первая учительница

maxnicol — 26.03.2018 Теги: Фейгин Мне повезло учиться в очень хорошей школе – в Чертольском переулке.
Сейчас-то там какая-то гимназия, а моя 29-я была действительно отличной. Учились дети известных журналистов, внуки маршалов – это я был парией, но тогда никого не интересовало, кто чьи родители: важно было, кто ты сам. Ум, таланты, чувство юмора.
А во время войны в этом здании была артиллерийская спецшкола – готовили по ускоренной программе офицеров – так что весь второй этаж занимал Музей боевой славы. Там даже стояла 75-мм гаубица – втащили по распоряжению маршала Малиновского подъемным краном через широкое окно. Правда, 2/3 лафета отпилили – ну и заварили затвор.
В общем, известная хорошая школа.

Но в начальных классах учительницей нам досталась Мария Николаевна.
Нам казалось, что что-то не так – но мы не бунтовали: это была наша первая – и может они все такие, взрослые вообще странные.
- Я – говорила она – пришла в Москву в юбке из мешка от картошки, а вы своими жирными ногами топчете всё святое.
Во втором классе нам было по восемь лет, в третьем по девять – она повторяла нам это по два-три раза в месяц.
А еще:
- В Ленинграде я ела котлеты из человеческого мяса, а вы плохо кушаете в столовой.
В столовку учительница спускалась вместе с нами и смотрела, кто как ест. Крепкой жилистой рукой сжимала шейки учеников, которые плохо кушали и наклоняла носом к тарелке:
- Ешь! Пока не доешь, из столовой не выйдешь.

Каждое 1 сентября моя первая учительница Марья Николавна, ставшая злобной дурой от беспросветного женского одиночества – а может быть, она всегда была такой – цепко отслеживает, кто какой букет принес, и сколько в нем стеблей.
Цветы раскладывает по видам на первом столе, а то и на двух – если хорош был улов.
Все длинные гладиолусы берет в большую охапку и относит директору Инне Михайловне, георгины передаривает завучу Лидии Михайловне, половина астр – если большие и хорошие – потом стоят в классе, а часть из них она забирает домой, добавив несколько георгинов и гладиолусов.
Астры должны были быть одним крупным цветком, а соцветья из мелких цветочков педагог не признает, неодобрительно хмурится.
И уж совсем горе было тому, кто по глупости и искренней радости приходил с какими-нибудь там ромашками: для такого мусора в классе уже стояло помойное ведро.
- Ты не любишь свою первую учительницу, - орет она, - уж не знаю, в искреннем ли бешенстве или это поставленное учительское умение орать, - не уважаешь свою школу!
Понятно, что на ребенка, радостно пришедшего в парадной форме на школьный праздник с невинными вполне красивыми цветочками видеть, как его подарок швыряют, вырвав из рук, в ведро, да еще и орут, производит сильное впечатление.
Особенно на детей из семей, где никто не кричал никогда ни на ребенка, ни друг на друга – где все разговаривали тихо и ласково, как минимум вежливо.

Моя первая учительница изводит и девочек, но мальчиков – просто бьет. Особенно она ненавидит еврейских мальчиков. Когда родители Володи Ройтенберга сменили ему фамилию на Дубинин, наверное, по девичьей фамилии мамы – трогательная, но не очень надежная попытка заретушировать очевидное еврейство для потенциального облегчения взрослой жизни – Мария Николаевна впала в совершеннейший берсерк.
- Ты что думаешь, ты теперь спрятался? – орала она на бедного девятилетнего мальчика, - да ты всегда будешь Ройтенбергом, как тебя ни переименовывай. Да у тебя на лбу написано, что ты самый настоящий Ройтенберг! И передай своим родителям, что пользоваться именем пионера-героя – просто подло. Ну какой из тебя пионер-герой Володя Дубинин!! Ты – Вова Ройтенберг, Рой-тен-берг – и запомни это, и родителям своим скажи.

А несчастного хрупкого Мишу Лифшица и еще нескольких моих одноклассников она трясет за плечи так, что какажется, голова оторвется, после чего может распахнуть уже расхристанной тушкой дверь и выкинуть человека в коридор:
- Пойди умойся и приведи себя в порядок! Что за вид!
А еще бьет мальчиков головой о классную доску или сует носом в тетрадь, развернутую у неё на столе, меня и самого несколько раз возила лицом по тетрадке. При этом она как-то дозирует силы – и если приближает голову к столу с тетрадкой стремительно, ухватив костлявыми пальцами за шиворот или прямо за тощую шейку – она слегка притормаживает у самой поверхности стола, и втыкает нас мордой так деликатно, что кровь из носа не идет, тетрадь не пачкается, и предъявить потом в качестве доказательства издевательств совершенно нечего.
Причиной такого обращения, кроме её очевидного антисемитизма, был плохой почерк учеников:
- Ты что мне здесь накалякал! – орала Мария Николаевна, - Как курица лапой! Ты специально так пишешь, назло своей учительнице. Ты издеваешься над своей учительницей!

Это было и больно, и унизительно – но это была моя первая учительница, никаких других я не видел, и думал, что так и надо, что они, наверное, все такие. Может быть, это и есть учеба в школе, и иначе просто не бывает: наверное, вся эта ругань и издевательства неотделимы от педагогического процесса, и даже, наверное, в этом вся суть учебы и есть.
К тому же я успел уже где-то почитать, что в школе бьют линейкой по пальцам, ставят на колени на горох – специально попробовал дома: насыпал на пол горох и встал на колени, жуть как больно – а в Англии так и просто порют розгами.

Причиной плохого почерка она считает шариковые ручки и отбирает у каждого, у кого заметит. В СССР в 1965-67 гг. шариковые ручки еще не продавались, и родители привозили их из загранкомандировок. Мне отец привез как-то одноразовые разноцветные Bic, я достал на уроке синюю, и лишился её немедленно.
Такие одноразовые ручки она демонстративно убирает в свою сумочку и уносит домой, а всё, что подороже, относит директору Инне Михайловне.
Писать нужно только чернильными ручками, которые заправляют из пузырька, пальцы у всех были в неотмывающихся чернильных пятнах.

Так же она борется и с жевачкой – она тоже не продается, и её тоже привозят родители.
- Плюнь жвачку! Плюнь жвачку! – взвывает она, прерывая собственный урок. Тот, кого она заметила с чуингамом во рту, должен встать, пройти к помойному ведру и плюнуть. Она дожидается тихого стука резинки о дно ведра, и только после этого продолжает урок.
Это то самое ведро, в которое Мария Николаевна выкидывает 1 сентября не понравившиеся ей букетики.
Если кому-то жалко расставаться с драгоценностью – обычно эти дети, родители которые не ездят за границу, и свою жевачку они выменивают на что-нибудь ценное, таким выплюнуть особенно обидно – Марьниколавна хватает за лицо железными пальцами, тащит так через класс к помойному ведру и уже над ним сжимает щеки так, что резинку всё-таки приходится выплюнуть. После чего она может распахнуть дверь твоей наклоненной головой и выкинуть в коридор – за неповиновение и сопротивление:
- Пойди умойся.
Ну а если она замечает нераспечатанную пластинку, а то и целую пачечку какой-нибудь Wrigley’s или Bubblegum, конфискат уходит к ней в сумочку.
До сих пор не знаю, что она потом делала с этой резинкой. Выбрасывала? Угощала кого-то? Директора школы? Ну вряд ли же тайком жевала по вечерам, проверяя наши тетради?

