Научный руководитель

willie_wonka — 28.01.2020 Да, недоверие к письменному тексту и подозрение, что он не передаёт даже близко того, что в реальной жизни люди на улице могли бы друг другу сказать, зародилось у нас давненько. Когда мы лекции Марии Геннадьевны слушали много лет подряд. Там, если у кого-то и было доверие к письменному тексту (ну, а вдруг он всё-таки что-то отражает?..), то эту робкую мыслишку взорвали изнутри и развеяли пеплом по семи ветрам. Там не то что Некрасов с его поэтическим текстом, а и прозаические-то не в чести были.

М.Г. Безяева. Фрагмент лекции. (Курс… ну, называться он мог по-разному, но по смыслу это – «Вариативные ряды русского волеизъявления» 2014 – 2015. Всё это есть в её книжке 2002 года, но в книжке это – «телеграфным стилем»).

…Но это ещё не всё. Дело в том, что русское будущее время может передавать и ещё более сильное значение. Это значение можно сформулировать так: ‘ты сделаешь это, несмотря на то, что не хочешь, так как я этого хочу’. Или наоборот: ‘ты не сделаешь этого, несмотря на то, что хочешь, так как я этого не хочу’.
Надо сказать, что в данном случае совершенный вид будущего... Понимаете, честно сказать, у меня даже такое впечатление: почему мы, в отличие от многих европейских и неевропейских языков, выбираем не настоящее, а будущее время в волеизъявлении? Нам очень важно, чтоб появился совершенный вид. С его возможностью – невозможностью и способностью – неспособностью. Вы знаете, в настоящем совершенного вида нет. И поэтому мы выбираем будущее, чтобы привлечь семантические возможности вида на коммуникативном уровне. Так вот, надо сказать, что в этом случае совершенный вид как раз говорит о неспособности собеседника противостоять позиции говорящего. ‘Ты не можешь противостоять моей позиции, ты не можешь её не учитывать’. Вот это более сильно, чем «должен». «Должен» слабее. ‘Не можешь не сделать’.
Так вот, смотрите. Вот вам такой пример. Я хотела бы показать вам, как используются возможности времён, например, у Шукшина. Он очень тонко реагировал на коммуникативные параметры структур. Но одно дело – письменная речь, а другое дело – устная речь. Например, его сценарий… Кстати, вот сам Шукшин написал сценарий, сам он режиссёр и сам играл. От того, что он написал, до того, что он сыграл, – дистанция огромного размера. В своей игре он меняет всю коммуникативную дорожку, которую сам же и создал. В письменном тексте. Это просто пример того, как перенос из письменного языка происходит в звучащий на коммуникативном уровне.
Так вот, я хотела бы вам показать пример, где перед нами возникает значение ультимативного требования, ультиматум. ‘Ты не можешь не сделать’ – ультиматум. Смотрите: это сцена, когда члены банды приезжают, чтобы расправиться с Егором – с главным героем, в фильме «Калина красная». Это уже близко к финальной сцене.
Итак, сцена бунта Люсьен. В этой банде есть Люсьен – женщина, которая явно неравнодушна к Егору. То есть нельзя сказать, что она его любит, но она явно к нему неравнодушна. Так вот, я читаю сначала текст сценария:

- Губан, ты его не тронешь, – сказала вдруг Люсьен чуть хриплым голосом и посмотрела на Губошлёпа требовательно, даже зло.
- Люсьен, о чём ты говоришь? Это как бы он меня не тронул!
- Ты не тронешь его, тварь! – сорвалась Люсьен. – Ты сам скоро сдохнешь!
- Цыц! А то я вас рядышком положу.
-Я прошу тебя, – сказала Люсьен после некоторого молчания. – Не тронь его. Нам всё равно скоро конец. Пусть он живёт. Пусть пашет землю. Ему нравится.

