По Семиреченскому тракту в 1920 году (Д.А.Фурманов). 3/5

Следующую ночь переночевали в Луговом, у кривого почтаря. Жена этого почтаря — взбалмошная, франтоватая бабенка — все допытывалась, нет ли у нас пудры, краски, крему, духов, губной помады, румян, белил… И когда узнала, что мы едем по совершенно иному делу, была несколько огорчена. Бабенка сама командует на станции за своего кривого витязя, а он предпочитает, видимо, гнать самогон и сбывать его наискорейшим образом. Такие сведения дал нам про него другой почтарь, со станции Подгорной: лихой старик, смахивающий на царского пристава, ротмистр и шведский подданный, по фамилии фон Шень. Старик впал в детство, бредит героическими походами, в которых никогда не участвовал, но на которые считает себя, безусловно, способным и готовым ежеминутно: ротмистр невероятно врет, как старая дева — играет глазами и молодится, но зябнет на солнце и дрожит, как котенок: стар.

Третий почтарь — на станции Акер-Тюбэ — опять-таки глубокий старик, бывший крупный торгаш и, несомненно, бессовестный эксплоататор. Теперь он представляет собою дряхлую, жалкую руину, которая готова рухнуть от малейшего прикосновения. Старик сух, строг и сердит. Говорить не любит: полная противоположность «героическому» холостяку фон Шень.

Одним словом, почтари — публика очень своеобразная, разнообразная и оригинальная. По части Советской власти у них самым левым взглядом был примерно такой:

«А черт с ними — пущай там становят кому что вздумается: нам-то што?»

Так мыслили наиболее радикальные из них, остальные размышляли более просто и довольно прозрачно, — нашего брата, «советчика», ненавидели. Так и говорили. Так и давали понять — совсем недвусмысленно. Выходило это у них, конечно, среди обывательской болтовни; было ясно, что дальше слов они никуда не уйдут, — ну, и черт с ними, пока пущай себе сидят — всему свое время.

Наконец, приехали мы и туда, где составляют «настоящие» протоколы:

в Мерке.

Начальник милиции дал нам джигита, а джигит привел на квартиру богатого сарта. Было ли тут у них раньше условлено, очередь ли пришла, или просто наугад его выбрал джигит — этого не знаем. Но прием был замечательный: ввели нас торжественно и чинно в большую, светлую, пустую комнату. Ни стола, ни стула. С непривычки мы сразу почувствовали себя неловко. Потом эти драгоценные ковры, которыми устлан весь пол: так жаль их топтать сиволапыми грязными сапогами. Не выдержали мы — разулись. В глубокой выемке стены поставлен сундук, окованный в жестяные полосы, — на этом сундуке, почти до самого потолка наложены подушки и многоцветные дорогие одеяла. Ковром накрыт сандал А. М. Брискин. В стране семи рек: Очерки современного Семиречья