судя по всему, что-то небольшое. рассказ?

define_violence — 22.07.2012 Теги: Гордеев

У нее были славные круглые грудки, совсем коричневые от загара, тонкие голенастые ноги – острые коленки, маленькие пальцы, растопыренные по изношенной потемневшей изнанке кожаных сандалий – и выпуклый детский живот, как у детской пластмассовой куклы. Она сняла с себя майку сразу, как только вылезла из машины – стянула ее через голову и, не глядя, бросила назад, на сиденье, и тут же застыла, подставив солнцу пустые ладони и запрокинутое лицо. Остальные ещё деловито хлопали дверцами, перекрикивались, тащили из багажника тяжело звякающие пакеты и сумки – полуторачасовая дорога из душного города ещё продолжалась для всех, кроме неё, потому что дорога не заканчивается до тех пор, пока бутылки не перекочуют в морозильник, мясо не скуксится под наспех устроенным маринадом и сумка с вещами, пусть даже не разобранная, не будет брошена поверх покрывала чужой кровати. Мир устроен так, что даже в таких мелочах, как двухдневная вылазка за город, требует вначале обязательной сорокаминутной жертвы, необходимой для перезагрузки: прежде, чем перейти к отдыху, нужно выкурить первую после долгой поездки сигарету, оглядеться, выдохнуть, сказать хозяевам какую-нибудь вежливую ерунду. А для девочки – через покрытое утренней испариной оконное стекло Рогову показалось, что лет ей вряд ли больше двадцати – этих условностей словно и не существовало. Ей было очевидно плевать на сумки, бутылки и неизбежную процедуру знакомства; она выбралась из автомобиля и в ту же секунду оставила позади дачные пробки и вялую дорожную скуку, отделилась, оторвалась и перепрыгнула через глупые тормозящие ритуалы. Он и заметил-то ее не из-за снятой майки, под которой, к тому же, обнаружился темный некокетливый верх от спортивного купальника, словно и в этом вопросе она не готова была допустить никаких проволочек, а именно благодаря ее явному нежеланию терять время. В Роговской системе приоритетов с недавних пор у времени конкурентов не осталось. Девочка была молодец.

Выходить из дома и встречать приехавших показалось ему лишним – отчасти благодаря примеру незнакомой девочки в кожаных сандалиях, отчасти – из упрямого протеста против их навязанного вторжения. Не нужно было их пускать, подумал он со слабым раздражением, наблюдая через широкое кухонное окно за тем, как они дурашливо прыгают по двору, закрывают ворота и тормошат свою застывшую спутницу; или, по крайней мере, нужно было сказать ему, чтобы приехал один, кому нужен этот детский сад на выезде? Мальчик позвонил вчера в неудачный момент – Рогов старался, чтобы моментов этих было как можно меньше и, как ему казалось, уже достиг в этом определенных успехов, но в любой стратегии рано или поздно находились слабые места. Вчерашний план действий дал сбой – и когда расчирикался телефон, он нарушил правило и снял трубку, а, сделав это, выяснил, что на самом деле рад услышать человеческий голос. Пап, сказал мальчик, ну ты как там? Слушай, пап, сказал он потом, не дождавшись ответа, а ничего, если мы с ребятами заедем на выходные? Давай, Ванька, ответил Рогов сразу же, хрипло и с благодарностью, не уточняя и не ставя условий, и пожалел о сказанном почти в ту же секунду, и продолжал жалеть до сих пор. Чтобы как-то уравновесить напрасную свою вчерашнюю уступку, он мстительно рассмотрел в утреннем зеркале своё невыспавшееся, заросшее седоватой щетиной лицо и бриться не стал, как не стал и вытряхивать пепельницы или мыть скопившуюся за пару дней посуду. Когда лязгнула тяжелая входная дверь, а в прихожей послышались голоса, Бобкин радостный визг и цокот когтей, Рогов вспомнил, что вчера глупый пёс опять нажрался травы и оставил на коричневой плитке белесую лужицу со смятыми изжеванными стебельками, и почувствовал всё-таки что-то похожее на раскаяние – уж собачью блевотину точно можно было убрать.

Как всегда, Боб принял на себя неловкость первых минут, когда незнакомые люди появляются на пороге – выглянув в коридор, Рогов упёрся взглядом в две пары аккуратных девчачьих ягодиц, и поверх умильного писка и восторженных Бобкиных прыжков кивнул сыну с безопасного расстояния – поздоровался, не приближаясь; и Ванька, нагруженный сумками, послал ему с порога обычную свою осторожную улыбку, а за спиной у него – и за это непреодолимое сейчас расстояние Рогов тоже был благодарен двум присевшим на корточки девочкам и скачущему сеттеру – топорщился ненавистный и вечный Ванькин друг, щекастый Дима Гордеев, вскинувший руку в нелепом римском приветствии. Рогов досадливо повернулся и шагнул назад, в гостиную, хлопая себя по карманам, пытаясь нашарить сигареты. Не надо было, чёрт, не надо было их приглашать.

Четыре с лишним недели одиночества - один на один с дружелюбным бестолковым псом, звенящей летней подмосковной тишиной, наполненной сверчковым стрёкотом и ночным жабьим треском, разбавленные разве что еженедельными визитами загорелой невнимательной Катруси (она настаивала на том, чтобы он звал её по-русски, Катериной, но всякий раз упрямо мыла пол, по-деревенски опрокидывая набок ведро мыльной воды, словно Роговские забранные плиткой кухня и столовая были на самом деле покрыты крашеными в один слой досками) – при всём желании он не мог бы признать эти жаркие недели прожитыми зря, потому что неожиданно обнаружил, что наедине с самим собой (и глупой собакой) он не чувствует паники, какую непременно нагнали бы на него люди, которых он двадцать последних лет считал своими друзьями. Панику впускать было нельзя. Паника всё бы испортила.

Первая же затяжка наполнила рот неприятной сухой горечью. Хотя бы кофе стоило сварить, сказал он себе с негаснущим раздражением, и по пути к кофеварке неожиданно подумал о женщине, приходившейся матерью мальчику, звенящему сейчас бутылками в прихожей – она ненавидела эту его привычку курить до завтрака, и чтобы не расстраивать её, он долго, несколько лет подряд через силу по утрам заталкивал в себя еду, хотя никогда, сколько себя помнил, не чувствовал голода раньше полудня. Со временем кому-то из них – кому? – надоел этот утомительный ритуал: то ли она устала о нём беспокоиться, то ли он перестал бояться её расстроить, и с дурацкой пищевой прелюдией, предшествующей первой утренней сигарете, оказалось покончено задолго до того, как они перестали вместе спать и делать вид, что всё ещё любят друг друга. Спустя десять, кажется, лет после развода эта лицемерка закурила сама и дымила теперь безо всяких ограничений – во время их (нечастых) телефонных разговоров то и дело слышались щелчки зажигалки и знакомые любому курильщику паузы между словами. И на балкон ведь не выходишь, я же слышу, не выходишь ни на какой балкон, возмущался он, и она, смеясь, отвечала – отстань, Рогов, женщина в моем возрасте может позволить себе хотя бы один полноценный порок. Теперь, на расстоянии, ему и правда казалось, что пороков у неё было не так уж и много.

В слегка запылившемся жерле кофеварки обнаружилась полная чашка остывшего кофе с осевшей, сморщенной коричневой пеной. Он попытался вспомнить, когда именно последний раз подходил к кофеварке – вчера? два дня назад? – и не вспомнил. Выплеснул маслянистую холодную жижу в раковину – на толстых белых чашкиных бортах осталась противная жирная полоса – и почувствовал легкий приступ тошноты. С аппетитом последнее время не очень складывалось – желание что-нибудь съесть или выпить сделалось непрочным, летучим и пропадало из-за любой ерунды. С кофе, похоже, в этот раз ничего не выйдет, подумал он безрадостно, а жаль – голова была тяжелая, веки щипало, и впереди маячил длинный день в компании жизнерадостных малолеток. Спал он накануне плохо и мало – сразу после полуночи разразилась первая за бог знает сколько безвоздушных летних ночей прекрасная, яростная гроза, и вместо сна он несколько часов просидел под распахнутым настежь окном, глядя в чернильное фиолетовое небо и жадно слушая, как дождь сильно, волнами бьётся в металлические скаты крыши, чувствуя кожей, как он плюётся сквозь открытую раму острыми ледяными брызгами, вдыхая рвущийся снаружи густой свежий запах мокрой земли.

Неприятный Гордеев, успевший уже где-то разоблачиться и являвший теперь взорам расплывшийся рыхловатый торс с тугим выпирающим животом – когда он успел так разожраться, ему же и тридцати еще нет? – возник в проёме между гостиной и кухней, виляя бедрами и фальшиво насвистывая арию заморского гостя. На голове у него раскачивалось пластиковое ведерко магазинного шашлыка, которое он придерживал одной рукой, как индийская красавица с кувшином. Добравшись до Рогова, он обрушился на одно колено и, стащив со своей плоской макушки тяжеленное ведро, простёр его к Рогову, вытянув руки.
- Куда его, Михалыч? – спросил он фамильярно.
- В помойку? – предложил Рогов с удовольствием. Даже сквозь мутный пластик видно было, что шашлык тошнотворен. – Пять килограммов свиного жира в уксусе, малыш, это вещь совершенно несъедобная. Этим даже обидно пачкать шампуры.
Гордеев на «малыша» не обиделся. Поднявшись на ноги с необычной для толстяка легкостью и прытью, он озабоченно воззрился на ведро и сообщил после некоторой паузы:
- Ты понимаешь, Михалыч, собирались как-то впопыхах.
- Я говорил ему, пап, что ты не одобришь, - весело сказал Ванька, но, обернувшись, Рогов увидел, что улыбка у него напряженная, почти виноватая, и ругнул себя – мог ведь раз в жизни и притвориться, конечно, мог бы, всё равно ему, похоже, удалось бы заставить себя проглотить разве что кусок или два.

А еще можно было протянуть руку и похлопать сына по плечу. Взъерошить замысловато стриженые светлые волосы – красит он их, что ли? даже в детстве они, пожалуй, были у него темнее, чем сейчас - но шумный Гордеев уже снова пыхтел и возился, отколупывая запаянную шашлычную крышку, бормоча «ну подрезать же можно.. отсортировать там.. не всё же жир». Крышка с тихим хлопком отстала, в воздухе разлился резкий уксусный смрад, и тогда Рогов, стараясь не дышать носом, сказал:
- Ну вот что. Вы давайте приберитесь пока, посуду там помойте. Девчонок своих устройте. А я на рынок.
- Девчонки – не наши, - вдруг хищно сказал Гордеев и раздул ноздри. – Они пока такие сами по себе девчонки. Но мы их устроим! – пообещал он, воодушевляясь с каждым словом, и вывинтился из кухни.
- Глупо вышло с мясом, - расстроенно сказал Ваня, когда они остались одни.
Да ладно, хотел сказать Рогов, к черту мясо. Плевать на мясо.
- Магазинный шашлык безнадежен, - сказал он вместо этого. – Не вздумайте Боба им кормить, пока меня не будет. Уши оторву.
Мальчик свесил голову, и Рогов, обходя его, всё-таки поднял ладонь и осторожно опустил её на широкое тёплое плечо, и несильно сжал.

Солнце ударило его по глазам, обожгло незащищенную роговицу и безжалостно воткнулось в кожу, и он покрылся противным липким пóтом мгновенно, не успев пройти и десятка шагов. Откуда-то из недр дома слышалось зловещее Гордеевское уханье и писк очевидно прямо в эту минуту устраиваемых девчонок. Нагнувшись, он взялся за ручку подъемных гаражных ворот – и на негромкий металлический шелест сработавших пружин из-за угла торопливо вылетел Боб и немедленно принялся деловито путаться под ногами. Ну еще бы, сказал ему Рогов, без тебя-то как. Залезай, но чтобы я тебя не слышал. Всё подальше от этого смертоносного шашлыка.

- Чумовая у вас машина, - сказала девочка в сандалиях, когда они с Бобом выкатились из гаражной прохладной тьмы на солнце. – Я люблю, когда без крыши.
Майки на ней по-прежнему не было - она стояла, прислонившись голой спиной к шероховатой стенке гаража, и ему вдруг пришло в голову, что она всё это время была здесь, а он просто её не заметил, и почему-то почувствовал неловкость, как будто его застали за каким-то не вполне приличным занятием. И потею ещё, как свинья, подумал он и ответил – быстро, чтобы поскорее заполнить паузу:
- Это Рэнглер. Во вторую мировую был такой легкий американский внедорожник – Виллис, страшно популярный. А когда война закончилась, ребятам жалко стало отправлять идею в утиль, и они его приспособили.. – пока он говорил, она, рассеянно улыбаясь, дёрнула на себя пассажирскую дверь и уселась рядом, не поинтересовавшись даже, куда именно он собрался, так что и ему показалось бессмысленным перебивать самого себя для того, чтобы сказать пару слов о зловонной уксусной свинине, и они просто поехали – сначала за ворота, а затем по зажатой между густыми нестрижеными кустами проселочной дороге. Боб, с широченной улыбкой на рыжей долгоносой морде, млел на узком заднем сиденье и ловил щеками встречный ветер. Выехав из деревни, Рогов поддал, наконец, газу и слегка повернулся к ней:
- В общем, за шестьдесят лет тут от Виллиса осталось немного..
- Двигатель по-прежнему слабоват, - сказала она неожиданно и посмотрела ему прямо в глаза. Радужка у нее была неопределенного цвета, то ли светло-каряя, то ли, чёрт побери, даже какая-то жёлтая, а ресницы чёрные и густые, как бахрома на бархатном платье. – Два и восемь литра, - продолжила она задумчиво и серьёзно, - мало для почти двухтонной машины. Есть еще три и шесть, но только в бензиновом варианте, а вы же дизель любите почему-то.

Рогов не удивился. Вот, значит, как, подумал он, искоса взглянув на её бесстрастное лицо, и опять перевел взгляд на дорогу, и только тогда она засмеялась – хорошо, чисто, и положила маленькую тёмную ладонь с короткими неровно обстриженными ногтями на рукав его влажной рубашки.
- Это Ваня. Полдороги выносил нам мозг этим вашим Ранглером. Я почти ни слова не поняла из того, что сейчас сказала. У меня просто память хорошая.
Дорога вильнула, взмахнула последними высокими деревьями, и впереди показались ободранные вагончики деревенского рынка. Съезжая к обочине, Рогов обнаружил, что улыбается. Мучившая его с утра злость растворялась, как кусок сахара в кипятке.

Пока пышноусая смуглая продавщица легкими, экономными движениями остро заточенного топора рубила для него баранью ногу на выложенном картоном деревянном прилавке, он отступил на шаг и выглянул в проход между жмущимися друг к другу палатками, чтобы увидеть свою припаркованную машину и девочку, уговаривающую негодующего Боба не орать. Она стояла на коленях на переднем сиденье, развернувшись к псу лицом, и держала его за ошейник, а потом посмотрела в его сторону и подняла в воздух сложенные колечком пальцы – окей, порядок, всё под контролем. Спит с ней Ванька или не спит? Не может быть, чтобы Гордеев. Этот идиот нёс ещё какую-то ересь про «девчонки сами по себе». Нет, точно не Гордеев.
- Готово, мой хороший, - нежно сказала продавщица и без усилия, одной рукой сняла с весов увесистый пакет. – На девятьсот пятьдесят рублей. Давно тебя не было, я думала, уехал.
- Спасибо, Наилечка, - ответил он, отсчитывая деньги. - Я теперь уже никуда не уеду.

Возвращаясь к машине, он подумал, что вторую девчонку даже как следует не рассмотрел.

Больше пока не придумала. То есть, продолжение следует, конечно, просто не сразу, а чуть попозже. Если это и рассказ, то выходит длинно - всё равно в один пост не поместилось бы, так что я подумала - какого чёрта, сделаем, как раньше, главами.

Оставить комментарий

Популярные посты:

fogrant

Как часто сливать биотуалет: периодичность обслуживания и рекомендации

catherine_catty

Лагерь Северо-африканского мобильного отряда близ Тонкина - 1

tytgrom

Закат. 22-09-2024

matsam

Дегенеративная европейская тварь

irina_sbor

Хозяйка Медной горы

v_strannik

И в бункере можно отлично устроиться

gatoazul

Повелители мечей

latituder

Февральская погода

kukmor

Доброе утро!

• По теме
• Архив