Туркменский поэт-босяк Кöр-Молла и его песня о русских

«Кöр-Молла», «Шагыр», «Кари» терьяк-ханэ, то во рту у него все же шарики опиума и зеленый жевательный табак («нас»); лицо подергивает, руки постоянно в движении, — то он чешется, то что-нибудь крутит между пальцами. Душа его часто вступает в беседу с Богом, ибо он всегда более чем сыт. Он без устали плюется зеленой от жевательного табаку слюной и тем делает свое присутствие в кибитке («öй») или сакле («там») крайне стеснительным для их хозяев…

Несчастный вид поэта и умное выражение его лица (ведь не одни глаза могут придавать лицу то или другое выражение!) побудили нас спросить его, приятна ли, по его мнению, человеческая жизнь, на что он ответил стереотипной мусульманской фразой: «Бу дÿньö бивепа! Бакы дÿньö — о!», т. е. «Эта жизнь ненадежна! Вечна жизнь — та!». И при этом он показал рукой на небо. Мы дальше спросили, доволен ли он все-таки своей жизнью, а он ответил: «Если я и недоволен буду, то что смогу поделать?! Я не могу не быть довольным Божьим предопределением, текдир’ом!..»

До нас никто не записывал произведений Кöр-Моллы. Не только для того, чтобы побольше от него «выудить», но и искренне под первым впечатлением желая прочной памяти его не столь уж, в сущности, ценным для широкой публики песням, — мы сказали Кöр-Молле, что ему следовало бы давать их записывать, а то они умрут вместе с его смертью, — но он в ответ промолвил: «А ну их к черту!» — «Какой симпатичный философ», — подумали мы тогда, впоследствии же нам пришлось разочароваться: диктуя свои произведения, поэт настойчиво требовал, чтобы перед каждой песней отмечалось: «газаль-и-Кöр-Молла», или «песня Кöр-Моллы». Неприятное впечатление невольно создавалось от разлада между возвышенным, мистическим содержанием некоторых из исполнявшихся им песен и той грубой прозой, которой они прерывались и сопутствовались: жеванье табаку, плеванье, почесыванье, отрыжка, циничная ругань, если забудется стих… «Не хотел ли поэт таким поведением показать неуважение, презрение к этому обманчивому миру?» — приходило нам на мысль, и мы вспоминали при этом, как на старом Афоне, в 1900 году, монахи наивно-искренне рассказывали нам про одного подвижника: «Вот каким унижениям подвергал себя этот святой человек в сей жизни, чтобы быть вознесенным в жизни будущей: он напивался до́пьяна, валялся по земле и ругался скверными словами на глазах у всей братии!..»

Специальность Кöр-Моллы как поэта — песни хвалебные, панегирики и хулительные, сатиры. Он восхваляет народных героев ближайшего прошлого и народных благодетелей современности, в нем сказывается, между прочим, его туркменский патриотизм; он поет хвалу тем, кто делает ему подношения; он прославляет знаменитых коней, столь любимых туркменами, — победителей на скачках; чай — этого неизменного спутника туркменского кейфа; мальчиков-бачей, которыми соблазняют городские притоны наименее стойких из чистых еще душой сынов степей. Хулу свою Кöр-Молла направляет на неверных, или на тех из своих соплеменников, которые жестоко обращаются со своей меньшой братией, или же, наконец, на тех, кто просто не угодил поэту.

Постоянного пристанища Кöр-Молла не имеет. Если он не в аулах, где какое-нибудь торжество, то в городе Мерве, — на базаре, в чайных, в притонах. И для каждого места и случая у него имеется подходящий жанр. Для вертепов — порнографический, в смешанном, восточно-европейском духе, как и должно быть в полувосточных-полуевропейских городах Туркестана. Цинизм Кöр-Моллы, его распущенность, его босячество, пожалуй, главное его отличие. В остальном, как мы заметили, он является довольно типичным туркменским певцом — импровизатором средней руки Гуль-Джамаль Алихановым-Аварским прихода русских в Ахал и Мерв — «живым товаром», объектом работорговли А. С—ч