Очерки торговли России со Средней Азией. 1. Афины Средней Азии

Россия, со стороны Оренбургской линии, ведет непосредственный заграничный торг с тремя владениями Средней Азии: с Бухарою, с Коканом и с Хивой.

Так как сочинение это посвящено одному предмету — описанию нашей внешней торговли, то обороты наши с Киргизскою степью, составляющие предмет внутренней торговли России, в рамки настоящего исследования входить и не должны.

Много ошибаются те, которые полагают, что от произвола, от одной охоты русского купечества зависит расширение, улучшение и процветание русской торговли в Средней Азии. Купец и купечество заботливее всякого политико-эконома. Они из собственных выгод, этого могущественного в мире рычага, думают о распространении сферы своей деятельности всеми возможными путями, знают и потребности своих соседей, и средства удовлетворять им лучше, чем посвятивший себя кабинетной жизни специальный ученый.

Бухара — Афины Средней Азии: эту фразу, вероятно, каждому не раз доводилось слышать. Но всякому ли прийдет на мысль догадаться, что сарказм того, кто первый произнес эту фразу, верен в отношении только к Хиве, к Кокану или к киргизам, точного понятия о которых большинство у нас иметь не может? Каждый смотрит на дело с общеевропейской точки зрения: почему же, видя в ничтожной хивинской землице (растянутой верст на четыреста в длину и верст на сто в ширину, красующейся городами, из которых в двух всего-на́все по одному жилому дому, и населенной грубыми и дикими племенами) — самостоятельное государство и признавая его за большую державу с могущественным султаном, властелином, окруженным министрами, нам не признать и бухарского медрессе, с его тысячью студентов, за учреждение, хотя отчасти подобное Парижской академии, Оксфордскому или Гётингенскому университету? Сарказм сравнения Бухары с Афинами мы поймем только тогда, когда узнаем, что бухарским университетом именуют такую школу, где студенты — оборванные ребятишки, а профессора — муллы, которые, задав своим слушателям урок из Мухаммедова Корана или из песен Гафиза и Саади, ходят по аудитории с суковатою палкою и с неумолимостию колотят из всех сил будущих ученейших мужей за то, что они, надсадив глотку криком, распевают заветные слова вполголоса! Весь курс учения в этом университете — грамота и долбление наизуст Корана и поэтов; и магистров таких важных отраслей знания повсюду можно видеть на Линии: редкий среднеазийский торговец, не только бухарец, но даже ташкенец и хивинец, получивший образование в медрессе своего города, не знает наизуст суры́ из Корана и нескольких любимых песен; но из этого никак нельзя заключать, чтоб они были действительно воспитанные и образованные люди именно в том смысле, как мы понимаем воспитание и образованность.

Бухарцы действительно вежливы, ласковы, общительны и говорливы: за эти качества им точно может принадлежать наименование азийских парижан; не надобно же принимать этого применения в преувеличенном виде и забывать, что бухарец, как и всякий азиятец, необразован, грязен, лжив и лишен системою восточного правления, восточными нравами и обычаями и азиятским образом мыслей ясного понятия о праве и правомерности, и есть не что иное, как тот же степной киргиз, только не номад, а оседлый мужик, приобретший некоторый лоск гражданственности и чисто азиятскую ловкость. Правительство любого азиятского владения, по двуличности своих поступков, по отсутствию сознания идеи международного права, по основным, коренным началам своего образа действий — держится только на системе страха, жестокости и обмана, а потому никакие дипломатические сношения, никакие трактаты, договоры, конвенции и условия с ним не возможны, по бесполезности. Эмир или хан подпишет, что ему прикажут, но исполнять ничего не станет, если не будет постоянно видеть грозы, готовой над ним тотчас же разразиться.

В Бухаре живет множество шакарпурийцев, но придавать этому обстоятельству особенную важность нет разумного основания. Шакарпурийцы суть народ, за бедностью средств существования в родном городе ищущий куска хлеба где Бог его подаст. Шакарпуриец почти то же самое, что наш, на выдержку взятый, татарин из простого класса; есть кусочек мыла — он идет на базар и выменивает его или на наличные деньги, или на другую, равной ценности, вещь, которую он опять променивает на третью, и таким образом всю жизнь перебивается только из того, чтоб прокормиться, сколотить как-нибудь деньгу на то, чтобы со временем жену купить, и, в ожидании этого вожделенного случая, рыскать по белу свету, выгадывая на всем копейку обманом, плутовством и разными изворотами.

Собственно купечествующего класса в Бухаре нет: там все купцы или, вернее, торгаши, занимающиеся скупом и продажею того, что под рукою случится, не как торговлею, в строгом смысле, а как барышничеством или сподручною промышленностью. Есть, впрочем, и капиталисты, почти исключительно занимающиеся торговыми оборотами, и главными представителями их служат так называемые бухарские министры и сановники, родственники эмира и сам эмир, у которого достает, впрочем, столько властелинского такта, чтоб скрыть меркантильность своих финансовых операций и действовать тайком в торговле с Россиею, чрез посредство избранных им агентов.

Эмир, снабжая капиталом своих подданных для торговли, выдает им кому сто, кому двести, а кому пятьсот тилля (золотых монет); бывают случаи, что он дает и по тысяче тилля на́ руки. Агент, получивший такие суммы, наличными деньгами или товаром, нанимает верблюдов и с грузом разного рода клади отправляется в Россию, выменивает привезенные им произведения своей страны на изделия наших фабрик и заводов, а более всего на золото, серебро, медь и сукна, и сдает их потом, деньгами или натурою, эмиру, не оставляя себе ни гроша и очень часто приплачивая еще что-нибудь из своего кармана. Цель такого спекулянта не развитие торговли и не купеческие барыши, на которые, казалось бы, следовало ему рассчитывать, а получение видного места в управлении, на котором он мог бы воротить все свои убытки с лихвою, грабя народ и снимая по нескольку раз в год овчинку с баранов-бухарцев, в главе которых его поставят пастырем. Сидя сам на кормежной должности, он, в свою очередь, делится всеми барышами и доходами от нее, как с главою владения, эмиром, так и с окружающими его сановниками. Но эмир не довольствуется этими приношениями: он, на основании восточных понятий о праве, обирает капиталистов, богатство которых заметно выказывается наружу, и для этой цели или просто отписывает на себя все имущество возбудившего в нем зависть богача, или церемонно оповещает всех купцов без разбора о доставлении к нему такой-то суммы денег, сверх обыкновенных в крае налогов. Таким образом четыре года тому назад, в 1264 году гиждры, он, в одной Бухаре, наложил на торговцев, отправляющих свои товары в Россию, побор в 40.000 золотых тилля, которые немедленно и были внесены в его казну. Подобные поборы бывают сплошь и сряду и случаются ежегодно, но о количестве их за последнее время верных сведений нет, кроме известия, что эмир постоянно сбирает с купцов деньги.

Бывший председателем Оренбургской пограничной комиссии, тайный советник Г. Ф. Генс, более тридцати лет выживший в Оренбургском крае, более двадцати лет вписывавший в свои ежедневные записки разнообразные материялы о Средней Азии и оставивший после себя несколько фолиантов рукописей, книг, записок, заметок, проэктов и предположений, говорит о бухарских торговцах следующее:

Бухарцы, приезжающие в Россию, суть по большей части приказчики, торгующие по кредитам капиталистов, почти безотлучно живущих в Бухаре.

Кредит этот, доставляя капиталистам значительные выгоды, для самих заемщиков весьма сносен и гораздо прибыльнее всякого европейского, ибо получающий товары на кредит для торговли в России берет их по тем ценам, какие состоят сим товарам по вольной в Бухаре продаже, да сверх того платит тридцать процентов за доверие; т. е. взявший при отправлении из Бухары на тысячу червонцев товару по возвращении из России платит своему кредитору 1.300 червонцев. В сем доверии, веритель не имеет никаких счетов ни за путевые издержки, ни за пошлины: одним словом, это состоит на счет взявшего товары, как и все могущие случиться ему убытки.

Кроме этого разряда людей, есть еще между бухарцами приказчики, которые суть некоторого рода комиссионеры. Они хотя и получают товар по продажной цене, но тридцати процентов кредиторам не платят, а делятся с хозяевами барышами пополам.

Сроки довериям на уплату капиталов не иначе у них полагаются, как по возвращении из России и по продаже привезенных товаров в Бухаре. Чрез это одно азиятцы, торгующие в России, имеют всю возможную удобность выдерживать цены на свои товары, проживать с ними у нас по воле, выжидать желаемые цены и продавать товар по своим назначениям.

В Бухаре есть еще приказчики, составляющие род компаний, от пяти до десяти человек; они тоже берут товар на кредит и друг по друге ручаются.

Из евреев есть люди богатые, которые дают взаймы индийцам, коканцам, бухарским узбекам и татарам значительные суммы денег из процентов; но таджикам не только денег не дают взаймы, но и никакого дела с ними иметь не хотят, а когда что-нибудь им и продают, то всегда на наличные деньги. Впрочем, нет правила без исключения, и тонкие евреи, конечно, умеют различить людей честных и между таджиками. Племя таджиков, весьма склонное к торговле, вместе с тем весьма склонно и к бесчестности: это народ бессовестный, обыкновенно отпирается от долга и старается продлить дело и всячески избегнуть уплаты. Таджики между собой также мало друг другу верят и скорей отпускают в долг иноземцам, чем своим соотчичам. Случается, что товарохозяин, отпуская товар с приказчиками или товарищами по торгу, надзор за ними поручает еще какому-нибудь надежному человеку в караване и, ежели можно, берет в залог дом, сад или пашню против цены отправляемого товара. Киргизы наши тоже терпеть не могут таджиков и из презрения называют их вроде бранного слова — сарт. Татар наших, при наклонности их обмануть, удерживают словами: «Вспомни, что ты не сарт какой-нибудь, а природный ногай».

То же самое понятие, какое из всего того, что прежде было сказано, мы можем составить о Бухаре, мы имеем полное основание составить и о Хиве и о Кокане, с тою разницею, что эти два владеньица превосходят Бухару бо́льшею необузданностью и подозрительностью правителей и бо́льшею лживостью и невежественностью обитателей: эти владеньица далеко уступают Бухаре как в духовном развитии, так и в образе жизни, в ограниченности насущных потребностей и в довольстве необходимыми для человека житейскими благами. Хива, например, или Кокан для человека, незнакомого вообще с Востоком и смотрящего на все с общей всем нам точки зрения, при первом, даже несколько близком изучении ее, должна показаться страною разоренною и в состоянии, граничащем с круглою нищетою.

Все усовершенствования, какие хивинцы, в течение нынешнего столетия, у себя допустили, заключаются в том, что у народа начинает проявляться потребность покупать прочные и, следовательно, дорогие товары и ситцы, с рисунками новейших узоров; что там узнали толк, лучше прежнего, в русском золоте; что считают русскую землю за такое же незначительное и бессильное владение, какова и сама Хива; что хан хивинский завел у себя на высокой мерлушчатой шапке страусовое перо, и что он разослал повсюду повеление не осмеливаться покупать у киргизов и у туркманов русских пленников. Но это последнее распоряжение сделано им не из филантропического чувства, а вследствие грозных для него обстоятельств. Чтобы судить, до какой степени хивинцы грубы, достаточно сказать, что подаренная хану от нашего Двора коляска, по сомнению в чарах, которыми она, на погибель их хана, будто бы заколдована, — вмазана в стену и недвижимо стоит теперь замуравленною и на четверть обросшею мохом.

Говоря о прогрессе у хивинцев, нельзя не прибавить, что к 1850 году у них сформирован так называемый регулярный батальйон и достаточное количество пушек. Чтоб иметь понятие о хивинской артиллерии, достаточно заметить, что и́зо ста человек артиллеристов ни один, в продолжение нескольких часов практического ученья, не может попасть, в пятидесяти шагах, в цель; а надобно сказать, что метою стрелкам служит не обыкновенная наша мишень, а значительного объема, особняком стоящая, гора. Из винтовок, однако ж, хивинцы мастера стрелять и даром пороха не тратят. Что ж касается до регулярного батальйона, то он от прочего скопища хивинских сборных ратников отличается только красными мундирными куртками, которых солдаты никогда не носят, одеваясь во что ни попало и не смысля ровно ничего в военном деле; а вообще о полном составе хивинского войска очевидцы и бывалые люди рассказывают, что хан может выставить до 25.000 человек конных ратников, порядочно вооруженных, т. е. при сабле и при копье; что ж касается до ружей, то их вряд ли найдется и на пять тысяч человек. Храбрость хивинцев, как вообще всех азиятцев, зависит от удачи первого натиска, но одной конгревовой ракеты достаточно, чтобы всю хивинскую армию заставить бежать назад без оглядки. События 1839, 1847 и 1848 годов, казалось бы, достаточно должны были доказать хивинцам, как ничтожно их противоборство перед горстью наших линейных батальйонов и уральских казаков; но не испытавши от нас настоящей грозы и, видно, плохо еще с нами ознакомившись, хивинцы уверены, что им нечего особенно бояться.

Хивинцы живут — бедные в мазанках, а богатые в избенках, одна к другой пристроенных и сложенных из комков глины, налепленной на деревянный тонкий дощатый тын. Внутреннее убранство домов состоит только в кошмах, а у богатых в коврах, растянутых на земляном полу, в сундуке с носильным платьем, в нишах с посудою, заменяющих наши шкафы, и в котле посереди покоя, наполненного выедающим глаза дымом от костра и выходящим на воздух чрез проделанное на плоской крыше отверстие; ни рам, ни стекол, ни створчатых дверей с косяками в хивинских домах не бывает. Все богатство хивинца заключается в пашне, на которой сеет он хлопчатую бумагу, кунжут, сарацинское пшено, пшеницу, ячмень и джугару, в бахче, на которой взращает он дыни и арбузы, и в садике, где растет у него виноград, яблоки, сливы и абрикосы.

Одежду хивинца составляют: длинная, ниже колен, с широкими рукавами рубаха из бязи, без воротничков и с узенькою проймою, какая бывает у наших женских сорочек; бязинные штаны, поддергиваемые тесемкой; онучи из бязи же, высокие сапоги с ремешком, на остром носке; на голове островерхий высокий тюбетей и огромная из мерлушек шапка, с суконным выпуском; наконец, кушак, тканный из шерсти и шелка или сделанный из носовых платков, и один, два или и три халата из бумажной материи, иногда вытканной пополам с шелком; чистая шелковая одежда как роскошь запрещена Кораном. Одно, что для хивинца составляет отраду и на что он больше всего тратится — это породистый аргамак с богатою сбруею; нож или кинжал за поясом бывает только у чиновных людей. Отвращение от роскоши, скупость, расчетливость или бедность до такой степени велики у хивинцев, что даже женщины не позволяют себе пышно одеваться. Рубахи, например, у них делаются только из 2½ аршин ситца: одно полотнище его вставляется в перед и употребляется на обшивку рукавов, а вся остальная часть рубахи делается из одной бязи. Кроме рубахи, одежду хивинских женщин составляют узенькие штаны (ичиги) и халат, а на голове маленькая чалма, из каленкора или из шелкового кушака. Девицы носят, сверх того, высокий тюбетей.

Пища хивинцев скромна и не разнообразна: плов из сарацинского пшена с бараниной на сале, вытапливаемом из курдюка этого животного, и лепешки из пшеничного теста. Для приготовления лепешек служат глиняные горшки вроде корчаги, боком вмазанные в глину таким образом, что дно их приходится к стене. В эти горшки набрасывают щепок, разжигают их и накаливают стенки чуть не до́красна. Наружную сторону горшка облепляют сырым тестом, толщиной иногда пальца в три, а иногда и в полпальца — и поджаренная таким образом лепешка готова. Тесто бывает всегда пресное, и долго надобно привыкать к такому хлебу, чтоб находить в нем какой-нибудь вкус. У богатых людей лепешки пекутся не каждый день, потому что и дрова дороги, и от дыму всегда чад бывает, а бедняки и люди некапитальные покупают готовые лепешки на базарах.

Плов ест каждый день только один хан и его министры; у прочих, незнатных людей его подают на стол только по пятницам; ежедневную же горячую пищу составляет особый взвар вроде щей. Для этого в чугунный, обыкновенно почищенный, котел наливают воды. В нее бросают джугару в зернах, подкидывают иногда гороху, рубленных листьев свекольника и соли; после того, как вода в котле вскипит, — блюдо готово. Но надобно заметить, что этот навар среднеазийские хозяйки готовят только один раз дня на два или на три; в горячем виде его едят только в первый день приготовления, а в следующие дни холодным и, по дороговизне дров, никогда не подогревают. Самый взвар пьют из чашек вроде наших полоскательных, только поменьше, а гущу его, также плов и разварное мясо, едят, без церемонии, пальцами; для среднеазийца вилка и ложка — вещи совершенно излишние, а если руки в сале загрязнятся, то после обеда их моют водой, иногда вроде помоев, и вытирают ситцевым или бязинным полотенцом, преимущественно грязным, чтоб люди добрые видели, что оно не раз уже было в употреблении у частых гостей радушного хозяина.

Времени обеда у хивинцев определить нельзя, потому что там, начиная от высших сановников до последнего бобыля, все едят немедленно после продолжительного сна. Но хивинцы большею частию по ночам не спят, а ложатся уже поутру, одни раньше, другие позже, и, выспавшись на этот раз, принимаются за обед, а в остальное время суток свободную минуту уделяют на то, чтоб покурить из деревянного кальяна и выпить чаю, в чем и состоит все времяпрепровождение.

Освещение дома производится ночниками из кунжутного масла или из бараньего сала, также узенькими и длинными сальными свечами, а иногда довольствуются только огнем от разведенного на полу костра.

Хивинцы большие охотники до музыки; сам хан приглашает к себе тех из русских приказчиков, которые умеют наигрывать на раздвижной гармонике разные плясовые песни, и его хивинское высокостепенство каждый раз приходит в совершенный восторг от необыкновенного искусства музыкантов, умеющих извлекать из небольшой и простой игрушки такие волшебные звуки, что даже его ханские плечи приходят в судорожное движение. Чтоб знать всю цену этого восторга, надо слышать хивинскую или бухарскую музыку и видеть тамошних артистов в те минуты, когда они, забыв весь мир и все на свете и подкатив под лоб глаза, несут на своей балалайке невыносимую разладицу и бестолковщину и сопровождают раздирательные взвизгивания струн гнусливым распевом восточной баллады.

Музыкальные инструменты хивинцев, и всех их соседей, суть: 1) балалайка; 2) ко́быз, род скрипки или виолончели, т. е. выдолбленная из дерева полушарием чашка, с длинным грифом с одного конца и с выпуском с другого, для упора в землю; на этот инструмент натягивают два пучка конских волос, составляющих две струны, а играют посредством смычка, натираемого канифолью; 3) бандура, род гитары с тремя медными струнами; на нем играют одним пальцем, надев на него медный наконечник с небольшим крючком, для зацепки струн; левая рука налаживает тоны; 4) бубен; 5) гармоника; 6) железный варган, игрою на котором занимаются преимущественно женщины, тогда как ко́быз предоставляется одним мужчинам, и 7) органчики в ящиках и табакерках, как предметы драгоценные, встречаются только у богачей. Пляске хивинцы сами не предаются, но любят смотреть на нее, когда ею занимаются дети.

Дома́ бухарцев несравненно лучше хивинских, и есть здания в несколько этажей и с комнатами, украшенными лапис-лазуриком и расписанными иногда золотом. Но и тут двери, рамы и стекла — редкость: они только у эмира и у немногих богачей. Дома́ никогда не строятся на улицу, но всегда среди дворов, обнесенных высокими стенами, так что путник, прогуливающийся по городу, напрасно стал бы искать предмета, на который стоило бы обратить внимание. Улицы в Бухаре кривы и узки, и во многих из них два встретившиеся друг с другом вьючные верблюда непременно должны придти в недоумение: кому из них следует обратиться вспять и отыскать дорогу другим переулком, и кому продолжать ход своим порядком; без этого им бы пришлось вечно стоять на одном и том же месте.