Еще она постоянно клянчит финские тетради. Это обычные тонкие тетрадки в клеточку, но с какими-то необыкновенными мелованными страницами.
- Твои родители ведь ездят за границу, - говорит она при всем классе во время урока, на этот раз умильно, Маше или Виталику, - скажи им, чтобы привезли для школы финских тетрадей, они там везде продаются.
То есть, по её мнению, во Франции, в Англии, в ФРГ и даже в Гватемале и в Сенегале всё равно продаются финские тетради, и школьники всего мира пишут в этих волшебных финских тетрадях.
Когда тетради кто-нибудь действительно вдруг привозит, и ребенок гордо приносит десяток их Марии Николаевне, надеясь на какое-то снисхождение, а то и поощрение.
Первым делом она строго спрашивает, почему так мало:
- Что, твои родители не любят твою учительницу? Не уважают её? Что это за крохи? Они что, не могли привезти нормальное количество? А может быть, им жалко? Скажи дома, что здесь нам подачек не надо.
И мальчик или девочка, вошедшие в этот день в класс триумфатором, сразу понимают, что опять в чем-то провинились, стоят, понурив голову и понимают, что их опять за что-то накажут.
Но тетради – хоть это и ненужная подачка – она всё-таки берёт, и тут же раздает несколько штук своим любимчикам: русским отличникам с хорошим почерком и с хорошими родителями.
Еще штук пять прячет в ящик своего стола, и больше мы их никогда не видим.
Ну а тот, чьи родители привезли финские тетради из, скажем, Югославии или Польши, хорошо если догадается отложить себе парочку – значит, будет какое-то время писать на бумаге, на которой не расплываются чернила. Такая тетрадь смотрится аккуратнее – и значит, Марьниколавна будет какое-то время ставить хотя бы четверки: пока тетрадь не кончится.
И всё равно поукоряет ученика, хотя это именно его отец купил на валюту эти тетрадки, которые учительница уже от своего имени раздала отличникам – её раздражает, что Пете она тетрадку не выдавала, но она у него есть:
- Ну вот зачем тебе финская тетрадь, ты же всё равно пишешь, как курица лапой. Лучше бы отдал Лене Стрельковой, смотри, какой у неё почерк хороший: с нажимами, с волосяными линиями, а в финской тетради был бы еще красивее. А тебе хорошее без толку.

Как-то Марьниколавна, сияя – она редко бывала в таком хорошем настроении - поставила на стол свою дамскую сумочку и щелкнула замочком. Створки сумочки разошлись, учительница заглянула внутрь, а потом взяла указку и осторожно пошарила внутри, после чего, ловко поддев какой-то кусок материи, торжествующе подняла его на указке, как на копье.
Стало совершенно очевидно, что это трусы.
- Дети, знаете, что это такое? – начала ликующе Мария Николаевна, - это трусы! Это грязные трусы Димы Фейгина. Как вы думаете, откуда они у меня в сумочке? Вчера я пошла к нему домой поговорить с его родителями о его успеваемости и поведении. И что вы думаете, эти трусы валялись там в столовой на спинке кресла. Я решила принести их в класс и показать вам. Потому что если у человека грязные трусы лежат на кресле, понятно, почему у него плохой почерк.
Дима Фейгин сидел красный, как свекла и старался улыбаться – как может пытаться улыбаться гордый девятилетний мальчик, когда его публично унижают перед всем классом и перед девочками.
- Дети, которые специально издеваются над своей учительницей и пишут некрасиво, дети, которые разбрасывают грязные трусы по комнате, никогда не станут пионерами-героями, как бы они ни примазывались. - И тут она выразительно посмотрела на Володю Дубинина, который еще недавно был Ройтенбергом. – Задумайтесь над этим.

Конечно, дети рассказывали о школьных порядках дома, и конечно родители – а это были известные корреспонденты Комсомольской правды и полковники КГБ – ходили к директору Инне Михайловне Тепловой.
- Да, я знаю, что с Марией Николаевной Ивановой есть проблемы, - терпеливо в очередной раз объясняла Инна Михайловна. – Но я не могу её уволить, поймите. Она заслуженный учитель и награждена орденом Ленина. Она непотопляема. Я уже не говорю, что просто не найду сейчас другую учительницу, никто не хочет идти работать в школу. В конце концов, заменить её могла бы я сама или завуч. Но вот уволить орденоносца, да еще какого – с орденом Ленина! – и члена партии, это просто невозможно, поймите. Проще уволить меня, но и это не поможет, поверьте.

Её действительно наградили в 1967 году орденом Ленина – к 50-летию СССР и по причине 40-летнего непрерывного преподавательского стажа. Иногда думаю – что вот именно за эксперименты над нами и за унижение еврейские детей и наградили.
И это действительно был непробиваемый иммунитет.
Орден Ленина из драгметаллов – это была окончательная железяка. Фактическая. Настоящая броня.

Сохранено