Здесь дважды используется фраза «ты его не тронешь», «ты не тронешь его». Обратите внимание, в этом случае передаётся значение ‘ты не сделаешь этого, несмотря на то, что хочешь, так как я этого не хочу’. Давайте посмотрим, а можно ли в этом случае заменить русское будущее, как нам предлагают академические грамматики, императивом? «Ты не трогай его»? «Ты не тронь его»? Нет. Абсолютно другой тип взаимоотношений. Здесь нельзя. Если я возьму императив – и в несовершенном виде, и в совершенном, – и скажу: «Ты не трогай его» / «Ты не тронь его», то типы значений в русском высказывании меняются. Потому что «ты не тронешь» говорит: ‘ты не сделаешь этого, несмотря на то, что хочешь, так как я этого не хочу’, в то время как структурами «не трогай» или «не тронь» передаётся мольба, упрашивание, просьба. Это другое, это не бунт, это не противостояние! А мольба здесь как раз… мы же видим с вами, что мольба возникает где? – в последнем высказывании. Когда прозвучала угроза Губошлёпа («А то я вас рядышком положу»). Смотрите: «Я прошу тебя: не тронь его. Нам всё равно скоро конец. Пусть он живёт. Путь пашет землю. Ему нравится», – это когда она уже вводит мольбу, то здесь возникает «ты не тронь».
А теперь смотрите, что сделано в звучащем варианте. Татьяна Гаврилова, которая исполняет роль Люсьен, множит разнообразие коммуникативного поведения героини. Она вводит в это «не тронешь» начальное «а» и удлиняет гласный, в результате чего возникает другое значение сначала: ‘ты не сможешь, ты не способен, я понимаю, что ты не способен это сделать’, – и лишь после угрозы Губошлёпа она срывается на резкое ИК-2.
- А ты не тронешь его, – вот как она произносит первую фразу. И лишь после того, как он говорит «я вас рядышком положу», она говорит: - Ты не тронешь его, тварь!
Итак, первое: - А ты не тронешь его... (...) Ты не тронешь его, тварь!
Кстати, когда она переходит к мольбе, она делает это сообразно законам русской звучащей диалогической речи. Хотя Шукшин сам актёр, но вот это пример того, что, когда ты пишешь, ты начинаешь менее свободно работать коммуникативными средствами. Как только… Ведь звучащий диалог – это не интонация. Звучащий диалог – это активное использование средств коммуникативного уровня языка, которые сужают свои возможности в письменной речи. Я не хочу сказать, что они не используются. Они используются с теми же инвариантами, но они в меньшей степени отражают реалии того, что происходит в русской системе. Мы просим… как мы просим? Мы вставляем «ну» в начало каждой синтагмы. И возникает её мольба:
- Ну я прошу тебя. Ну пусть он живёт. Ну пусть землю пашет. Ну ему так нравится.
Вот это – классика русской просьбы. Да! Да, столько раз «ну». Да, до тридцати трёх, я вам потом покажу. «Ну» – в начало каждой синтагмы. Если вы упрашиваете, по-русски. Конечно, весело, я понимаю, и вы увидите, как будет тридцать три «ну», когда... Самое интересное, что мы не слышим этих «ну»! Мы просто воспринимаем это как мольбу, мы понимаем, о чём героиня говорит, и никто их не подсчитывает, сколько их там. Это нормально. Представить себе это в письменном тексте?.. Нет. Потому что письменный текст запрещает повторы единиц. И вот это требование – запрет на повторы единиц, – сводит на нет вообще огромное, мощное функционирование единиц коммуникативного уровня в звучащем варианте. Причём запрещает гениальные вещи. Когда Шукшин играет в звучащем варианте, у него средства коммуникативного уровня вообще используются на уровне гениальности. Но ничего подобного нет в письменном тексте. Следовательно, он одарён, он понимает, как надо, но в письменный текст этого не вносит, потому что другая система.
Но интересно, что при переводе на французский, например, вот эта сцена бунта Люсьен переведена императивом. И переведена она не как ошибка. Переводил человек, который… ну, скажем так, это ведущий переводчик во Франции, более того, он говорит так же, как мы с вами, на русском и точно так же говорит по-французски. Она выросла в русской семье, во Франции, говорит по-французски, она всё понимает, о чём идёт речь, и она использует императив. Помните, как французские студенты у нас говорили: «Грубый императив», «Почему в ваших объявлениях императив? Как грубо!» Потому что императив у них функционально иной. Он занимает другую нишу в системе их значений. Именно поэтому будущее время в русском языке в данном случае отличается от того, что они могут себе позволить… Они вообще будущее не переносят, они переносят настоящее с совсем другими значениями. То есть то, что у нас творится, – это наша картина, наша семантика. Вы видите, какая это активная структура противостояния?

(...) Следующий пример. Надо сказать, что русские актёры, да и мы тоже очень активно используем потенциальные возможности структур. Так, например, все смотрели такую сказку, как «Королевство Кривых зеркал». Если вы помните, там в Зазеркалье действуют Нушрок (наоборот – Коршун), Абаж (Жаба) и Анидаг (Гадина). Это плохие персонажи. Вот они наконец захватили ключи, и между ними возникает следующий диалог. Вы знаете, я думаю, что этого диалога не было в сценарии, конечно. Потому что представить себе писателя, который пишет по три раза одну и ту же фразу, сложно. Это, конечно, розыгрыш самих актёров. Такое бывает. Итак, здесь возникает сначала вопрос, потом требование, а потом угроза.
- Я не сомневался, дорогой Абаж, что вы будете моим единомышленников.
- Конечно, конечно, дорогой Нушрок.
- Итак, за успех!
- За успех и доверие!
- И доверие!
- Так дайте же ключ.
- Нет.
- Отда(3)шь?
- Не отдам.
- Отда(2\)шь!
- Не отдам.
- Отда(2/\/\)шь, толстая жаба!
Вот обратите внимание: первое, «Отда(3)шь?» – это ещё вопрос, второе «Отда(2\)шь!» (то есть ‘сделаешь это, несмотря на то, что не хочешь, так как я этого хочу’), а дальше модальная ИК-2 говорит ‘учти следствия из вводимой информации, небенефактивные’ – «Отда(2/\/\)шь, толстая жаба!» Вы видите, как мы, добавляя коммуникативные единицы, выводим одну и ту же структуру от вопроса через требование к угрозе?
Но в некоторых случаях – наоборот, не всегда надо подчёркивать значение этой структуры, оно очень сильное, она передаёт очень серьёзный тип расхождения в отношениях собеседников. Поэтому не всегда её надо педалировать. Вот вам пример из фильма «Вор». Это современный фильм, но очень неплохой. Неплох он тем, что в нём нет героизации, романтизации вообще воровского… типа «Бригады» и так далее. Здесь действительно играет Машков... вот сейчас он играет Распутина – новая роль. Я вообще не большая его поклонница, но в этом фильме он играет хорошо. Он играет вора как раз. Вот эпизод. Посмотрите, как он играет в эпизоде, когда героиня, считавшая, что её возлюбленный... ну, достойный человек, фронтовик, вдруг понимает, что он вор. И вот так же, как Люсьен, бунтует. Она понимает... Они уже в поезде, но в поезде рассыпается узелок, а там – вещи соседей из той квартиры, где они жили. И возникает следующий диалог:
- Ненавижу тебя!
- Подними(3).
- Да ни в жизнь!
- Подни(3)мешь, / а завтра пойдё(3)шь на толкучку / и прода(3)шь.
Вот обратите внимание: если бы наш герой сказал следующее: «Подни(2)мешь, / а завтра пойдё(6)шь на толкучку / и прода(2)шь», – то есть продублировал бы с помощью ИК-2. Возникло бы такое… ну, активное требование. Здесь сказано с ИК-3: «Подни(3)мешь, / а завтра пойдё(3)шь на толкучку / и прода(3)шь». Обратите внимание, какое презрение к бунту героини выражается этими ИК-3, которые ориентируют здесь на очевидное: на невозможность бунта. И возникает это безразличие, которое на фоне сильной структуры (‘ты сделаешь это, несмотря на то, что не хочешь, так как я этого хочу, – и это очевидно’) создаёт вот это презрение, унижение героини, презрение к попытке бунта.
Очень часто академические грамматики говорят нам, что, например, каузация действий третьего лица осуществляется путём использования такой единички, как пусть. Ой, ой. При этом единицу пусть называют строевой. Вот тоже вопрос: а всегда ли она строевая и вообще – действительно ли она строевая? Конечно, нет. И об этом говорит, например, невозможность замены так называемого «строевого императива» пусть на, например, будущее время, когда каузируются действия третьего лица. Вот давайте посмотрим на такой пример из фильма «Место встречи изменить нельзя». Речь идёт о Груздеве; уже поняли, что Груздев не убийца и что его надо отпускать. (...)


Ну, дальше вводится пример, второй, разносится вдребезги очередное положение из академической грамматики...
Вот в таком вечном противостоянии академическим грамматикам мы и закалялись.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив