Наконец пришла зима

Мир – в деталях. В деталях предстаёт перед
тобой, в деталях остаётся в тебе навсегда. Я сижу в кафе, и через
окно на улице видно большую грустную надпись «ОБУВЬ». Рядом –
склонённый пешеход на дорожном знаке. Всё задёрнуто почти
непроницаемым тюлем снегопада. По сю сторону окна, в кафе, в
неверном свете зимнего дня, сидит мужчина, похожий на певца
Антонова в далёкой советской молодости: ворот водолазки, очки,
небольшая русая грива, животик и отвислая грудь, которая у мужчины
больше, чем у грустной студентки, сидящей в другом конце
зала...
Перед выходом на улицу запахиваешь душу поплотнее, заранее даже
как-то прищуриваешься, и растворяешь дверь. Снег, много снега,
мелькает «ОБУВЬ», пешеход, но всё побеждает снег, мириады снежинок…
Их так много, что вселенная не успевает их обсчитывать,
прорисовывать каждую – процессор начинает виснуть, мир
притормаживает, но ты не замечаешь этого – тебе просто кажется, что
это ноги буксуют в наметённых сугробах, трудно, трудно идти против
ветра, и метель просит, настойчиво просит тебя прикрыть глаза, хоть
на секунду, чтобы процессор успел сбросить каскад непросчитанных
деталей…
… С одной стороны, очень сложно в городском
ритме найти свою точку опоры. Грохот метро, музыка, говор в кафе,
плечи людей, настойчивость суеты, прожорливый бог интернета…
Вечером по телевизору один из ведущих ток-шоу заболтался настолько,
что на пафосном подъёме выдал:
– И после всего этого вы отдали ребёнка в Интернет?! Ой, в
интернат?
С другой стороны, нет ничего проще, как услышать, почувствовать в
себе искомый центр тяжести. Ведь он вот, простой и гениальный,
кусочек света, наполненный созерцанием и улыбкой. И как только,
перекрывая беззубый лай будничного города, тебе удаётся это
сделать, то и мир вокруг выстраивается в спокойную, тихую,
гармоничную, упорядоченную мозаику, подобную той, что ты нащупал в
душе. Спутанные ветви деревьев распрямляются, броуновское движение
людей обретает маршруты, хаотичность снегопада наполняется
ритмом...
… Гнуло, давило, не мог понять – что?.. Серый асфальт отражался в
сером низком небе. Из распоротых туч свисали лохмотья неумирающей
коматозной осени. Дворники беспомощно царапали пустой тротуар
метёлками, не имея полномочий сделать эвтаназию никому уже не
нужному сироте-ноябрю.
Я, как сибиряк, чувствовал в кишках, на вдохе, трепетный нерв
мучительного ожидания, будто кто-то ухватил край шерстяной души и
потянул нитку, распарывая, ряд за рядом, оставляя пустые лицевые
петли, замершие в секундном ожидании участи – ещё ряд, и в немом
крике очередные петельки исчезали навсегда… Я кончался, источался,
истончался, и не мог понять – почему, боясь исчезнуть, распороться
без остатка…
И вот – пришла. Большая, белая. Быстро, резко, с грохотом – шкаф,
пуховик, ботинки, припрыгивая у лифта, завязывая на ходу, забыл
перчатки, вылетел из подъезда, навстречу, вперёд, в настоящее!
Пришла, пришла, господи, слёзы вырвались, нашли выход, ударили в
глаза и затопили их изнутри. Я с разбегу, толкая распахнутой грудью
метель, бегу навстречу зиме, влетаю в неё, раскинутые руки
впиваются, тонут, цепляются за пушистые бока, лицо утыкается в
большое, снежное, лбом, как кот, уминаю холодный родной бок, обнял,
поймал, встретил, наконец-то, пришла, пришла, теперь уж совсем...
Пришла.
|
</> |