Мятеж не может кончиться удачей - или о событиях 1993 года

anlazz — 06.10.2018 Говоря о ситуации с постсоветским «левым движением», было бы странным не упомянуть про октябрь 1993 года. (Тем более, что в течении последних нескольких дней половина френдленты посвящено именно ему.) Впрочем, даже не это самое главное, а то, что именно тогда года наиболее ярко проявилась трагедия постсоветских левых – тех самых «этических левых», о которых было сказано в прошлом посте. Людей честных, смелых и даже умных – но при этом исторически обреченных. Причем, не только в смысле «физического поражения», но и в смысле исповедуемых идей. (В общем, практически та же самая ситуация, как у народовольцев-эсеров или, скажем, декабристов – точнее, гораздо более худшая, поскольку и те, и другие в реальности стали основанием для зарождения уж «настоящего» революционного движения.)

Это, наверное, гораздо обиднее, нежели простое поражение – то есть, силовое подавление восстания, поскольку в подобном случае можно просто сказать, что в этом случае «силы зла» оказались сильнее, но правда за нами. А значит, рано или поздно, но все повториться – как повторилась революция 1905 года через двенадцать лет. Однако с октябрем 1993 года все обстоит гораздо хуже – и не только потому, что прошло уже два десятилетия, а «отмщения» все нет. Дело в том, что и тогда, в роковую осень, и сейчас, по прошествии двух десятилетий, можно увидеть одно: для подавляющего большинства населения указанные события даже тогда прошли мимо. Если честно, меня это тоже касается – собственно, суть случившегося в 1993 году я узнал лет через десять, когда стал интересоваться политикой. До того они были просто картинкой в телевизоре.

Разумеется, тут можно сослаться на «всемогущество зомбоящика» - то есть, телевиденья – якобы, выставившего защитников Верховного Совета в неприглядном свете. Но ведь даже для тех, кто мог наблюдать происходящее «вживую» - то есть, жителей Москвы – данные события оказались гораздо менее драматичными, нежели могло показаться. Собственно, сейчас нет проблем найти множество фотографий с зеваками, смотрящими на стреляющие по Белому Дому танки – однако это лишь верхушка айсберга. Большая часть москвичей указанный обстрел просто не заметили, продолжая заниматься своими делами – а конкретно, выживанием в условиях резко наступившего обнищания.

И, разумеется, вопрос о том, будет будущий «режим» в стране конституционным или неконституционным, волновал их – равно, как и остальных жителей огромной страны – в самую последнюю очередь. Кстати, подавляющая часть их пресловутую «ельцинскую конституцию» так и не читала – причем, не только до голосования за нее, но и после. Более того – скажу страшную вещь: подавляющая часть населения страны не читала даже предыдущей конституции, той, что 1977 года – несмотря на то, что ее изучали в школе. И вообще, если что и волновало население в 1993 году, то только не факт замены одной тонкой книжечки другой в качестве «основного закона». Более того, даже сам факт противостояния президента и парламента вряд ли мог рассматриваться, как нечто серьезное на фоне реальных бед, свалившихся на большинство работающих.

Точнее, наоборот – для них все эти советы, парламенты, президенты, премьеры, государственные думы и прочие явления власти представляли собой нечто, не просто далекое от реальности, но откровенно враждебное. А именно: Начальство. Наверное, не стоит говорить, что для постсоветского – а точнее, уже для позднесоветского человека – данное понятие означало нечто могущественное, и при этом, абсолютно не подконтрольное ему. (Точнее, наоборот – он был подчинен начальству.) Начальство могло быть благое – то есть, делать что-то полезное, могло быть дурное – то есть, только вредить, но, в любых случаях его действие определялись исключительно внутренними законами, для обывателя неведомыми. А значит – он относился к ним так, как обычно относятся к иным могущественным, но неподвластным явлениям. Скажем, к природным: идет дождь – берешь зонтик, не платят зарплату – думаешь, как прожить без нее. (Или ищешь другую работу – хотя в начале 1990 найти место, где платят, было проблемным.)

Собственно, подобное отношение к «начальству» естественно – именно так относились к властям и «хозяевам» низшие классы в течение тысячелетий. В том смысле, что «баре» могли быть хорошими, заботящимися о своих «рабах», могли быть плохими, дерущими с них по семь шкур – но никогда они не могли ставить «чернь» в качестве главной цели в своих планах. Поэтому даже тогда, когда жизнь последней становилась невыносимой, и народ восставал – это восстание всегда имело одну цель. А именно – заменить плохого хозяина на хорошего.
Кстати, именно поэтому «глубина» этих восстаний редко доходила даже до региональной – чаще всего восставали против конкретного господина, ну, а верховная власть практически всегда оставалась вне подозрений. Поскольку «до царя далеко, до Бога высоко» - а значит, возмущаться «плохим царем» бессмысленно, он так же невероятно далек, как и Бог, выходящий за пределы существующей Вселенной. Итого этого было то, что, в основном, все бунты заканчивались на уровне уезда или даже деревни. (Разумеется, встречались восстания более серьезные – например, тот же Пугачев, вроде бы, претендовал на верховную власть. Однако, во-первых, они были редкими, а во-вторых, указанные «глобальные» претензии тут были, в высшей степени, виртуальным: за пределы Урала пугачевское восстание не выходило.)

Так продолжалось в течение веков. И лишь в самом конце XIX века возникла идея, которая смогла сломить указанное положение. Речь идет, разумеется, о классовом восприятии мира, о рассмотрении его не в рамках привычной системы «хозяин-раб» (ну, или «подчиненный-начальник», что, в принципе, одно и то же), а в рамках модели антагонистических классов. В которой указанное положение всемогущего властелина и безгласного раба заменялось на на понимание истинной роли «низших», которые, собственно, и производят весь прибавочный продукт. И не они тут оказываются во второстепенной и подчиненной роли – а именно господа, которые существуют лишь за счет присвоения созданного рабочими или крестьянами. Подобный «переворот» всей системы ценностей позволил, по сути, перевернуть и весь смысл борьбы – в том плане, что теперь она основывалась не на «вымаливании» отдельных крох (пусть даже и организованном «вымаливании», как в случае с Гапоном), а «вырывании» благ у эксплуататоров ради восстановления справедливости.

И, разумеется, для людей, проникнутых классовым сознанием, становилось понятно, что «минимально необходимое воздействие» не стоит ограничивать окрестностями деревни или завода. И даже ближайшим уездом нет смысла ограничивается – поскольку классовое разделение распространяется, практически, на все общество. А значит – для успешной борьбы необходимо захватывать как можно большие территории. Желательно всю страну, а то и более – недаром одним из важнейших составляющих классового мышления выступает интернационализм. (Он, кстати, прекрасно оправдал себя во время той же Интервенции – когда именно из-за опасения классовых возмущений уже на своей территории интервенты вынуждены были действовать весьма осторожно. А затем – и вообще свернули свою компанию.)

В общем, можно сказать, что лишь с появлением классового сознания представители угнетенных классов получили возможность успешной борьбы. Что, собственно, и привело к образованию СССР, советизации мира, отсутствии Третьей Мировой войны, научно-техническому прогрессу и прочим очевидным достижениям человечества. Но, при всем этом, из-за диалектичности мира указанные победы, собственно, привели к тому, что актуальность классового сознания сильно упала: если не надо с боем вырывать жизненно-важные блага, то смысл от использования «абстракций столь высокого уровня» становится сомнительным. В результате где-то к 1970 годам классовое сознание оказалось забыто. И на Западе –что очень хорошо проявилось во время «тетчеризма», когда возмущения рабочих той же угольной отрасли не было поддержано остальными трудящимися. И, разумеется, в СССР. Точнее сказать, в СССР классовое сознание оказалось не просто забыто – а из-за массированной пропаганды его «официальным марксизмом», практически… соединено с идеями о том самом «начальстве». То есть – упомянутой выше всемогущей и независимой власти, которая вновь пришла на смену классовому восприятию мира. (Подробно о подобном процессе надо говорить отдельно.) В подобном положении «классовая идея» стала восприниматься скорее враждебной – как и все «начальственное».

Ну, и конечно, она не смогла прийти на помощь тогда, когда произошел роковой возврат к капитализму. Поэтому и в тот момент, когда пресловутый президент РФ объявлял о борьбе с Верховным Советом, и тогда, когда в рамках этой борьбы танки стреляли по Белому Дому, подавляющее большинство людей занимались своими делами. Для них указанные события не были более актуальными, нежели для петербургской «черни» перевороты XVIII - XIX века. В конце концов, какая разница, кто сидит на троне: Павел Петрович или Александр Павлович. Ну, или брать еще более подходящую аналогию – Николай Павлович или Константин Павлович. (И «жена его Конституция».) Поскольку все это – какие-то события в «эмпиреях», затрагивающие конкретного крестьянина или мещанина в минимальной степени. Ну, а если люди, участвующие в подобных переворотах выступают еще и за какие-то свободы и законы – то это просто бунтовщики, «желающие странного»…

Конец всего этого, разумеется, был очевиден. Правда, в отличие от Николая Павловича, Борис Николаевич был гораздо менее милосерден к побежденным – в том смысле, что если первый боялся повесить декабристов (и сделал это только после долгих колебаний, да и то, лишь для зачинщиков), то второй не считал затруднительным отдать приказ на массовый расстрел защитников парламента. Но сути это не изменило: главной причиной поражения «защитников» стало отсутствие массовой их поддержки. В подобной ситуации ожидать иного исхода событий было бы странным. И тут нет смысла ссылаться на конституционность или неконституционность, поскольку – как уже говорилось, для общества это все вещи последней значимости. Ельцин, в любом случае, действовал в интересах российской элиты – то есть, господствующих классов – а значит, он по умолчанию был поддержан практически всем государством. (То есть – инструментом реализации как раз классовых интересов господ.) Правда, с этого времени он несколько «сбавил пыл» - в том смысле, что приостановил активное проведение либеральных реформ (интересных крупному бизнесу) в пользу более постепенного изменения ситуации – но сути это не изменило. (В принципе, про Николая Павловича можно сказать то же самое – он до смерти больше всего боялся «раскачивать лодку», однако на жизни крестьян это не сильно отразилось.)

Поэтому, какими бы хорошими людьми не был защитники Белого Дома, какие благородные цели они бы не ставили (вплоть до восстановления СССР) – их положение целиком и полностью может быть описано словами классика: «страшно далеки они от народа». И не важно, что в данном случае речь шла не о дворянах, а о практически «ребятах с нашего двора» - сути это не меняет. Поскольку, в любом случае, привлечь мощь масс – единственное, что можно противопоставить классовому государству – для них никак не было возможным. (Нет классового сознания – нет массовой поддержки) А значит, выступая против Ельцина и его реформ – а точнее, против «нового русского эксплуататорского класса» - они изначально подписывали себе приговор. И все иные варианты развития ситуации могут быть отнесены к области фантастики. Поэтому, хотя, как говорил другой классик, «безумству храбрых поем мы песни», но единственно возможный урок из всей этой истории может быть только один. И состоять в том, что она показала те пути, которые не стоит выбирать. Если, конечно, желаешь победить…

Ну, а выводы отсюда каждый может сделать сам.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив