П. М. Лессар. Поездка в Персию, Южную Туркмению, Мерв, Чарджуй и Хиву. 2/4

Из Мешхеда я направился на восток по р. Кара-су до селения Бахбаги. Здесь я был в ноябре 1881 года. Самые поселения, конечно, мало изменились; одно было ново: близ каждого из них были расположены персидские солдаты. Мои текинцы, смеясь, объяснили, что в Персии всегда так: войска располагаются там, где безопасно; теперь край умиротворен и хорасанский вали (наместник) разместил солдат вдоль реки для сбора с жителей усиленных податей.

Обитатели Бахбаги с осени 1881 г. почти не поправились: селение так же бедно, как и прежде; с трудом удалось достать курицу и немного корма для лошадей. В селении оказался один пленный, который воспользовался нашим проездом, чтобы освободиться. Утром, выступивши из Бахбаги, в полуверсте от укрепления я увидел всадника, который прикладом ружья бил какого-то человека; несчастный бросился под ноги моей лошади и стал просить о защите. Это был сарык, попавший в плен 8 лет тому назад; сначала он работал в Мерве, потом перешел вместе с своим хозяином в Бахбаги. «Теперь пришли русские, — говорил сарык, — и я свободен; русские везде освободили рабов». Мое положение было крайне трудное: до настоящего времени в Мерве много рабов-персиян, а в Персии туркмен; обмен не происходит, и уже, конечно, я не имел никакого права освобождать кого бы то ни было. Но, с другой стороны, нельзя было не помочь пленному, так как попытка бежать могла ему стоить жизни или по крайней мере истязаний; приходилось его взять с собой; надо было только обдумать, как оформить дело. Помог сам хозяин. Для него также было аксиомою, что если русские пришли, то рабы свободны, и он стал уверять, что сарык вовсе не раб, а рабочий и заслужил побои лишь за то, что хотел уйти без спроса. Конечно, за это бить человека нечего, и после нескольких минут переговоров сарык получил разрешение от своего хозяина идти за нами. Радость освобожденного не знала пределов: сняв башмаки, он весело бежал, не чувствуя усталости и не отставая от лошади, все время разговаривал, смеялся и старался быть полезными чем-нибудь. Впрочем, при приближении к Зур-абаду он стал тревожнее: тут были расположены персидские войска, и сарык боялся, как бы мои текинцы при вражде, существующей между обоими племенами, не выдали его персиянам; верстах в 10-ти от Зур-абада он исчез, и я более его не видел.

