Один занятный момент в "Вороне" По
artyom_ferrier — 26.12.2020Не так давно я позволил себе сделать разборчик стихотворения Эдгара нашего Аллана По «Ворон». Одно из главных, пожалуй, стихотворений во всей мировой культуре. И оно столь примечательно не только потому, что там очень интересные игры с аллитерациями и ритмическим узором, но и потому, что в этом стихотворении есть вполне определённый смысл, где каждое лыко в строку, всё очень логично, всё очень уместно.
Если вкратце — это стихотворение про то, как парень, опечаленный утратой любимой, решил воскресить её, прибегнув к чёрной магии из чёрных книжек (да, вот именно это — many a quaint and curious volume of forgotten lore).
Но поскольку это грех и святотатство — он погубил свою бессмертную душу, о чём его и уведомил этот чёрный ворон, посланец высших сил. Поэтому, собственно, And my soul from out that shadow... shall be lifted nevermore.
Можно, конечно, допустить, что парень просто съезжает с катушек и ему приглючился этот Ворон — но это сути не меняет. Он от того и едет крышей, что считает себя падшим грешником, заслуживающего кары за одно только намерение оживить то, что почило промыслом божьим.
В русских переводах, хотя многие из них замечательны стилистически и, возможно, являют собой самоценные произведения — многие нюансы оригинала всё же теряются. Поэтому смысл стихотворения немножко ускользает и размывается. А там-то — каждое слово значимо, каждое слово важно.
И для иллюстрации того, как трудно передать такие нюансы — возьму один фрагмент, который у многих вызывает некоторое недоумение.
Though thy crest be shorn and shaven thou, I said, art sure no craven
Ghastly grim and ancient raven wandering from the nightly shore
Что тут примечательно?
Во-первых, то, что автор вдруг переходит на «среднеанглийский». Вот с этими thy, thou, art. Вернее, на тот специфический язык, который использовался в Библии Короля Джеймса, ибо уже тогда, в начале семнадцатого века, звучал очень архаично, а потому, значит, «сакрально».
Во времена же По такой язык — использовался как правило для сарказма, для шуток. Ну, как «Аз есмь» в наше время.
И автор (лирический герой) — действительно шутит, поскольку чуть ранее признаётся, что тогда, при первом знакомстве, эта «эбеновая» птица мрачно-торжественным видом своего облачения отогнала его печали, вызвала улыбку.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling
By the grave and stern decorum of the countenance it wore.
И вот, повеселев, он обращается к этому ворону нарочито «пафосно».
В переводах, какие видел (но я не все видал, а всего-то полсотни), это не очень отражено, иронический пафос на утрированной архаике — ну да и сложно было бы.
А вот с этим crest, который shorn and shaven – начинаются порой уже полные непонятки в переводах.
Он становится «хохолком», который, к тому же, «выщипанный», или «облезлый», или в целом этого ворона обзывают «потрёпанным», «неказистым» - это вот того самого Ворона, который только что был stately raven of the saintly days of yore («статный ворон дивных давних пор»). Ну, немножко бред получается.
И, помню, в детстве, читая эти переводы (повторю, очень талантливые, очень поэтичные) — всё же задавался вопросом: «Товарищи орнитологи! Вы, вообще, ворона видели? Вот именно ворона (raven), а не ворону (crow)? Какой у него, блин, хохол? Это вам не удод, не попугай какаду — и даже не Тарас Бульба. У воронов — нет никакого хохолка-гребешка, о чём и речь!»
Но о чём на самом деле речь, что на самом деле там имелось в виду? Почему идёт такое противопоставление: «Хоть твой гребень и сбрит-сострижен, но ты точно не трус»?
В детстве я мыслил так.
«Вероятно, поскольку По американец и ещё застал всяких ирокезов в эпоху их воинственности — на то и намёк. Что лишь храбрым воинам дозволялось носить «ирокез», а трусам — их сбривали. Наверное, так. Но Ворон — другое дело. «Пусть и обрит — но точно не трус».
Потом, правда, я узнал, что стоячий «панковский» ирокез у индейцев — это примерно то же, что рога на шлемах викингов. То есть, последующее (много-много лет спустя) «карнавальное» изобретение, о котором реальные тогдашние воины понятия не имели.
Хотя что-то вроде «оселедца» - некоторые индейцы могли иметь, как приглашение «вот возьми мой скальп за эту прядь... когда уговоришь меня». Но это — весьма вольное допущение, что и По имел в виду то же самое.
Скорее, имеется в виду, что темечко у Ворона — «выбрито», как монашеская тонзура. Но несмотря на это — он явно не монах, а благородный воин.
Во всяком случае, лирический герой — упражняется подобным образом в остроумии, покуда Ворон не осаживает его этим своим «Невермор».
Конечно, переводить (в сто десятый раз) «Ворона» - дело неблагодарное. Но если б я взялся — то, пожалуй, сплошь и рядом немножко изменял бы, перевирал бы намеренно, чтобы сохранить и юмор, и какую-то логику (да, это парадокс, что иной раз для сохранения достоинства худпро — нужно перевирать его).
«Пусть ты наголо обритый, но уж точно не бандит ты,
Ворон древний родовитый, Стикса ты ночной дозор.
Ты реки мне: у реки той — что твой вензеля узор?»
Ворон каркнул: «Невермор» (или - «Перебор», как вариант — но вот в оригинале во всех куплетах это сквозная рифма, на «ор», всё к ней приводится).
Да, вот всегда чесались руки перепереть «Ворона», и в юности, конечно, делал намётки — но это всё же очень, очень сложная задача.
Может быть, когда-нибудь. Но чтобы сохранить общую «гармонику» и логику стиха, чтобы он воспринимался как осмысленное произведение, а не как бубнёж поехавшего морфиниста (чем является лишь отчасти) — придётся безбожно перевирать и передёргивать в частностях.
И я говорил, что можно использовать цитаты из «Ворона» для многих случаев в жизни, как из монолога (вернее - «солилоквия») Гамлета, но это — довольно сложные стихи по определению.
Между тем, можно использовать в общении и цитаты из гораздо более простых стишат, которые не менее (а то и более) узнаваемы любым англоязычным собеседником — и это будет темой следующей заметки.
|
</> |