Меня засосала опасная трясина...

chipka_ne — 04.08.2019

...и жизнь моя — вся сплошной дед-лайн. 

Хотела объявить в ЖЖ парламентские каникулы — как в Кнессете — но какие это, к лешему, каникулы! 

Каникулы я себе объявлю в сентябре, но до этого ишшо дожить надо, а пока надо написать два отчёта, два проекта и два доклада: для Москвы в августе и для Вильнюса в октябре, а внучата малые слезами плачут — бабушку зовут, тем более, что у них на следующей неделе закрываются все детские летние лагеря, френдлента пестрит сообщениями о ремонтах и модных унитазах, а мне надо без затей крышу починять, пока дожди на начались (это только кажется, что до дождей далеко!) —вспомнилось, что у одной моей коллеги, как и я, полонофилки, перебравшейся с моего нынешнего рабочего места на этаж ниже, висел над компом плакат: «Odpoczniemy w grobie!» — надо бы мне его вернуть на место... 

Перебрала кучу начатого и недописанного — и оставила пока, цикл «в мире мудрых мыслей» отложу на потом. 

А пока буду писать, когда заскучаю, всяки дыбры, чисто для того, чтоб огородик репейником не зарос. 

Вот нынче встретила у нового ЖД вокзала за фортепьяном уже знакомого читателям мордастого Шмулика с кошёлками — и расстроилась маленько. Я ведь нарисовала такой образ колоритный: идёт, мол, эдакий Шмулик с базара — простак-простаком, а тут — бац! — рояль в кустах! — и Шмулик такой — бац! — авоську свою с картохой в сторону, слезу уронил, вспомнил детство босоногое и как бабушка, желая, чтоб хоть один внучек выбился в культурные люди, его за шиворот в музыкалку таскала, носом шмыгнул, штаны подтянул — и тадам! — как заиграет, как заиграет... А он, вона что — профессионал, каждый день на этом хлебном месте пасётся, монетки в специальную тарелочку сшибает — вот и верь после этого людям... 

...и вспомнилась мне история про ещё одного пианиста — к огорчению или к утешению, решайте сами. 

Было это в году, если не ошибаюсь 1991-м. Безумные годы, и в то же время — один из самых счастливых периодов в моей карьере — я работала тогда в киноцентре, о чём писала, например, здесь и здесь. 

Директор наш, тёртый калач, заслуженный кинопрокатный маффиози с советских ещё времён, в благодарность за грамотно составляемые для министерства культуры программы о культурно-воспитальной деятельности, позволял нам, чокнутым кинофанатам, творить всё, что вздумается — проводите свои премьеры-презентации, показывайте своим полутора калекам какой угодно артхауз на центральных площадках в рейтинговое время, лишь бы не забывали вовремя отчёт написать и статейку в газету тиснуть. 

Он, кстати, искренне изумлялся, и даже начинал посматривать в нашу сторону с известным почтением, когда мы набирали почти полные залы, например, на ретроспективу Сокурова и на каждую следующую киноклубную авантюру давал карт-бланш, не вникая в подробности.

Так нам удалось провести две ретроспективы фильмов, не купленных прокатом — французскую и немецкую. Фишка была в том, что фильмы мы через Всесоюзный киноклуб (дадада — Союз уже трещал по швам, но держался) получали бесплатно, напрямую из посольств. Была тогда в каждом посольстве, в отделе культуры коллекция фильмов для некоммерческих киноклубных просмотров. Правда, фильмы требовалось за свой счёт и под свою ответственность доставить из Москвы в Ташкент, а также перевести — все они были, разумеется, без дубляжа и субтитров, а монтажный лист, если и имелся, то только на языке оригинала. Но после того, как я без проблем нашла в хлебном нашем городе переводчицу с хинди (у меня и переводчик с японского был — о как!), найти толмачей с немецкого-французского не составляло труда — если не спохватываться в последний момент, конечно. 

Немецкую ретроспективу я ждала с особым нетерпением — ко всему прочему там были три моих самых-самых любимых и долгожданных фильма: «Кабинет доктора Калигари», «Голубой ангел» и «Жестяной барабан». Последние два — звуковые с монтажными листами, с переводчицами проблем не было, озвучку к Шдёндорфу я зачитывала сама, никому не доверила — и до сих пор помню её наизусть. 

Засада получилась с «Калигари». Немой шедевр немецкого экспрессионизма прибыл в натуральном виде — то бишь, немой-немой, без музыкальной озвучки — только романтичное потрескивание плёнки. Киноклубный зритель. жаждущий интеллектуального, у нас, знамо дело, был тренированный, но не до такой же степени! К тому же Роберт Вине снимал в те славные времена, когда тапёр к немому фильму предполагался, как нечто само собой разумеющееся. 

Казалось бы, чего проще — в городе, где есть знаменитая школа Успенского и консерватория, найти желающего подработать пианиста! Неужто сложнее, чем переводчика с японского? Оказалось — сложнее. 