Дорога из Бахбаги шла прямо на юго-восток; она обходит с юга кряж гор Пескемер, находящийся между Гери-рудом и Кара-су. На всем протяжении от Мешхеда до самого Зур-абада дорога колесная, даже в теперешнем ее состоянии; есть два или три места, где потребуются исправления, и то небольшие и в мягком грунте. На 12 версте от Бахбаги отделяется дорога через горы Пескемер в Пюл-и-Хатун. Между Бахбаги и Зур-абадом один переход; вода есть в двух местах: 1) в 4 часах езды от первого пункта — ручеек, в весеннее время впадающий в Кара-су между Ак-дербентом и Бахбаги, и 2) в 3-х часах езды от Зур-абада ручеек, теряющийся в овраге. Оба совершенно пресные. Зур-абад — название персидское, туркмены его зовут Зереве. После умиротворения этого края и поселения здесь салыров, персы возобновили часть старой крепости, построили в ней казармы, базар и поставили 200 солдат и одну пушку. Комендант укрепления — один из многочисленных в Персии шах-заде (принцы крови, родственники шаха), человек любезный, но довольно странный. Он хотел меня задержать на несколько дней и послать спросить в Мешхед: можно ли мне ехать далее? Действовал он на основании бумаги от властей Хорасана, но в бумаге было ясно сказано, чтобы задерживать людей, желающих проникнуть с восточного берега Гери-руда в Персию; я же желал выехать именно из ее пределов. С трудом выяснил я это шах-заде; но все же он согласился меня отпустить только с условием, что я с его провожатым проеду в Серахс, а там пусть уже комендант поступит как захочет. Эти задержки были крайне некстати, Зур-абад не представлял ничего привлекательного. Салыры и здесь уверяли в своей преданности, жаловались на персиян, просили о заступничестве и принятии в русское подданство; я, конечно, не считал себя вправе вмешиваться в местные дела и желал только поскорее уехать. С другой стороны, существенное условие для безопасного движения по степи — это держать в тайне свой маршрут; при этом встреча с разбойниками может быть только случайная и неопасная; на разбой туркмены собираются не в один день, так как для приготовлений нужно время. Если бы я остался в Зереве 3—4 дня, то вести о моем движении дошли бы до сарыков и снаряжение шайки нам навстречу было бы весьма возможно. Надо было принять решительные меры. Заметив, что шах-заде сам сомневается в справедливости своих требований, я согласился принять от него провожатого до Серахса, но заявил, что поеду по восточному берегу Гери-руда; затем я принял обиженный вид, отказался от угощения и, садясь на лошадь, объявил окружившим меня салырам, выражавшим свое неудовольствие на образ действий хана, что подобные дела разбираются не в Зур-абаде, а в Тегеране. Хан это слышал и угроза подействовала.

Выйдя из крепости, мы перешли в поселение салыров, расположенное в полуверсте южнее. Здесь я объявил своим спутникам мои намерения: купить все необходимое для людей и лошадей на 7 дней и немедленно перейти на туркменский берег в сопровождении ханского человека, которому и объяснить, что для поездки в Серахс я выбираю кружный путь через земли сарыков; если персу угодно меня сопровождать, я очень рад и даже готов назначить ему жалованье за указание дороги; если нет, то ему предоставляется вернуться в Зур-абад. Я не сомневался в решении перса: страх сарыков наверно должен был перевесить желание получить деньги. Через два часа снаряжение было окончено, хлеб и ячмень у всех был в мешках. Салыры всеми силами старались услужить; при неподвижности туркмен можно считать за подвиг и за лучшее доказательство расположения то, что хлеб наш приготовили в течение двух часов. После этого я послал просить шах-заде поскорее прислать назначенного человека и получил ответ, что он нагонит меня по дороге. Мы выступили, направляясь к Гери-руду, и никто нас не нагнал. Только впоследствии у салыров близь Пюл-и-Хатуна я узнал, что произошло далее: не желая меня раздражать, шах-заде пустил нас ехать, куда хотим; с другой стороны, несмотря на все разъяснения, он все еще боялся ответственности перед хорасанскими властями и через два часа после моего отъезда собрал конных салыров и приказал им меня нагнать и вернуть, зная хорошо, что это не будет сделано. Салыры не спешили, и когда собрались, то, зная, куда я поехал, сами отправились по другой дороге и донесли, что меня не могли найти. Много пришлось посмеяться над всей историею и над неловким комендантом укрепления.

Зереве находится в 12 верстах от Гери-руда. Дорога ровная, посредине пути ручей и далее рукав реки. В самом русле воды не было, только кое-где сохранились плесы воды, местами почти пресной, местами настолько солоноватой, что лошади ее неохотно пили. Ложе везде состоит из крупного булыжника, и, по уверению жителей, когда проходят высокие воды, то течение продолжается, но лишь подземное, и обнаруживается только в глубоких местах русла; во всяком случае, подземный приток существует: иначе нельзя объяснить мелкие плесы, не пересыхающие всю осень; вода такой глубины, даже на глинистой почве, а не на булыжнике, высохла бы в два-три дня. Течение прекращается к концу июля или в начале августа несколько севернее Кяфыр-кале и затем возобновляется только от Пюл-и-Хатуна, где в Гери-руд впадает река Кара-су, и особенно усиливается около Науруз-абада от выходящих из дна богатых родников. Здесь воды так много, что каналами она всегда проводилась к поселениям салыров у Старого Серахса и снабжение их было непрерывное в течение целого года. Вода снова появляется во всей реке в конце ноября или в декабре; далее же на север, к Карры-бенду, она проходит иногда также в декабре, а иногда в январе и даже в феврале. На юг от Пюл-и-Хатуна, по берегами русла, везде есть родники; плесы, в которых летом сохраняется вода, настолько часты, что путь вдоль Гери-руда во всякое время года может считаться очень богатым водою; но кое-где препятствуют двигаться вдоль реки горы, близко подходящие к самой воде. Осенью везде можно пройти самим руслом; в высокую же воду не то: от Серахса до Пюл-и-Хатуна дорога хорошая по обоим берегам; от этого последнего пункта на юг надобно по западному берегу идти через горы Пескемер до Зур-абада, а по туркменскому — можно обойти, по ровному месту, с востока горы Келат-кая, тянущиеся обрывами по самому берегу реки от Гярмаб-дербента до Зюлфагарского ущелья. Затем снова оба берега удобны для движения. Во второй раз горы идут вдоль реки на расстоянии 20 верст на север от впадения р. Джам.

Дорога из Зур-абада на юг, по ровной местности, выходит к Гери-руду против Зюлфагарского ущелья, переходит на текинский берег и в 10 верстах далее оставляет реку вправо, по оврагу соленого ручья углубляется внутрь страны и через 2½ часа доходит до вытекающего из кэриза ручья Кэриз-Илиас; по дороге есть несколько пресных родников, впадающих в соленый ручей главного оврага, а в стороне от дороги есть колодцы; вообще, чем ближе к Гери-руду, тем чаще вода. У Кэриз-Илиаса видны следы бывших здесь когда-то полей, развалины башни и небольшого укрепления; здесь пересекается одна из дорог из Кюсана и Мосын-абада в Серахс с дорогою из Зереве в Кизил-булак и Гюрлен; по обеим дорогам в прежнее время должно было происходить оживленное движение: везде видны развалины башен и укреплений. В 5 вер. далее на В. от Кэриз-Илиаса, недалеко от дороги, два пресных колодца и небольшой родник Денгли-чишме. В 10-ти верстах от Кэриз-Илиаса мы вышли на пройденную в апреле дорогу к роднику Кизил-булак.

Несмотря на осеннее время, родник был довольно обилен, но вода застаивалась в камышах, и пришлось долго расчищать болото, чтобы спустить загнившую воду. Родников и колодцев здесь никто не чистит, и потому после жаркого лета вода в них имеет затхлый и горьковатый вкус. Проводники говорят, что вода соленая, но в действительности соленых родников и колодцев немного, остальные требуют только расчистки. Главное зло загнивших родников — это масса пиявок (в речках на равнине и в колодцах их не бывает); они при водопое забираются в рот лошадям и присасываются очень глубоко в горле, и только после длинных безводных переходов, когда горло пересохнет, спускаются поближе к железам, откуда их можно достать. У некоторых лошадей только на десятый день по выходе из гор были вынуты последние пиявки. В путешествии это большое зло: лошади становятся скучными, неохотно едят и тощают. Случается, что от пиявок страдают и люди. При всем этом, текинцы никогда не чистят родников и не заботятся о предохранении себя от беды. Когда я стал рассказывать своим спутникам, сколько труда при походе по Атреку стоило избавить неосторожных солдат от забравшихся к ним в горло пиявок, то ответ был: «Да, от этого умерло немало текинцев», и затем только один последовал моему примеру и пропустил воду для питья через платок; остальные становились на колени и прямо тянули ее ртом из болота. По остаткам костров и следам текинцы определили, что у родника прошлую ночь были всадники, — место лагеря означали кучи скорлупы фисташковых орехов. Одно из удобств этой местности для разбоев — это возможность осенью везде найти хотя какую-нибудь пищу; от голода человек не умрет; разбойники в дорогу не могут взять много хлеба и дополняют недостаток его фисташками, собранными с деревьев, которые здесь по холмам растут в изобилии.

Из Кизил-булака в Хомбоу (36 верст) дорога уже описана Бай-Кыз (богатая девушка); в своих письмах муллы и теперь пишут Мерв, а никто из текинцев не называет оазиса иначе как Мары; персияне говорят: Кизил-Рабат, а текинцы — Кизил-Арбат; прежнее Пандж-Дэ называют они Пендэ и т. д.]. Текинцы и персы, с которыми мне приходилось говорить, называют горы, проходящие между Хомбоу и Гери-рудом, Борхут, производя это название от имени святого Борхут, жившего здесь когда-то очень давно. Как и обо всем, относящемся к сколько-нибудь отдаленному времени, текинцы знают об этом святом очень мало; они не знают, чем он был замечателен, а говорят, что это был очень святой человек, что с людьми он не знался, питался фисташками и молоком диких коз; животные его не боялись и не бегали от него. Вот все, что о святом Борхуте знают текинские муллы; персияне об нем вовсе ничего не знают, название же взяли у текинцев. Переночевав в Хомбоу, мы спустились на равнину, к Кюсанской дороге; потом, повернув на юго-восток, пошли мы вдоль гор Борхут, до пересечения с Гурьянскою дорогою, и отсюда стали подниматься на перевал. Персияне были вполне правы, говоря, что дорога на Каруан-ашан (что значит: караванный проход) лучше идущей через Хомбоу. Подъем с юга и спуск на северную сторону почти нигде не круче 0,02; перевал на 300 фут. ниже, чем у Хомбоу; гор собственно нет нигде, — все бугры; Паропамиз отделяется от Борхута понижением, по которому весьма легко проложить железную дорогу, тем более что предгория с обеих сторон делают всю местность кругом более возвышенною и, следовательно, к перевалу легко подойти; спуск от Каруан-ашана к Шебешу очень удобен, — придется пройти только через невысокие отроги (баиры) Паропамиза; спуск же к Кюсану совершенно пологий. Родники есть с обеих сторон перевала; особенно обилен ручей, текущий на С.; он прекращается два раза, течет под камнем и снова выступает на поверхность, обогащается новыми родниками и выходит на равнину. У Каруан-ашана был прежде пограничный авганский караул; сохранились еще башни. Дорога из Мерва на юг в Каруан-ашане разделялась на пути: 1) в Герат, 2) в Шекиван и Гурьян и 3) в Кюсан. Судя по развалинам поселений и рабатов, следует думать, что движение здесь было очень оживленное. Между Хомбоу и Каруан-ашаном есть еще несколько проходов, которые, по словам туркмен, хуже этого последнего; их весьма полезно осмотреть: неосторожно полагаться на мнение текинцев о преимуществах того или другого пути.

В 5 вер. от вершины перевала, уже в долине, мы прошли мимо развалин укрепления; здесь брошенный кэриз, сохранились и следы полей; теперь сарыки и мервцы сделали это место совершенно необитаемым, караваны не ходят и караула более нет. Несколько далее лежат развалины большого рабата и видны следы обширного кладбища. Вода проводилась, вероятно, из описанного ручья по канаве и оттуда кэризом к рабату. Чрез час после полудня мы пришли в Гюрлен (20½ вер. от вершины перевала и 61 вер. от Шебеша). Здесь из окрестных бугров и кэриза вытекает очень богатый ручей; видны развалины калы, мельницы и вообще большого поселения; широкая эллиптическая долина была очень удобна для обработки; теперь ручей разлился; все место покрыто камышами. После остановки на 20 минут, чтобы напоить лошадей, мы продолжали путь в Кэриз-Суме (34 версты от Гюрлена), куда и прибыли к 7 часам вечера по совершенно ровной дороге, идущей почти прямо на север. Дорога идет по широкой долине; русло протекающего здесь ручья в августе было почти сухое и по сторонам покрыто налетом соли; вода в сохранившихся лужах совершенно соленая. Близ Кэриз-Суме следов поселений не видно; у дороги вырыты 3 колодца; вода на глубине двух аршин имеется только в одном из них; остальные засорены. К воде сделан пологий спуск; она совершенно пресная, но затхлая от застоя. Корма кругом мало. Отсюда идет дорога в Ак-тачи и Кизил-кая к Чемен-и-Биду (по-текински: Джевепевейд) на Кушке.

