Очень страшное письмо Путину. Часть 2

sergs_inf — 18.12.2018 Продолжение. Начало здесь

Главврач Кристалинский
- Прикрывайте дверь, - говорит Игорь Самуилович Кристалинский, главврач детской поликлиники, к которому я прихожу без приглашения.

Его кабинет – на третьем этаже. Лаборатория, в которой работает теперь уборщицей мать Наташи – на первом.

- Город говорит, что вы отругали мать девочки за то, что ее дочь написала письмо Путину, - обращаюсь к нему я. – И я решила прийти к вам лично и спросить у вас – правда ли это.

- Объясняю как было на самом деле, - говорит он, в его усатом лице отчетливо читается высокая степень обеспокоенности и настороженности, которую он, впрочем, старается не выдавать. – Маму никто не увольнял. Она у нас работает больше двадцати лет. Я ее не вызывал. По телефону с ней не говорил. Не давал указаний разобраться с ней и с ребенком.


Глава Вячеслав Балалаев управляет районом с 1996 года

- Ребенок писал Путину о бедности?

- Я вам не буду озвучивать что там в письме было написано. Но претензий к больнице в нем не было. И от мамы претензий к больнице нет. Она как работала, так и работает. Она и сейчас на работе. Средняя зарплата мамы за восемнадцатый год составила пятнадцать тысяч триста рублей.

- Но ведь ее перевели в уборщицы?

- Перевели не только ее и не только в нашей больнице. Такое сейчас делают по всей стране в связи с оптимизацией отделений, которые не осуществляют уход за больными.



- Почему же в городе это письмо связывают с вами?

- Кто?

- Люди.

- Это не люди. Вернее, это люди… Но вот мама говорит, что ее не увольняли. Я говорю. А о том, что увольняли, написано в интернете. Вот вы у интернета и спросите, зачем там журналисты пишут наглую ложь. А я и в суде могу сказать, что это – ложь. Но вы напишите, пожалуйста, все, как я вам сказал, а не наоборот.

На первом этаже в коридоре лаборатории пусто. Я могу толкнуть дверь и спросить мать Наташи. Поставить ее перед фактом – журналист пришел, и вам придется с ним говорить. Правду мне может сказать только она или кто-то из ее семьи. Но когда мы с ней говорили единственный раз по телефону, прежде, чем она успела бросить трубку, я услышала в ее голосе ноту, которая дала мне понять – никогда и ни при каких условиях она не будет со мной говорить.

Прежде, чем покинуть Сафоново, решаю еще раз навестить Наташин двор.


Бабушка
Одновременно со мной с двух разных сторон во двор заходят три женщины. Я пропускаю одну. Вторую. А третью, несущую в пакете хлеб и майонез, останавливаю привычным вопросом.

- А вы не знаете, где тут живет семья девочки, которая повесилась?

- Это моя семья, - останавливается женщина. – Это моя внучка.

В ее голубых глазах я узнаю глаза Наташи. И глаза матери Наташи, которую я видела на снимках. Если бы Наташа когда-нибудь успела состариться, то выглядела бы она точно так, как ее бабушка.

- Примите, пожалуйста, мои соболезнования, - говорю ей.

- Мы ходим как зомби, - отвечает она. – Что дочь, что я. Класс сволочей, - она плачет. – Сволочей и идиотов. Старшая внучка хорошо им пенделя давала. Она их гоняла только так. Сколько раз Таню (мать Наташи – РР) в школу вызывали – «Ваша Настя дерется!». А Таня отвечала – «А пускай они не лезут к Наташе!». А что Наташа могла? Она полненькая. Идет по коридору, они ей пенделя все дают. А она не может ни подраться, ни обозваться. Ну вот такой человек. Я говорю – «Наташа, миленькая, бьют тебя, бей и ты». А она говорит – «Бабушка, разве же можно драться?». Я говорю – «Ну, миленькая, им можно, а тебе нельзя?». Я в школе за себя стояла, мама стояла, Настя стояла. Отчего ты, миленькая, не можешь за себя постоять?».

- Вам известно, что родители одноклассников Наташи написали письмо в защиту учителей?

- Они ее оскорбляли как хотели. И учителя тоже. Ну, полненькая она у меня, зато подвижная, на велосипеде каталась. Она просилась в другую школу перевестись, но Таня сказала – «Наташ, тебе восьмой и девятый класс остались. Отучись ты в этой школе», - ее перебивает телефонный звонок. Она вынимает из кармана пластмассовую трубку. – Тань, нормально все! Скоро приду! …А Настя приходит, - продолжает она, вернув трубку в карман, - и говорит – «Бабушка, я сегодня снова дралась!». «А с кем ты дралась, Настя?». «А Наташкин класс била. Меня за это к директору вызвали. Я иду, смотрю, Наташа идет, они ее со всех сторон пинают. Я тоже их схватила и била, била…». Настя поэтому решила полицейским стать. Чтобы всем показать. Они Наташку обижали, сильно Настю злили, она потому в полицейский колледж пошла. А одна девочка мне говорит, там у Наташи в классе есть два мальчика, которые всеми командуют, они не велели всем с Наташей разговаривать. А учительница не обращала внимания. «Все дети такие» - вот и весь ее разговор. А все дети не такие. У нас в школе не такие дети были. Сколько я ни приходила в школу, ну не хотят дети с Наташей общаться. Она поэтому только с собакой гуляла или одна на велосипеде каталась, - ее снова перебивает телефонный звонок. Из трубки доносится голос ее дочери. – Тань, да отстань ты! Я тут стою, разговариваю. Ну что ты, обождать не можешь?! С кем надо, с тем и разговариваю!

Она бросает трубку, телефон звонит снова и снова.

- С кем ты разговариваешь?! – слышится голос из него. – С кем?

- Миленькая, ты еще постой, - обращается она ко мне. – Я выговорюсь, мне хоть легче станет. Вот я получала пенсию четырнадцать тысяч четыреста рублей. И на четыреста рублей всегда покупала им конфеты, какие они попросят. За квартиру заплачу, а на то, что останется, им всего наберу. Принесу, на стол поставлю. Они спрашивают – «Бабушка, можно брать?». «Берите ешьте». А Наташа мороженое любила – «Лакомку». Она – «Бабушка, сколько ты мне на мороженое дашь?». «На, бери два»… Господи, Тань! – хватает она зазвонившую трубку. - Дай ты мне поговорить! Поговорить дай! …Мне кажется, Наташа в школе, - она плачет. – Мне хочется ей позвонить. Но, Господи, ее же больше нет! – ее слов не разобрать, снег сменяет дождь, в ее кармане продолжает звонить телефон. – Но мне хочется ей позвонить, хочется. Ну как мне успокоиться? Ну неужели когда-нибудь станет полегче? Мать, конечно, против была, когда старшая сказала, что в полицейские пойдет. Но приехал двоюродный брат из Питера, они на кухне посидели с Таней, поговорили, и он говорит ей – «А ты не командуй. Пускай ребенок в полицию идет». А Настя говорит – «Бабушка, ты увидишь, я никогда никому не уступлю. Я буду настырная, как они все». А видели бы вы, как собака Наташу всю обцеловала, когда ребенка нашего домой привезли. Господи, я первый раз в жизни вижу, чтобы собака мертвого ребенка целовала. Я говорю – «Таня, убирай собаку. Ну что это такое, она в гроб залезла, лижет ее», - она отключает телефон. – А Наташа хотела компьютерный дизайн изучать. Но за Настю мы хоть все-таки тридцать семь тысяч платим, а за Наташу все сто шестьдесят надо было. И у нас с Таней такой разговор вышел – «Тань, - сказала я, - у тебя зарплата десять-двенадцать тысяч, у меня пенсия – четырнадцать четыреста. Что делать будем? Давай так – за квартиру заплатим, а сами с тобой хлеб с солью поедим. Дети учиться должны». И вот Наташа тогда взяла и Путину написала – «Моя мама получает десять-двенадцать тысяч. Нас трое – две дочки и мама. Почему вы обещаете, что добавите деньги, а никакой добавки нет?». Но мы об этом письме только от следователя узнали. Таня была санитаркой, а стала уборщицей. Получала санитаркой пятнадцать триста, а уборщицей стала – десять-двенадцать».

- А как она узнала о письме?

- Она рассказывала – «Стою я на крыльце. Идет заведующая и говорит – «Твоя дочка письмо Путину написала!». Я – «А?! Что?!». Заведующая – «Сейчас нас из-за этого на совещание вызывал Кристалинский. А ты что, не знала?!». А когда гроб из дома сюда вынесли, старые бабки окружили его и говорят – «Господи, да это мы – старые дуры – всего боимся! А дите взяла и написала всю правду Путину. И правильно сделала, что написала!». А я говорю – «Господи, Наташенька, миленькая, посмотри, сколько цветов тебе мертвой принесли». Господи, Наташ, - она плачет, - я тут хлеб с майонезом ем, а ты лежишь в холодной земле, и ничего у тебя нет… А вы миленькая еще постойте, я знаю, что у вас ноги замерзли, но я вот говорю, и мне на сердце как будто легче становится… А этих дураков, ее одноклассников учителя привели. Они стоят у гроба, ехидно ухмыляются. А я говорю – «Таня! Не надо! Замолчи! Бог им судья. Они плохое сделали, и им хорошего не будет».

- Говорят, было какое-то слово, которым они ее обзывали. Вы не знаете его?

- Нет, не знаю. Только знаю, что кличку они ей страшную придумали. Мне Наташа только про учительницу географии говорила, что она оскорбляет. Я ведь тоже в этой школе училась, и Таня в ней же училась. Мы всем классом дружили. Дети тогда не были такими жестокими потому, что в советском союзе не было такого разделения на богатых и бедных. Это мое личное мнение. А вон соседка, видите, пошла? – она показывает на свою ровесницу, спешащую по двору. – Моя одноклассница. Она в школе толстой была. Ее только любя «Гапусей» дразнили, когда «Свадьбу в Малиновке» посмотрели. Я пятьдесят третьего года родилась, и всю жизнь здесь прожила.

- Почему она повесилась в том доме?

- Не знаю. Мне говорили – «Наташка возле тех домов гуляет. Видели ее». Я спрашиваю – «Наташа, миленькая. Поближе к дому надо быть. Тут же тюрьмы, Наташенька». А она говорит – «Ничего плохого, бабушка, не будет. Я ж все равно ни с кем не разговариваю»… Я вам еще хотела рассказать, как девки мои соседа оббрехали. Насте было пять, а Наташке – три. Приехали в деревню, а у соседа – лужа. Девки в ней купались. А он взял и засыпал ее песком. Приходит к нам, а они встали перед ним, руки в боки и обложили – «Ты наше море засыпал?! Быстро давай выкапывай наше море!».

Она уходит, бормоча истории о детстве Наташи. Наверняка, за этот час замерзли и ее ноги. Сафоново был основан в пятьдесят втором, а она родилась здесь уже в пятьдесят третьем. Бабушка Наташи – ровесница города, плоть от его плоти. И если это так, то сама Наташа – внучка этого города. Снег все идет. Второй день подряд кто-то наказывает город погодой.

Тайный свидетель
Такси привозит меня в «Чиккен-пицца». Сажусь за столик. В телефон приходит сообщение от человека, ведущего со мной переписку со вчерашнего дня.

- Татьяну никто не увольнял, - пишет он. – Она так и работает в поликлинике. Там к ней хорошо относятся. Балалаев выделил ей помощь – двадцать тысяч рублей. Правда, пока не дали, и когда дадут, не знаю. После того, как она дала интервью «НТВ», ее вызвали в полицию и попросили подписать заявление о том, что она больше не будет общаться с журналистами. Поэтому она не могла с вами поговорить. Делом занимается московская прокуратура. Татьяна всю жизнь будет жить с этой болью.

- Зачем вы мне это сообщаете?

- Не дай Бог еще какой-нибудь ребенок так же пострадает. Двадцать первого ноября состоялось экстренное совещание учителей и родителей в школе, всем было сказано закрыть рот. Поэтому никто из них с вами бы разговаривать не стал.

- Как узнали о письме?

- Письмо Путину попало на сайт президента и его прочитал глава прокуратуры, они сразу связались с сафоновоской и смоленской полицией. Когда точно письмо вернулось в Сафоново, я не смогу вам точно сказать. Но четырнадцатого ноября Балалаев уже провел совещание с Кристалинским. Восемнадцатого Наташа повесилась. В школе о письме узнали в день ее смерти. Я был уже у Тани, когда приехали московские следователи, они не отпускали Настю в Смоленск. Наташа жила тихо, а умерла громко.

Я захожу в профиль контакта, изучаю его соцсети, находя подтверждения близости к семье Наташи. Пью горячий, но невкусный кофе, размышляя о том что заставляло людей в разговоре со мной лгать, говорить не всю правду, таким образом, полностью искажая картину произошедшего. Ведь часто не нужно произносить ложь для того, чтобы обмануть. Достаточно просто не договорить правду.

Сопоставив слова бабушки и информацию, только что полученную от контакта, с тем, что говорили мои герои, я могу с уверенностью сказать, сколько раз и в каких вопросах они мне солгали. Единственный вопрос, на который я до сих пор не получила ответа – что это за страшное слово, которым называли Наташу в школе. Ответ тут же приходит из-за соседнего столика, за которым девочки – ровесницы Наташи – пригнув друг к дружке головы, обсуждают географичку. Я пересаживаюсь к ним.

Страшная кличка
- Я видела Наташу в магазине «Глобус» за несколько часов до ее смерти, - говорит одна девочка. – Я выходила из дверей, она заходила, мы с ней пересеклись. Она посмотрела на меня, улыбнулась и ушла. А вечером мне пишут, что она повесилась. Я два часа просидела в ступоре. Не знаю, зачем она это сделала. Мне казалось, она ко всему привыкла. Она хотела перейти в параллельный класс, там были девочки, которые хорошо с ней общались. Но ей директор не разрешила.

- За что над ней издевались?

- Из-за внешности, - отвечает та же девочка. – Но она же не виновата.

- Мы с ней в садик вместе ходили. Да, она полноватенькая, но это же не значит, что плохой человек. У нас в классе тоже есть девочка, которую обижают. Я – единственная, кто с ней общается. С ней разговаривают, только когда хотят, чтобы она раздала интернет. А если она ни для чего не нужна, то все такие – «Бу, ты плохая». Она только пройдет, как все сразу начинают на нее кричать. Ну зачем, зачем – я не пойму.

- А есть те, кто с этим не согласен? – спрашиваю я.

- Большинство. Но они молчат.

- А я раньше училась с Наташей в одной школе, в параллельном классе. Он как меня увидит, всегда так крепко обнимала. Это было так… приятно, - она быстро прячет глаза, в которых заблестела эмоция. – Потом я перевелась. Учительница географии ко всем плохо относилась. А одноклассники до сих пор над Наташей смеются. Говорят – «Земля ей говном», «Она была слабым человеком, поэтому повесилась».

- Каким словом ее обзывали? – спрашиваю я.

- Циклопом, - хором отвечают они.

Мы молчим. Я тяжело перевариваю слово.

- А знаете еще что? – говорит первая девочка, когда я встаю уходить. – Это надо было быть смелым человеком, чтобы написать письмо Путину и быть готовым, что на него ответят.

Город, в первый день не желавший со мной разговаривать, на второй день рассказал мне все. Под вечер осадки в нем прекратились. Ответы сложились в ясную картину, и теперь я отчетливо представляю себе девочку из бедной семьи, донашивающую одежду своих дальних родственников. Представляю ее старшую сестру, которая пошла в полицию, желая там унять свою злость, которой после смерти Наташи стало только больше. Отчетливо вижу прояснившийся город, в котором три мужских зоны, и никого, кто мог бы поговорить с одинокой девочкой. Представляю, как она пишет письмо в последнюю инстанцию – доброму волшебнику, уверенная, что тот ее услышит. Как ответ, минуя туман, проходя над зонами, над государственными инстанциями, покружив над столом Балалаева и в кабинете у Кристалинского, возвращается к Наташе – рикошетом от мамы. Я могла бы продолжить представлять, что было дальше – как Наташа взяла веревку, пошла в подъезд… Но я предпочитаю подумать о том, что было бы, если бы Путин ей ответил.

Русский репортер №25 (464)

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив