Тель-Авив

А что Тель-Авив? А он тебе отвечает, смутно-солнечно улыбаясь: «Бокер то-о-ов, бокер тов…», и рассеянно поглаживает тебя по щеке своим набрякшим соленой водой ветром, даже не глядя на тебя. Потому что Тель-Авив всегда смотрит на свое море. Утренний Тель-Авив, потягиваясь и почесываясь, смотрит на море. Ночной Тель-Авив, шатаясь и лениво спотыкаясь, руки в карманах, смотрит на море.
Тель-Авив – это город моря. Это город пляжей. Это город, который большую часть года в пляжном состоянии. Даже в состоянии пляжного лежака, в состоянии пляжного полотенца, в состоянии скинутых у воды заношенных шлепок… Море дарит ему такую легкость и нежную расслабленность, будто город на вечных каникулах. Ты постоянно натыкаешься взглядом на бездельнеческую расслабленность лиц, даже если это местные трудоголики, и тебе порой начинает казаться, что здесь вообще никто не работает, хотя они просто так работают. Но, может, и не работают, такое тоже случается. Тель-Авив очень по-левантийски распиздяйский город, у которого из-под пятницы суббота, и ничего страшного, кому на пляже до этого дело?
Тель-Авив – это город праздник. Не торжеств каких-нибудь, не подумай, вот еще. Этот город почти не умеет быть серьезным, не умеет быть грандиозным, ему лень потрясать и производить впечатление. Но это город каких-то ежедневных праздников и праздничков, в любой день недели ты можешь наткнуться на кусочки какого-то маскарада, карнавала, балагана, обрывки музык, которые тебе скажут: «Ну, мы тут маленько празднуем… Хочешь с нами?». И ты скажешь: «Конечно, хочу, что за вопрос». Или скажешь: «Ой не, ребята, сегодня я что-то не в настроении». И ты будешь в потоке или мимо него.
В Тель-Авиве нет ощущения нависающей над тобой высокомерной Вечности, напротив, все дышит полнотой сиюминутности жизни. Вот представь, что ты держишь в руке птицу и чувствуешь, как колотится ее крохотное сердечко, гораздо чаще твоего, ты поднимаешь руки вверх и разжимаешь пальцы – и она уже в небе, запрокинув голову, ты смотришь вверх, и в такие моменты ты не можешь думать о Времени, о Вселенной, о Вечности. Не можешь.
Ты тут, ты здесь, ты сию минуту.
Живешь.
И так каждый вдох.
Так мелочно, так поверхностно, так по-человечески стонуще-сладко…
Э, это город такой живой и разгильдяйский, где планы – максимум на завтра, да и то, чаще всего в том смысле, что это завтра – будет.
Тель-Авив город без ангелов. Здесь никого не стерегут, не ведут, не стоят за плечом. И почти без Бога. Т.е. ощущение Его присутствия, конечно, есть, оно в Израиле как-то повсюду понатыкано, не увернешься. Но это стойкое ощущение, что Бог, конечно, есть, но до него 45 минут на Восток, если без пробок.
Тель-Авив – это город свободы. Не в революционном, не в аморальном, не в расхристанном смысле. А в сугубо примитивном, бытовом, если у души может быть примитивный быт. Это как свобода ног, с которых ты стянул тесные, неудобные ботинки. Это как свобода грудей твоей подруги, с которой тебе удалось снять лифчик. Это как свобода, когда бы сбежал с официоза, где ты так долго и усердно «держал лицо», где ты говорил не своим голосом и не своими словами выражал не свои мысли, но ты смог, ты сбежал, ты остался с собой, таким, какой ты есть. Потому что Тель-Авив ты таким устроишь. Ты его устроишь любым. Поэтому проще всего здесь быть собой.
Тель-Авив… Он такой свой, такой домашний, как дорога от твоей спальни по коридору до теплых запахов кухни в квартире родителей, где прошло твое детство. В Тель-Авиве нет высокомерия. Это город, который всегда с тобой. Не над, не под, не отгорожен, не лезет в душу, он просто с тобой. Поэтому это город одиночек, здесь не так высока и отчаянна потребность в кого-то непременно уткнуться, потому что ты не останешься один никогда – с тобой останется этот город. Город, который как старый, все понимающий приятель, с которым черте сколько и через черте что, похлопает тебя по плечу и скажет: «Ну, ничего, ничего… Завтра будет новый день. Всегда завтра будет новый день…».
Любимый с первого вдоха, с первого звука, с первой ночи город.
Обнимающий ладонями своих улиц, на чьих линиях, в чьих именах вспыхивают точки радостной пульсации моего сердца, как его ночные неоновые огни.
Это взрослая любовь. Без сюсюканья и без цинизма, без пафоса и без одержимости.
Это сдержанная, вызревшая нежность неприкаянного, бездомного, русалочьего сердца.
Я не смогу любить страстно, Тель-Авив, но как смогу, и так любить больше никого не буду, других таких нет, нешама.