Во-первых, профессия кино-тапёра уже в 30-е годы ХХ века стала малоактуальной, а уж о 90-х-то и говорить нечего. Нужен был профессионал, умеющий импровизировать, а ряды профессиональных музыкантов начали стремительно редеть уже в конце 80-х  — разбегались они. предчувствуя грядущую независимость солнечной республики. Кроме этого, пресловутая либерализация экономики привела к тому, что студенты консерватории, желающие без напряга подработать, без затей выходили на пешеходную улицу — променад, ведущий от театра Горького к Скверу всё еще Революции, где уже тусовались вовсю залётные птицы, арабские и турецкие бизнесмены и легко сшибали себе мелочишку не токмо на бутылочку «Ок Мусалас» с закуской, но и на кроссовки-шмасовки. 

Более серьёзные лабухи нашли своё место под солнцем под крышами расплодившихся, как грибы, кооперативных ресторанов, где гуляли вовсю уже «новые узбекские» всех населявших Ташкент национальностей (заодно и  прибавилось работы на «жмуриках» — похоронах безвременно пристреленных в расцвете лет).  Не знаю, долго ли ещё продолжалась эта лафа, но мы попали именно на тот момент, когда музыканты разбаловались.

Те, к кому мы обращались, заламывали такаую немыслимую цену, что услышав о ней, благодушный наш босс вспомнил вдруг о своей природной скупости и воздел руки к небу: 

— Считай, аренда зала в вечернее время в центре города — раз (ретроспектива была на площадке Дома Знаний), доставка фильмов,  авиабилеты, гостиница в Москве хоть на одну ночь и командировочные сопровождающему — два, переводы — три, а сколько у вас зрителей будет на допотопном немом кино? — полторы калеки? (пятьдесят билетов на Калигари уже продано! — робко вякнула я) — ну, пусть пятьдесят калек — раз они такие итэллэктуалы, пусть смотрят молчком, перебьются! Ни рубля не дам!

— Мы на «Жестяном барабане» всё отобьём, — не отставала я, — он «детям до 16-ти»!

— Четвертак дам, — неожиданно согласился босс, — но если этот твой барабан нам всё не возместит...

— ...вычтем из зарплаты! — привычно закончила я (это была перманентная и никогда не приводившаяся в действие угроза). 

— И ни копейкой больше! — расстроившись от собственной щедрости рявкнул босс, чтобы оставить за собой последнее слово. 

В отчаянии я кинулась за помощью к подруге Лизе — скромной учительнице музыки и заядлой киноклубнице. Жила она после развода скромно, почти бедно, помогала сестре, тоже разведённой, растить племянника, и я была уверена, что двадцать пять рублей за вечер для неё лишними не будут (а у нас, кроме «Калигари», был ещё «Носферату» — тоже немой). 

Лиза от моего предложения поначалу пришла в ужас — она же не концертирующая пианистка! На сцену в последний раз поднималась на экзамене в консерватории! 

Я пустила в ход лесть, уговоры, почти что слёзы и взывание к чувству долга — кроме тебя, некому!

И вдруг подруга на минуту задумалась.

— Знаешь, что, — сказала она, — если, действительно, никого не найдёшь, я готова попробовать, но только прежде я хочу тебе одного человека присоветовать. Он пианист джазовый от Бога и деньги ему нужны позарез и всегда. Это мой бывший муж. Только он — ну... не обязательный человек, но уж, если возьмётся...

— А ты с ним общаешься? — удивилась я.

— Приходится, — вздохнула Лиза, — короче, телефона у него нет, я его вечером попробую найти, а уж если не получится, будем думать.

Тем же вечером мне позвонили. Голос был какой-то подростковый, такой ломающийся басок и немножко шепелявящий, но речь правильная, интеллигентная, без ташкентских растяжечек. Рудик от Лизы. Он готов за 25 рублей — только скажите, о чём фильм и когда приходить. 

Меня это, признаться, насторожило — он что собирается аккомпанировать,  вообще не видя фильма?

— Ну вообще-то, — сказал подростковый голос в трубке, когда-то тапёры так и работали... 

Несмотря на грамотную речь, мой телефонный визави как-то не вызывал доверия. Брать кота в мешке? Звать этого шепелявого подростка на премьеру любимого и долгожданного фильма, к которому я приготовила вдохновенное вступительное слово? К тому же сама Лиза его отрекомендовала как-то неуверенно...

— Знаете, — сказала я, — позвоните через полчаса, я договорюсь с боссом о предварительном просмотре для тапёра.

И положила трубку. Позвонит — хорошо, не позвонит — буду Лизу домучивать или, действительно, посмотрим реально НЕМОЕ кино.

Босс привычно наорал на меня за звонок в неурочное время, привычно пообещал вычесть из зарплаты за сверхурочные киномеханику и назначил просмотр на десять утра, добавив: 

— И не вздумай своему лабуху за репетицию доплачивать!

Шепелявый «лабух» позвонил ровно через полчаса. Почему-то обрадовался тому, что встреча назначена в Доме Знаний. 

Назавтра без четверти десять в холле Дома Знаний никого не было, кроме меня с мужем (муж был приглашён в качестве музэксперта), раздражённого киномеханика и уборщицы. 

— Ну чё, зал открывать, нет? Кто смотреть-то будет? — накинулась на меня уборщица.

— Мы и будем! — твёрдо сказала я, — открывайте, готовьте фильм, аккомпаниатор, может быть, опоздает чуть-чуть, человек творческий, бывает...

Муж остался дежурить в холле, караулить опаздывающего шепелявого, если он всё-таки объявится, а я, делать нечего,  пошла в зал.

Тёть Люся профессиональным взглядом окинула ряды: 

— Гулька вчерась убирала, халда немытая, семки в последних рядах даже для виду в угол не смела, засранка — я на неё, заразу, директорше пожалуюсь, вы ж подтвердите? И окурок! и бутылка! —  гляньте, ну что за народ — совсем обнаглели, Дом Знаний называется — а это ещё что такое — карауууул!!!!!

Тут она не просто завопила, а взвыла сиреной — в проходе между последними рядами, прямо на полу, подстелив газетку и прикрыв лицо кепчонкой спал, свернувшись клубком, щуплый человечек. 

От «карауууул!» он проснулся, встал, присел на соседнее кресло, обтёр лицо кепочкой, пригладил волосы, и, поморщившись, сказал примирительно:

— Женщина, не в этой тональности! У меня сейчас барабанные перепонки лопнут!

Я сразу узнала этот шепелявый подростковый голос: 

— Рудик? 

И тут же поняла причину шепелявости — во рту у Рудика не было ни одного зуба. 

— Вы только напротив меня не стойте, — заботливо сказал тапёр, — а я постараюсь в вашу сторону не дышать. И успокойте эту валькирию, ради Аллаха, у меня и так руки трясутся.

Он работал в те дни аккордеонистом в пионерлагере, далековато от Ташкента. Боялся опоздать, поэтому приехал к Дому Знаний накануне вечером, умудрился пробраться без билета на какое-то вечернее мероприятие, а затем спрятался в последнем ряду и заночевал — ничего страшного, в зале не душно и комаров нет. 

— Айн момент, — он галантно раскланялся мне и обалдевшей Люсе, — минутку на утренний туалет, и я к вашим услугам! не провожайте —  где туалет, мне известно!

Подошедший на Люсин вой и сразу всё понявший муж,  открыл пока Рудика не было, пианино, пробежал по клавишам и ужаснулся — расстроено, что ж не проверили, играть же невозможно! 

— Ерунда! — сказал на это умытый и явно чем-то ещё взбодрившийся Рудик с прояснившимся взглядом, — даже остановившиеся часы дважды в сутки показывают правильное время — а уж инструмент-то... Ну, что, бедняжка, работать будем? — и провёл по клавишам так нежно, словно старенького дедушку гладил по щеке, — где ваше кино-то?

...Я не музыкальный критик, я чайник,  которого музыка или проймёт или нет, а описать я это не в силах. Фильм шёл час с четвертью и всё это время мы с мужем (а он в музыке, в отличие от меня, разбирается) просидели с мокрыми глазами. 

Тапёр играл, не отрывая глаз от экрана. Я не знаю, что было волшебнее и ужаснее — то, что мы видели или то, что мы слышали — всё вместе, потому что он ни в коем случае не вырывался вперёд, не соперничал с видеорядом, он именно аккомпанировал, не выпячивая себя, не выпендриваясь, угадывая и находя единственно верный звук. Никогда не прощу себе того, что никто из нас не додумался записать его исполнение — кассетники-то были почти у всех нас! Вечером, на сеансе он играл совсем по-другому, ещё невероятнее, хотя утром мне казалось, что куда уж лучше.

Я с тех пор ни разу не смогла заставить себя полностью пересмотреть «Калигари» — есть нынче в сети сколько угодно копий, с какими угодно вариантами музыкального сопровождения — всё не то и не так, разве что и в самом деле убрать звук как советовал мой босс. 

Звали его вовсе не Рудиком — у него было какое-то сложносочинённое татарское имя, просто в среде музыкально-богемной,  а затем алкогольной  Рудик запоминался куда как легче. 

Что я могла для него сделать? Выбила у босса червонец надбавки. 

Лиза на это вздохнула и сказала, что зря — всё равно пропьёт...

Оставить комментарий

Популярные посты:

geta

Как часто сливать биотуалет: периодичность обслуживания и рекомендации

megaflop

Вчерашний парк

callis

Кортинко

a_nalgin

Об освобождении Курской области Сюрприз на 8 марта?

id77

А бывает так...:-)

365days

Ежедневный дайджест марафона #веснедорогу — 5 марта

tvin270584

Услуги сварщика в Лыткарино (Московская область)

uctopuockon_pyc

Двойники родственников

kukmor

Доброе утро!

• Ранее
• Архив