теми же шустрыми работничками. Командовал погрузкой чернявый Басам со златой цепью, за рулём сидел благообразный, спокойный и внушающий доверие дядечка, а вот грузчиком был небольшой квадратный, одноглазый, всклокоченный и совершенно не внушающий доверия человечек, знавший только одно слово. Точнее два — «бакшиш-бакшиш». 

Муж не смог отпроситься с новой работы — в тот день ездили проверять какую-то установку в Беэр-Шеву, и я храбро сказала, что сама справлюсь. Рассчитывала, что может быть Нисим с нами поедет — конечно, он не поехал, кто в лавке останется? К моим опасениям отнёсся безмятежно — ты что? Басам мне — как сын родной! Халевай, чтоб все евреи такие были! Ты, главное, от кривого подальше держись, весь расчёт  — только Басаму в руки, а то как пристанет со своим «бакшиш-бакшиш»...

Я с ужасом смотрела, как загружается хлипкий грузовичок — обстановка черырёхкомнатной квартиры не могла в нём поместиться в принципе. Тем не менее, вопреки всем законам физики — втиснули, утрамбовали, обмотали верёвками. Верёвки меня, как ни странно, успокоили, ибо без них грузовичок и пустой грозился развалиться. В кабине мы сидели втроём — солидный водитель, «сын родной» Басам и я. Одноглазый «бакшиш-бакшиш» заховался по-моему в холодильнике — как впоследствии выяснилось, у него не было никаких документов. Причём никогда, с рождения. 

Объездного шоссе тогда ещё не было — ехали через Рамаллу — о-о...  На подъезде к перекрёстку А-рам, Басам, пошептавшись с водителем, достал из под сиденья белый платок — накинь, а? Да нет, не опасно, ну, так — на всякий пожарный, нам спокойнее будет. Только на лоб поглубже надвинь — вот так — а тебе даже идёт! 

На въезде в Псагот пришлось выходить из машины и объясняться, охранник слегка обалдел увидев в кабине двух арабов и тётеньку в хиджабе (ну, забыла снять, бывает. Наверное поверила, что мне идёт...). 

После разгрузки я всё-таки тайком от Басама сунула одноглазому «бакшиш» красненькую «голдочку» — уж очень впечатлилась тем, как он в одиночку тащил на квадратной спине огромный тяжеленный «Амкор». По-моему он был то, что называется «человек с особыми потребностями», мощный, страшный, безъязыкий, с беспомощным слезящимся взглядом единственного глаза. 

Шесть лет спустя, оформив покупку новой квартиры и убедившись, что старая мебель в неё не встанет никак, я отправилась на улицу Меа Шеарим. Мне хотелось чёрного, как дёготь кофе, запаха пыли, скипидара и лака, мне хотелось болтать с Нисимом и Басамом, перебирать их находки «альте захен» — и подите вы прочь со всякими вашими «Икеями»!
Бывший магазин Нисима стоял заколоченным. 

Мы купили новую мебель — ничего страшного.

Но такого уютного дома, какой у нас был в Псаготе, всё равно не получилось. То есть получилось, но потом. Со временем. Когда обжили, согрели и «надышали». 

А там у нас были стулья с гнутыми ножками. Красного дерева — не шучу, это мне профессиональный столяр сказал. А к ним — почти чёрный овальный стол на одной массивной ноге — шестнадцать человек за ним помещались легко, если раздвинуть (только следить, чтобы баланс соблюдался, а то неровён час кто облокотится с одной стороны, а стол-то на одной ножке...). 

А фотографий хороших от этой роскоши не осталось — вот эта разве что, но снимали, как вы понимаете, не мебель, а собаку.

Ну, и до кучи — вот она, та самая красавица, поедательница салонов.

У нас она мебель грызла более умеренно — вот эту банкетку для себя отстояла, погрызши ручки , чтоб все видели — моё! 

А вот так наш салон сфотографировала моя подруга Марианна, когда была у меня в гостях. Чудесный в нём был медовый свет именно в это время — за пять минут до зажигания субботних свечей.

Сохранено

</>

Вторая эмиграция

Что-то никак меня тема старого хлама никак оставляет. Письменный стол, который я худо-бедно довела, наконец, до ума — это одна из немногих вещей. привезённых из прежней псаготской квартиры. Достался она нам  «с выставки» — это репатриантский такой жаргон, кто в теме, тот поймёт. Муж ...

Читать полностью

Источник

Оставить комментарий

Популярные посты:

sabinus

Р-7: 5 мифов о поддержке в IT

elmaspb

Подмосковный Гауди

pro100_mica

Было надо и цены снижали, 1 апреля 1954 года

uborshizzza

К теракту в Крокус Сити Холл. Как жаба спасла жизнь человеку

pan_tbdinsky

это тебе не ипотеку взять...

gornomari

В Литве назначили нового министра обороны

newsparky

Добраніч!

tatiana-gayduk

Небанальный Ногинск

amarok_man

Зеленский купил особнячок Карла III

• Ранее
• Архив