Одежда бухарцев и коканцев состоит из тех же принадлежностей, как и одежда хивинцев; вся разница между ними заключается в том, что вместо бараньей шапки и длинного под нею тюбетея здесь носят чалмы, и тюбетеи низенькие, у бухарцев — островерхие, а у коканцев круглые, как у наших татар. Хивинцы носят халаты более бумажные, бухарцы и коканцы более полушелковые, с тесемками, для завязывания косого воротника и верхней части пол, на груди и у пояса; хивинцы предпочитают зеленые, темные и пестрые цвета, а бухарцы и коканцы — яркие, светлые и полосатые.

Сформированная на европейский манер часть бухарского войска гораздо представительнее, виднее и щеголеватее хивинского регулярного батальйона. Портные, беглые казанские татары, как говорят, нарочно выписанные в Бухару, шьют для тамошних солдат островерхие шапки из каракульских черных овчин, без околыша; бешметы коротенькие, на манер казачьих чекменей, из красного сукна, и черные штаны с лампасами, надеваемые под высокие до колен сапоги, из черной казанской кожи. У регулярного отряда есть полный комплект ружей и сабли на перевязях. Они комплектуются более всего персиянами, а за ними узбеками. При регулярном отряде есть барабанщики (барабаны сделаны по русскому образцу) и суренщики, играющие на сурне — пискливом инструменте, занимающем средину между флейтою и кларнетом. Бухарская артиллерия составляет нераздельную часть регулярного бухарского батальйона; она доведена до той же степени совершенства, как и хивинская артиллерия: пушкарь ни за что в цель из пушки не попадет. Стойкости и храбрости у бухарского войска искать нечего; у него есть только запальчивость и азарт, быстро охлаждаемые первою же неудачею. Походы эмира на Кокан, на Шахрисябз, на Хиву, на Мару, где войско по месяцам, бывало, бьется из-за того только, чтобы сделать брешь, в стене из глины, роскошно тратя для того порох и метко бросая ядра не туда, куда надо, могут дать верное понятие о стратегических и тактических способностях туземных военачальников и о геройстве их воинства.

Городские власти в Бухаре суть: «казы́», судья, на решения которого нет апелляции; он судит и рядит все гражданские дела по Корану. Исполнительной власти он не имеет, а потому и палочными ударами угощать своих клиентов, по теории, не может. «Рейс» есть полицейский начальник столицы; он следит за исполнением обрядов веры, ездит из мечети в мечеть, наблюдает за молельщиками и, от утреннего намаза до вечернего, в продолжение целого дня, он вполне хозяйничает в городе, преследует обмеры, плутовство, кражи, курение табака и разные проступки горожан, и наделяет палками правого и виноватого. «Мери-шаб», слово в слово — начальник ночью, есть лицо, от вечернего намаза до утреннего обладающее правами и обязанностями рейса. Эмир и сам занимается делами всех возможных родов: главное управление отдельными частями сосредоточено в его лице. Не менее того, и в делах, подлежащих разбору казы́ или рейса, каждый подданный имеет право обращаться к нему, в случае нежелания, недоверия или подозрения к представителям подлежащих властей. Но эмира подданные редко беспокоят, во-первых, потому, что за каждое дело обе стороны, и истец и ответчик, обязаны приносить ему разного рода умилостивительные жертвы, а во-вторых, и потому, что у него принято, говорят, за правило, все дела решать единообразно: при спорах небогатых граждан — подвергать палочным ударам и правого и виноватого, а при спорах богатых людей между собою — сверх телесного наказания истца и ответчика, на обоих их налагать значительные денежные пени в свою казну. Желание заслужить в потомстве титул справедливого у эмира Насср’уллы так велико, что он никогда не отказывает в своем суде просителям; у него на каждый день, не исключая и пятницы, определены для суда, а больше для расправы, известные часы утром и вечером. Главное управление, преимущественно финансовое (впрочем, иного управления или министерства в Бухаре и нет), возлагается на того, на кого падет выбор эмира (не должно забывать, что на Востоке нет разделения народа на сословия). Призванный к этой должности бухарец, кем бы он прежде ни был, именуется или «кушбеги» или «марахо́ром»; это и губернатор, и канцлер, и министр всех ведомств вместе. Если существует должность кушбeги, марахо́ра уже не бывает; если эмир приказал избранному лицу именоваться марахо́ром, то должности кушбеги, как, например, ныне, не существует. Марахо́р собирает подати с домов, с земли, с товаров, и производит поборы с купцов, с отдельных правителей, с богатых людей, и вообще со всех тех, кого эмир захочет освободить от излишних, не нужных для простого подданного, капиталов. Боязнь каждого капиталиста обнаружить настоящее состояние своих сундуков заставляет каждого благоразумного бухарца жаться, прикидываться бедняком, обращать произведения своей земли в наличный капитал и не только не торговать на большие суммы, но даже, и при производстве коммерческих оборотов чрез посредство комиссионеров, не вручать значительных капиталов в руки какого-нибудь одного доверенного лица, и приискивать для этого нескольких приказчиков и раздроблять ассигнованную на торг сумму на самые мелочные куши.

Бухарец встает вместе с солнышком и, совершив омовение, творит намаз. По окончании молитвы, каждый приступает к подкреплению тела недуховною яствою. По утрам бухарцы пьют чай со сливками, но без сахара. Его пьют из китайских фарфоровых или из русских фаянсовых чашек, с виду похожих на наши полоскательные чашки, только меньшего размера. Чай у людей среднего состояния бывает преимущественно черный фамильный, а у богатых зеленый. В него, для вкуса, прибавляют «желтое» или «золотое», то есть сливочное масло (сары-май) и заедают белою пшеничною лепешкою, которые величиною бывают меньше обыкновенных наших мелких тарелок, и изготовляются по тому же способу, как и в Хиве, — т. е. обжариваются на раскаленных стенках глиняного горшка. После чая, выкурив кальян, что, впрочем, строго запрещено эмиром, каждый спешит заняться своим делом: купец идет на базар, рейс на дозор по мечетям, а казы́ в свою канцелярию, где его уже ждут подчиненные, писаря и помощники (которых на целое население города Бухары насчитывают человек с двадцать). На исправлении своих должностей все они проводят целый день, вплоть до самого вечера, и только к вечернему намазу расходятся по квартирам. Чтоб утолить голод, во время отсутствия из дома, бедные запасаются маленькими хлебцами, а люди посостоятельнее закупают, на базаре же, все необходимое как для утоления голода, так и для возбуждения аппетита. Трактиров и гостиниц в Бухаре нет, но на каждом базаре есть разносчики с лотками и даже повара с переносными кухнями; стало быть, бухарцу нет никакого затруднения и вне дома плотно позавтракать: напиться чаю с булками и наесться шишлыку и плову; можно даже, в сильные жары, спросить себе порцию «рахат-и́зян», мороженого, если только в предшествовавшую зиму морозы были довольно сильны и вода в реках замерзала.

Из мест ежедневных своих занятий бухарец идет домой, очень редко с гостями, чаще один, и только в этом последнем случае он садится за обед вместе с женою. Обед бывает по совершении вечернего намаза. При гостях, хозяин, устранив присутствие женщин, угощает приятелей лепешками или, взамен их, пельменями; потом подают плов; у богатых людей этому последнему блюду предшествует бишбарма́к (слово в слово — горсть), разварная баранина с небольшим количеством навара и с щедро наложенными пряностями, которые у бухарцев во всем имеют почет и место. Копченая конина и колбасы, из конины же, подаются редко; бухарцы неохотно и очень немного едят этого мяса; по их словам, оно возбуждает жажду, производит жар и вообще составляет нездоровое кушанье.

По пятницам многие не выходят из дому и, бросая обычные занятия, проводят целый день в совершенной праздности. Разумеется, кой-кто толчется на базаре, но казы́ всегда на своем месте.

К бухарцу прямо в дом войдти нельзя; нужно прежде постучаться у ворот и спросить: дома ли хозяин? Ежели он дома и не имеет причины скрываться, то выходит к гостю на улицу и приглашает войдти в комнату; в противном случае из дома отвечают, что «хозяина нет», и затем никто уже не смеет переступить чужого порога.

(Продолжение следует)