В 12 верстах от Кэриз-Суме развалины кирпичного караван-сарая Ак-рабат; при нем несколько колодцев с пресною, но затхлою водою, на глубине 6 аршин. Корма мало. Пункта этот очень важный: в нем сходятся дороги из Пенде, Мерва, Зур-абада, Герата и Кюсана. Путь из Кэриз-Суме почти все время ровный, лишь на небольшом протяжении пролегает по пологим, невысоким глиняным буграм.

Приближаясь к Ак-рабату, мы обратили в бегство 4 человек, подъезжавших туда же со стороны Адам-Ёлен. Мы остановились у колодцев и один из наших людей (конечно, соблюдая при этом все требуемые предосторожности) поехал переговорить с беглецами; оказалось, что это мервцы: они просят позволения явиться. Пришли, рассказали, что они калтаманы (разбойники), вышли из Мерва на грабеж у сарыков, едут не прямою дорогою, а кружным путем на Шор-калу, Назык-абад, мимо Старого Серахса, на Адам-Ёлен и затем, чрез Ак-рабат, к Мург-абу. На прямой дороге всегда много сарыков, отправляющихся на грабеж к Мерву; разбойники же обоих племен предпочитают не встречать друг друга и нападать на безоружные, случайные жертвы. По словам текинцев, Пенде есть единственное направление, по которому мервцы еще делают набеги; но судя по тому, что мне говорили персы и что мне самому пришлось впоследствии видеть, это неправда: хотя редко, но мервцы ходят и в сторону персиян и авганцев, прикрываясь при этом именем сарыков. Мы уехали, оставив еще разбойников на колодцах.

Из Ак-рабата дорога к Кунгрюэли (28 верста) идет по глиняным буграм; колесная дорога не потребовала бы никаких работ, а железная потребовала бы самых незначительных. На небольшом расстоянии на В. от дороги лежит соленое озеро Ер-Ойлан — впадина, глубиною до 20 саж.; оно покрыто солью, добываемою на западной половине сарыками, на восточной мервцами; соль хорошего качества, выламывается большими кусками; по восточную сторону озера идет дорога в Коюн-Куисы. Ер-Ойлан значит: провал земли; есть предание, что здесь когда-то была крепость, которая провалилась и на ее месте явилось соленое озеро. На впадинах по дороге, во многих местах, виден был белый налет.

В Кунгрюэли, поджидая отставших людей, мы расчистили один колодезь; вода вовсе не соленая, а затхлая от застоя, как и следовало предполагать: рабата не построили бы у воды, негодной для питья.

Перевал через Каруан-ашан настолько лучше Хомбоу, что восемь верст от Кунгрюэли к Акар-чишме хотя и нетрудный, но становятся худшим местом на всей линии; здесь дорога пересекает невысокий кряж, идущий от Зюлфагара на В.; неровности, хотя значительно меньшей высоты, встречаются и на дороге из Ак-рабата к Коюн-Куисы. От Гюрлена до Пюл-и-Хатун весною весьма много корма; теперь же его совсем не было, — все было выжжено. Текинцы говорят, что это происходит от неосторожности: закурят кальян, бросят огонь на траву, и выгорают громадные пространства. Акар-чишме мы не узнали; камыши и трава кругом сгорели, родник засорен; вырыт бассейн, в котором стояла гниющая вода; вероятно, в мае месяце здесь пасли лошадей отряда Рухнуд-дауле, так как по персидскому берегу неосторожные солдаты еще при мне выжгли почти всю траву. Из Акар-чишме по прежней дороге прошли мы в Адам-Ёлен. Здесь у колодца нас догнал один из 4 калтаманов, встреченных в Ак-рабате; лошадь его захромала и он решился вернуться с нами; остальные три продолжали свою дорогу к Пенде. Из Адам-Ёлена мы прошли по ровной дороге к развалинам моста Пюл-и-Хатун (30 верст). Остановившись здесь, мы послали за ячменем и также за мясом в поселение салыров, расположенное в 3—4 вер. от развалин. Все 6 дней единственную пищу моих текинцев составлял хлеб и фисташки; я же хлеб, загнивший вследствие жары на третий день, заменял варенным рисом; запас мяса летом делать нельзя, кур же в Зур-абаде мы не нашли. Выступая, мы надеялись на охоту, но текинцы плохие стрелки: мы встречали много джейранов (антилоп), было потрачено немало патронов, но ничего не убито. Кабанов считать нельзя, так как летом это очень вредная пища. Также лучше вовсе обходиться без мяса, чем прибегать к консервам: в большие жары организм их совершенно не выносит. С припасами явилось в лагерь и несколько салыров, сообщивших подробности о посланной за нами из Зур-абада погони. Я снял фотографию моста и, пользуясь низкою водою, точно измерил развалины. Все расстояние между наружными пятами крайних сводов 28½ саж. Из них 4 быка, неровной толщины, занимают 9½ саж., а для пропуска воды служат пять пролетов, имеющих в общей сложности 19 сажень: один, от туркменского берега, имеет 4 саж., затем два по 5 саж. и два у персидского берега по 2½ саж. Разрушена часть арки среднего пятисаженного пролета. Ширина моста немного более 2 саженей. Мост сохранился довольно хорошо, трещин в сводах нигде не видно; в случае возобновления средней арки он и теперь годился бы для вьючного движения. Подмывов у быков нигде нет; в некоторых местах облицовка их на горизонте высокой воды сорвана течением; исправления здесь были бы вообще нетрудны, так как от конца июля до декабря мост находится почти на суше, только под одним-двумя пролетами бывает по 2—3 вершка воды.

Вечером на привале меня встревожил присоединившийся к нам калтаман: он все бродил по лагерю, как бы высматривая что-то; это было тем более подозрительно, что лошадь его, с тех пор как он с нами ехал, более не хромала; конечно, могло быть, что она поправилась, но еще вероятнее было, что все сказанное им ложь, и что мервец желает ночью нас ограбить или по крайней мере угнать лошадей; товарищи его могли быть недалеко. Но мои текинцы объявили, что все хорошо знают разбойника и ручаются за него; ввиду этого я его не удалил, но приказал ночью лежать спокойно и не ходить по лагерю, предупредив, что пустое недоразумение в таком опасном месте может иметь самые серьезные последствия. Утром на следующий день оказалось, что я принимал предосторожности не с той стороны, где следовало: мой авганец Маммед-Алам бежал, украв лучшую лошадь, ружье и несколько мелких вещей. Преследовать мы не могли: побег произошел около часа ночи; оставшиеся лошади все были хуже и утомлены; я предложил награду во 100 рублей за возвращение ружья и лошади. Сначала охотников между салырами нашлось много, но когда они узнали, что негодяй увез скорострельное ружье, то все отказались. Сто рублей очень привлекательная сумма, но отнять ружье и лошадь без борьбы, конечно, было нельзя, а одно название «созон» https://rus-turk.livejournal.com/544343.html