Откуда есть пошли Пишпек и Алматы. 7. «Владение Зайсаном составляет для нас

Такое обозначение границы по линии постоянных китайских пикетов имело для нас особенно важное значение еще и в том отношении, что при соблюдении этого условия в местности, сопредельной с озером Зайсаном, где постоянные пикеты от Тарбагатайского хребта следовали по прямой линии на север к пикету Маниту-Гатул-Хан и далее к Чингистаю, к владениям России должны были отойти богатый Курчумский и Зайсанский край с озером Зайсаном и низовьями реки Черного Иртыша. Должно заметить, что хотя озеро Зайсан до заключения Пекинского трактата всегда находилось в черте китайских владений, но наши сибирские казаки, пользуясь миролюбием китайцев, свободно производили рыбную ловлю на озере Зайсан и р. Черном Иртыше. Для уяснения этого любопытного обстоятельства позволяю себе сделать небольшое отступление и сказать несколько слов о начале и постоянном развитии рыболовства на озере Зайсан Усть-Каменогорской и Бухтарминской на счет сумм, выручаемых за право пользования рыбным промыслом по р. Иртышу выше крепости Бухтарминской. Для этого был сделан по Тобольской губ. и по Сибирской линии вызов желающих взять на откуп рыбный промысел на р. Иртыше. По неявке же на этот вызов желающих, право рыбной ловли на упомянутой реке было предоставлено Сибирскому линейному казачьему войску, с обязательством исправлять за это дорогу между крепостями Усть-Каменогорской и Бухтарминской. Лов рыбы начал производиться с 1803 г. сначала только казаками, а впоследствии были допущены и разночинцы. В этот начальный период времени рыбный лов производился по р. Иртышу выше крепости Бухтарминской до устья р. Нарыма. Затем наши рыболовы постепенно передвигались вверх по р. Иртышу к Батовским пикетам (по-китайски Хой-Майлаху, Хони-Майлаху), и наконец тайком добрались и до озера Зайсана, находившегося в то время в китайском владении. По словам сибирских старожилов, в те времена, т. е. вначале XIX ст., в р. Иртыше и в озере Зайсане было такое обилие рыбы, что промышленники пятьюстами рыболовных уд добывали в одни сутки до 1 тыс. осетров и стерлядей. В период времени с 1803 по 1845 год от рыбного промысла на р. Иртыше и озере Зайсане поступило в войсковой капитал Сибирского казачьего войска 504.888 руб. ассигн.

Здесь вполне выказалось умение сибирских казаков применяться к местности и обстоятельствам и скоро сходиться на дружеской ноге с местным туземным населением. Этому много содействовало и знание почти всеми казаками киргизского языка, а некоторыми и монгольского, а также и китайского разговорного языка. Знание же языка, как известно, составляет самое надежное средство к полному ознакомлению с внутренним бытом народа, его нравами и обычаями.

По своей природной ловкости и сметливости, свойственными нашим сибирским казакам, они вскоре сумели воспользоваться благоприятными обстоятельствами, и ватаги их рыболовов, добравшись до озера Зайсана и подвигаясь далее по озеру, вошли в устье р. Черного Иртыша.

Здесь оказался самый обильный улов рыбы, которая в этих местах находит скрытое пристанище в изгибах реки. По свидетельству бывшего смотрителя войсковой Бухтарминской рыбалки сотника Недорезова, лов рыбы в устье р. Черного Иртыша производился уже в двадцатых годах прошлого столетия при ген.-губ. Западной Сибири генерале Капцевиче. В тридцатых годах наши рыболовы поднимались вверх по Черному Иртышу до устья реки Кальджира, а в сороковых годах доходили уже до р. Кабы, а иногда и далее, до р. Бурчума и Крана.

При этом наши казаки производили и меновую торговлю мелочными товарами с местными инородцами, подвластными Китаю, — киргизами, калмыками-торгоутами и урянхайцами. Пребывание наших казаков в таких отдаленных местностях речной области Черного Иртыша, по-видимому, их нисколько не смущало. Присущее русскому человеку чувство добродушия и симпатии к иноземцам, а также упомянутое мною умение сибирских казаков ориентироваться в каждой новой местности и скоро сходиться с туземным населением Внутренней Азии и, наконец, необходимость соблюдать, находясь в пределах иностранного государства, должную осторожность и осмотрительность в действиях, — все это благоприятствовало установлению миролюбивых отношений как с китайцами, так и с подвластными им инородцами. Между этим туземным населением и нашими казаками не происходило никаких взаимных неудовольствий, ссор, а тем более враждебных столкновений, и в те времена на этой отдаленной окраине Китая царствовало полное спокойствие.

По-видимому, этими природными качествами, свойственными сибирским казакам, а также и миролюбивыми отношениями китайцев, и можно объяснить, что местное китайское начальство допускало нас свободно пользоваться рыбными промыслами не только в принадлежащем в то время Китаю озере Зайсане, но и почти на триста верст вверх по р. Черному Иртышу. Такому благоприятному для нас положению дел содействовало и то обстоятельство, что смотрителями войсковой Бухтарминской рыбалки назначались, в большинстве случаев, способные казачьи офицеры, успевшие скоро ознакомиться с нравами и обычаями китайцев, приобрести навык и опытность в обращении с ними и внушить к себе их доверие.

Все это имело для нас особенную важность при частом общении с китайскими чиновниками, во время пребывания наших рыболовов в китайских владениях, а также и при свидании смотрителей рыбалки с начальствующими лицами Тарбагатайской и Кобдинской провинций Западного Китая. Эти свидания происходили ежегодно в сентябре на Кальджирском пикете (на р. Кальджире) и в начале июня на Батовском пикете (Хой-Майлаху) на р. Белом, или Нижнем Иртыше. Перед приездом амбаней пикетная стража в числе от 10—40 человек, вооруженных луками, стрелами в колчанах и саблями, выстраивалась в пешем строю в одну шеренгу, имея впереди офицера, начальника пикетных солдат. Амбань, подъезжая к строю, сходил с лошади и, по приближении его к фронту, весь выстроенный караул без команд моментально опускался на одно колено и затем вставал, сохраняя прежнее расположение в одну шеренгу. Тогда амбань осматривал оружие и опрашивал у солдат претензии, чем и оканчивалась вся церемония смотра. К приезду амбаня киргизские старшины приготовляли ему богатую султанскую юрту, впереди которой на небольшом возвышении ставилось знамя с изображением дракона. Между тем смотритель рыбалки, получив сведение о приезде из Чугучака на пик. Баты (Хой-Майлаху) полномочного тарбагатайского хэбэй-амбаня, посылал урядника к зоргану (адъютанту амбаня) с просьбой сообщить о дне, в который амбань может принять нашего офицера.

В назначенный день смотритель рыбалки, в полной парадной форме и в сопровождении толмача, урядника и казаков, особо назначенных для несения подарков, на покупку которых ежегодно ассигновалось из войсковых казачьих сумм 200 руб., отправляются сначала к пикетному начальнику, а затем вся наша депутация, в сопровождении китайского пикетного начальника, или галдая, шла в юрту к зоргану, который, осмотрев предварительно подарки, вместе с смотрителем и в сопровождении всей упомянутой ее свиты, отправлялись к амбаню в занимаемую им юрту, перед которой к этому времени выстраивались шпалерами около 30 человек служащих при амбане. При входе нашего смотрителя рыбалки в юрту амбань вставал со стула, приветствовал его дружеским пожатием руки и, пригласив сесть, спрашивал о здоровье нашего Государя, главных начальников Западной Сибири и, наконец, о благополучии Российского государства, а также и о том, не встречают ли наши рыбопромышленники каких-либо обид и притеснений со стороны китайских инородцев. Получив на все эти вопросы благоприятный ответ, амбань выражал по этому случаю свое удовольствие нашему офицеру и искренние пожелания, чтобы подобные миролюбивые отношения продолжались и на будущее время, тем более что дружественные отношения между двумя могущественными империями существуют с самых отдаленных времен.

После того наши казаки подносили амбаню подарки, от которых он, по китайскому этикету, сначала отказывался, но только для виду, а затем принимал их и, поблагодарив смотрителя, приглашал его к столу, который к этому времени уже был установлен разными китайскими закусками. После угощения, при прощании, смотрителю передавали подарки от амбаня, состоящие из кусков шелковых и бумажных материй китайского производства, чая и мелких китайских вещей. Сверх подарков амбаню, передавалась его зоргану рыба в количестве 800 стерлядей.

Бухтарминская рыбалка, начало которой относится к 1808 году, принадлежит к числу первых и наиболее значительных войсковых доходов. В течение 68 лет, с 1808 по 1876 г., она доставила войску более полумиллиона рублей.

Из приведенного краткого очерка войсковой Бухтарминской рыбалки видно, что владение озером Зайсаном и низовьями р. Черного Иртыша составляет для нас насущную потребность. В настоящее время, развитие рыболовного промысла на озере Зайсане и Черном Иртыше имеет важное значение в хозяйственном отношении как вообще для Сибирского казачьего войска, так и для всего окрестного населения Зайсанского края и Усть-Каменогорского уезда.

Все это и побудило наших комиссаров, при предстоящих переговорах с китайцами, всемерно домогаться и неукоснительно отстаивать озеро Зайсан, включив его и все низовье р. Черного Иртыша в район земель русского владения. Но осуществление этой цели на практике оказалось весьма затруднительным. Прежде всего, нашим комиссарам предстояло в этом случае согласовать два противоположных требования: удержать по возможности все озеро Зайсан в нашей власти и, в то же время, приурочить это озеро к самой границе, как это настоятельно требовала 2-ая ст. Пекинского трактата, в которой сказано, что граница должна идти прямо к озеру Зайсану. По внимательном и всестороннем обсуждении этого важного вопроса, наши комиссары решили дать такое направление границе, чтобы она упиралась одною точкою в восточную оконечность озера Зайсана, а затем, обогнув дельту р. Черного Иртыша, следовала бы к востоку, по правому берегу этой реки до пикета Маниту-Гатул-Хан (по-киргизски Ак-Тюбе). Отсюда, делая крутой поворот на юг, направлялась бы к горам Тарбагатая. Таким образом, граница в этом месте образовала собою ломаную линию, исходящий угол которой упирался в восточную оконечность озера Зайсана.

Из этого видно, что направление границы на восточный край озера Зайсана было логическою необходимостью при точном следовании 2-ой ст. Пекинского трактата.

Как ни желательно бы было избежать этого излома границы у озера Зайсана и дать ей более прямое направление, спустив границу с гор Большого Алтая прямо в долину низовьев р. Черного Иртыша к пикету Маниту-Гатул-Хан, — это оказывалось почти невозможным. Отодвигая границу к востоку от оз. Зайсана, не упирая ее в озеро, было бы равносильно превышению полномочий, данных нашим комиссарам, и являлось бы прямым нарушением Пекинского трактата. Предпринять подобное отступление от трактата, как бы оно ни казалось нам выгодным, значило бы поколебать самый трактат и тем дать повод китайцам нарушать его в тех случаях, когда они находили бы это выгодным для себя. Между тем значение Пекинского трактата во всем его объеме, обнимая собою важные государственные и торговые интересы России по отношению к Китаю, были настолько значительны, что всякое малейшее отступление от него могло бы неблаговидно отразиться на наших насущных интересах и выгодах, полученных от Китая удачным заключением Пекинского трактата. Помимо всего вышеизложенного, вопрос об обладании нами озером Зайсаном и о соответственном проведении границы вблизи этого водоема осложнялся еще тем важным обстоятельством, что китайский текст Пекинского трактата, где говорилось об этом направлении границы, не согласовался с русским текстом. В русском тексте было сказано, что «граничная черта на западе, доселе неопределенная, отныне должна проходить от последнего знака Шабина-Дабага на юго-запад до озера Зайсана». По буквальному же смыслу 2-ой ст. трактата по его китайскому тексту, граница от Шабина-Дабага должна идти на запад, прямо к озеру Зайсану. Несмотря на то, что при первом взгляде на карту оказывается явная несообразность такого обозначения границы, должно было неминуемо ожидать, что китайские комиссары неотступно будут держаться буквального смысла Пекинского трактата по китайскому его тексту и всячески оспаривать проектированное нами направление граничной черты на восточную оконечность озера Зайсана.

При таком положении дела и в виду описанного выше важного для нас значения озера Зайсана в экономическом отношении и проистекающей вследствие сего необходимости удержать за собою исключительное обладание этим водоемом, наши комиссары решили с твердостью объявить китайцам на предстоявших переговорах, что против проектированной нами в зайсанской местности граничной черты, как основанной на Пекинском трактате, не может быть сделано ни малейшей уступки. Самую же границу этой местности мы полагали вести от гор Большого Алтая на юго-запад, между двумя реками Хамоту на северо-восточную оконечность Зайсана. При таком обозначении границы она, согласно требований 2-ой ст. Пекинского трактата, хотя и была подведена к Зайсану, но за всем тем самое озеро переходило полностию во владение России.

Отсюда делается понятным, что изменить это направление границы и дать ей другое начертание, отодвинув ее на восток от озера Зайсана, можно было только в таком случае, если будет сделано соответственное изменение и во 2-ой ст. Пекинского трактата.

Впоследствии, при заключении с китайцами в 1881 г. нового, Петербургского трактата, эта статья, ввиду представленных неудобств, действительно была изменена, и тогда граница, будучи отодвинута на восток от озера Зайсана, получила новое, более прямолинейное очертание, о чем будет подробно изложено в своем месте.

Переходя затем к рассмотрению вопроса о народах, обитающих в районе пограничного пространства, прилегающего к западным пределам Китая, наши комиссары остановились на следующих соображениях: все инородцы, живущие в местностях, прилегающих к границе, по своему образу жизни, умственному развитию и внутреннему быту стоят на низкой степени культурного развития и принадлежат к кочевым пастушеским племенам, а частью и к кочевым звероловам, у которых охота и звериный промысел преобладают над скотоводством. К первым, т. е. к кочующим инородцам, должно отнести киргиз, а ко вторым алтайских урянхайцев, называвшихся «двоеданцами», принадлежащих к монгольской народности. Эти урянхайцы имеют свои стойбища в окрестностях Телецкого озера и известны у китайцев под именем алтын-норских урянхайцев. Районы летних киргизских стойбищ (джайляу), по самым условиям кочевого быта номадов, как известно, не имеют никакой устойчивости и часто меняются, в особенности при неурожае трав. Зимние же стойбища (кыстау) выбираются преимущественно в местах, удобных для зимних пастбищ, т. е. закрытых от ветров и буранов, как напр.: в глубоких лощинах, у подножия горных скатов, вблизи леса и т. п. Но так как таких мест в степи немного, то киргизы дорожат своими зимовками и меняют их редко, сравнительно с джайляу. Но кроме этих частных изменений очертания районов киргизских кочевьев, наблюдается какое-то общее, так сказать, стихийное передвижение приграничных киргиз с запада к востоку, в своем роде «drang nach Osten».

Передвижение это началось еще с половины XVIII ст., вскоре по покорении Чжунгарии китайцами, когда, пользуясь позволением императора правления Цзянь-Лунь кочевать за озером Балхашем, киргизы самовольно перешли за передовую, или внешнюю линию пикетов (цзянь-цзэ) и постепенно стали подвигаться своими кочевками к линии постоянных пикетов (чан-чжу-карунь). С начала же нынешнего столетия, пользуясь слабостью китайских властей в Западном крае, приграничные киргизы стали смело распространять свои кочевки и даже перешли за линию постоянных караулов, оттесняя к востоку калмыков и других инородцев, поселенных в местностях, ближайших к линии китайских пограничных караулов. Во главе этого поступательного движения киргизов находились байджигиты, кызаевцы и кара-киреевцы. Последние, кочевавшие в половине XVIII ст. в западной части нынешнего Кокпектинского округа, перенесли свои стойбища почти на 500 верст за линию постоянных китайских пикетов. Также и кызаевцы, кочевавшие в Барлыкских горах, перешли не только за эти горы, но даже за массивный горный хребет Алатау и спустились в долину р. Бороталы. С своей стороны, и адбановские киргизы Большой орды, перейдя за Алтын-Имельские горы, заняли Илийскую долину до самой р. Куйтун, а киргизы сувановского рода распространили свои кочевья до селения Чэдзи.

Хотя появлением киргиз за китайскими пограничными караулами и нарушался коренной закон Срединной империи, по которому ни один иностранец не мог проникнуть вовнутрь страны, но местное начальство, не имея в своем распоряжении достаточных средств, ограничивалось только одними предписаниями ближайшему начальнику пограничных караулов о недопущении киргиз переходить за пикетную линию. Но исполнять эти предписания, при слабом численном составе пикетной стражи, было решительно невозможно. Из этого видно, что очертания киргизских кочевых районов, помимо частных изменений, подвергаются в приграничной части Степного края и более резким коренным переменам при влиянии описанного выше поступательного движения племен к востоку в пределы Западного Китая. Таким же коренным изменениям подвергаются кочевые районы и во время волнений в степи или в сопредельных провинциях Западного Китая. Так было во время упомянутого выше кенисаринского бунта (1837—1839), а в особенности во время дунганского восстания (1864—1867 г.). В конце чугучакских переговоров, когда вспыхнуло это восстание, существовала полная свобода перекочевок, и наши приграничные киргизы, пользуясь полным безначалием и отсутствием всякой власти в Западном Китае, устремились туда в значительном числе кибиток. Понятно, что очертания кочевых районов киргизских родов при таких массовых передвижениях не только радикально изменялись, но и до крайности перепутались.

При таком положении дела вести границу по землям, занимаемым кочевыми инородцами, руководствуясь при этом экономическими соображениями, т. е. поземельными пользованиями и владениями их родов, т. е. желанием отделить чертою государственной границы кочевья одного рода от другого в силу приведенных исключительных местных условий кочевого и звероловного быта этих инородцев, оказывалось совершенно неприменимым на практике. Требовать, подобно некоторым степным администраторам, совершенно не знакомым с делом, чтобы государственная граница по Чугучакскому протоколу отделяла один род или одно инородческое поколение от другого, — значило бы требовать невозможного. Если даже допустить, что наши комиссары каким-нибудь путем и могли бы добиться проведения такой государственной границы, которая в некоторых частях своих совпадала бы с чертой этнографическо-хозяйственной, т. е. отделяющей роды и поколения приграничных номадов и звероловов, то в каком бы ложном положении оказались наши комиссары спустя год по подписании ими Чугучакского протокола, когда все кочевые районы приграничных киргизских родов, вследствие восстания дунганов, до такой степени были исковерканы и перепутаны, что разобраться в этом хаосе было до крайности затруднительно. Верную картину тогдашнего хаотического положения поземельного вопроса у кочевых степных инородцев на западной китайской границе изобразил Л. Ф. Костенко в его «Военно-статистическом очерке Чжунгарии». По его словам (стр. 97), «постоянные междоусобные распри, борьба разных народностей, перемена господства одного племени над другим служили причинами постепенного уменьшения населения Чжунгарии. Побежденные народности в какие-нибудь два-три года вырезывались и истреблялись не только десятками, но даже сотнями тысяч. Теперь, после недавнего нового восстановления китайского владычества в Чжунгарии, не только трудно определить количество всего населения в описываемой стране, но даже невозможно точно уловить места обитания разнообразных племен, ее населяющих». К этому нужно добавить также и массовые переселения в наши переделы китайских инородцев, вскоре после восстания дунганов. Так, после передачи Кульджинского края китайцам, значительная часть населения этого края, в числе 56.720 человек таранчи и дунганов перешли в наши пределы. Затем, в течение 10 лет, с 1867—1877 г., по официальным данным, прибыло в один Туркестанский край из независимых владений на восточной и южной границах его, т. е. в Семиреченскую область, а также переселено из смежных степных областей до 40 тыс. киргиз обоего пола.

При таких массовых переселениях заграничных инородцев в Степной край, а также водворении в нем вооруженного населения и русских крестьян, колонизации и эмиграции в Китай наших киргиз по разным причинам и, главным образом, по случаю неурожая трав, и, наконец, переходы киргиз из одной области в другую, вопрос о поземельном пользовании и владении в Киргизской степи, повергаясь беспрерывным колебаниям, очевидно, не может иметь никакой устойчивости. Став на точку зрения вышеизложенных соображений, должно притти к заключению, что проведение государственной границы на землях, занимаемых кочевыми племенами или звероловами, по своим исключительным местным условиям и особенностям, требуют предварительного специального изучения этих условий, а вместе с тем и соблюдения некоторой осторожности и осмотрительности.

Все это по возможности и делалось нашими комиссарами. Но нельзя упускать из виду, что они, в силу данных им инструкций, прежде всего были обязаны, при проектировании черты государственной границы, неукоснительно следовать указаниям Пекинского трактата, т. е. руководствоваться исключительно топографическим характером местности и ее природными условиями. Принимать же в этом случае в соображение поземельные владения приграничных кочевых инородцев — не было оснований.

Нельзя связывать главный и существенный вопрос об определении черты государственной границы на громадном ее протяжении от гор Алтая до одного из высочайшим горных хребтов Центральной Азии — Тянь-Шаня с второстепенным, по-видимому, совершенно посторонним и, можно сказать, почти случайным вопросом о поземельном пользовании и владении приграничных киргизских родов. В этом отношении наши комиссары, обязанные руководствоваться государственными соображениями, имели главным образом в виду, что частные интересы, при столкновении их с государственными, должны уступать последним еще и потому, что самые земли, занимаемые киргизами, по закону считаются государственными. А потому, строго говоря, и нарушение прав частной поземельной собственности не могло иметь в данном случае никакого юридического значения.

Отсюда видно, что проложение на землях, занимаемых кочевыми племенами, такой пограничной черты, которая по своим топографическим свойствам, удовлетворяя условиям прочная естественная рубежа и имея все удобства в топографическом смысле, в то же время соответствовала бы и экономическим потребностям кочевого населения, было не только затруднительно, но и совершенно невозможно на практике.

Известно, что наиболее удобною государственною границей, в особенности в азиатских странах, при громадности обнимаемых ею пространств, считается та, которая проходит по резким естественным рубежам: первостепенным горным хребтам или широким и глубоким рекам. Но в среде кочевых племен подобная граница не всегда может совпадать с границей этнографической, резко отделяющей племена приграничных инородцев и соответствующей условиям их экономического быта и образа жизни.

Ведение же границы по первостепенным горным хребтам по линии горного разлома или водораздела, выгодное в топографическом отношении, будет стеснительно для экономического быта номадов, которые, для прокормления своих стад, вынуждены переходить с одной местности на другую, и самые пределы кочевок при таких переходах, находясь в зависимости от урожая трав, естественно, должны изменяться и, следовательно, образуют подвижные линии. Подобно пастушеским племенам, и звероловы, преследуя зверя, добыча которого составляет единственное средство их существования, в случае удачной охоты незаметно для себя переходят с одного ската горного хребта на противоположный, пересекая линии водораздела и, следовательно, нарушая границу, которая в горных странах совпадает с линиею водораздела. Такая естественная граница собственно для зверолова, при его образе жизни и существующей обстановке его хозяйственного быта, будет, очевидно, невыгодна, хотя, в то же время, она удовлетворяет всем условиям прочной государственной границы.

Приведенные соображения находят себе наглядное подтверждение и в сравнении быта народов кочевых и земледельческих. По весьма основательному замечанию А. С. Хомякова, «пастух и зверолов не дорожат своей родиной. Почва не улучшена их трудами, лесные трущобы не созданы их неутомимой борьбой с природой. Нет у них цепей, связующих человека с землею, на которой он родился и жил. Когда наступают враждебные племена, пастух и зверолов сражаются, и в случае поражения охотно бегут в другие края. Им везде хорошо, где есть простор, луга для пастбища, да лес для добычи. Участь народа земледельческого совсем иная. Приходит время, когда общественное просвещение соединяет его в массу крепкую и ненарушимую. О него разбивается завоевательный натиск дикаря кочевого и удачный отпор мало-помалу расширяет вечно угрожаемые границы. Такова судьба России и Китая, которые мирной сохой победили мечи соседних племен» Омск;
• Ковалевский, Гасфорд, Валиханов;
• Зайсанский пост: Основание;
• Нападение кызылаяков на Зайсанский пост.